– А что же ваш питомец делал тут? – спросила она, пуская в ход последний довод. – У переправы Белой Лошади нет никакого лагеря.
– Он удрал из лагеря еще вчера, старый разбойник, – без запинки ответил Гивенс. – Даже удивительно, как его до смерти не напугали койоты. Понимаете, на прошлой неделе Джим Уэбстер, наш конюх, притащил в лагерь щеночка терьера. Так злодей прямо-таки не давал Биллу житья – гонялся за ним по всему лагерю и часами жевал его задние лапы. Каждый вечер бедняга забирался к кому-нибудь из нас под одеяло, чтобы укрыться от несносного щенка. Видно, он был в полном отчаянии – иначе бы нипочем не сбежал. Он ведь всю жизнь боялся отходить далеко от лагеря.
Жозефа посмотрела на труп свирепого зверя. Гивенс ласково потрепал его по страшной лапе, одного удара которой хватило бы, чтобы убить годовалого теленка. Медленно румянец залил оливковые щеки девушки. Был ли то признак стыда, какой испытывает настоящий охотник, убив недостойную дичь? Взгляд ее смягчился, а опущенные ресницы смахнули с глаз веселую насмешку.
– Мне так жаль, – прошептала она, – но он такой большой, и прыгнул так высоко, что…
– Бедняга Билл проголодался, – перебил ее Гивенс, спеша заступиться за покойника. – Мы всегда заставляли его прыгать, только тогда он получал ужин. Увидев вас, он решил добиться от вас кормежки.
Неожиданно глаза Жозефы расширились.
– Да ведь я могла застрелить вас! – воскликнула она. – Вы же кинулись как раз между нами. Вы готовы были пожертвовать своей жизнью ради своего питомца! Это похвально, мистер Гивенс. Мне нравятся люди, которые любят животных.
Да, в ее глазах даже светилось нечто вроде восхищения. В конце концов из руин позорной развязки рождался герой. Выражение лица Гивенса обеспечило бы ему достойное положение в "Обществе покровительства животным".
– Я всю жизнь обожал их, – сказал он, – лошадок, собачек, мексиканских львов, коров, аллигаторов…
– Ненавижу аллигаторов! – резко возразила Жозефа. – Ползучие, грязные твари!
– Я сказал – аллигаторов? – быстро поправился Гивенс. – Я, конечно, имел в виду антилоп.
Совесть Жозефы заставила ее пойти еще дальше. В раскаянии она протянула руку. В ее глазах стояли слезы.
– Вы ведь простите меня, мистер Гивенс? Я ведь всего лишь девушка, понимаете, я сначала очень испугалась. Мне так жаль Билла, очень, очень жаль. Вы даже себе не представляете, до чего мне стыдно. Если бы я знала, я ни за что бы этого не сделала.
Гивенс взял протянутую руку. Он держал ее до тех пор, пока его великодушие не победило скорбь об утраченном Билле. Наконец стало ясно, что он простил ее.
– Не будем больше об этом, мисс Жозефа. Понятно, что вид Билла напугает любую девушку. Я уж как-нибудь объясню все ребятам.
– Правда? И вы не будете меня ненавидеть? – невольно Жозефа приблизилась к нему. Глаза ее глядели ласково – так ласково, и в них была пленительная мольба. – Я бы тотчас возненавидела всякого, кто убил бы моего котенка. И как благородно вы пытались спасти его с риском для жизни! Как мало людей, способных на такое!
Победа, выросшая из поражения! Водевиль, превращенный в драму! Браво, Рипли Гивенс!
Спустились сумерки. Разумеется, нельзя было допустить, чтобы Жозефа возвращалась домой в одиночестве. Несмотря на укоряющие взгляды лошади, Гивенс снова ее оседлал и пустился вслед за Жозефой. Они легко галопировали бок о бок по мягкой траве – принцесса и человек, который любил животных. Запахи прерии – запахи плодородной земли и прекрасных цветов – окутывали их сладкими волнами. Где-то на холме затявкали койоты. Бояться нечего! И все же…
Жозефа подъехала ближе. Ее маленькая ручка, по-видимому, что-то искала. Гивенс накрыл ее своей. Лошади шли нога в ногу.
Руки медленно сомкнулись, и обладательница одной из них заговорила:
– Я никогда раньше ничего не боялась, но вы только представьте себе! Как это ужасно – встретиться с настоящим диким львом! Бедняга Билл! Я так рада, что вы со мной…
О’Доннел восседал на галерее.
– Рип! – прокричал он. – Это ты?
– Он провожал меня, – сказала Жозефа, – я заблудилась и припоздала.
– Весьма признателен, – проговорил король-скотовод. – Оставайтесь, Рип, поедете в лагерь с утра.
Но Гивенс не остался. Он решил ехать дальше, в лагерь. На рассвете нужно было отправить гурт быков. Он простился и поскакал.
Час спустя, когда уже погасили свет, Жозефа, в ночной сорочке, подошла к двери и крикнула королю через выложенный кирпичом коридор:
– Слушай, пап, ты помнишь того старого мексиканского льва, прозванного "Карноухим дьяволом"? Того, что задрал Гонсалеса, овечьего пастуха мистера Мартина, и полсотни телят на ранчо Салада? Так вот, я разделалась с ним сегодня у переправы Белой Лошади. Всадила ему в голову две пули из моего тридцативосьмикалиберного, когда он прыгнул. Я узнала его по левому уху, которое старик Гонсалес изуродовал ему своим мачете. Ты и сам не сделал бы лучшего выстрела, папа.
– Ты у меня молодчина! – прогремел Бен Шептун из мрака королевской опочивальни.
Персики
Медовый месяц был в разгаре. Квартирку украшал новехонький ковер самого яркого красного цвета, портьеры с фестонами и полдюжины глиняных пивных кружек с оловянными крышками, расставленные в столовой на выступе деревянной панели. Молодым все еще казалось, что они очутились в раю. Им никогда не приходилось видеть, "как примула желтеет в траве у ручейка", но если бы такое зрелище попалось им на глаза в указанное время года, они непременно усмотрели бы в нем – ну все, что, по мнению поэта, должно усмотреть настоящему человеку в таком зрелище помимо желтеющей примулы.
Новобрачная восседала в кресле-качалке, ее ноги покоились на земном шаре. Ее окутывали розовые мечты и халатик соответствующего цвета. Ее головка была занята размышлениями о том, что говорят в Гренландии, Белуджистане и на острове Тасмания о ее свадьбе с Малышом Мак-Гарри. Хотя это было и не важно. От Лондона до созвездия Южного Креста не нашлось бы ни единого боксера полусреднего веса, способного продержаться четыре часа – да что там, четыре раунда! – против ее новоиспеченного мужа. И вот уже три недели, как он принадлежит ей; и малейшего мановения ее пальчика достаточно, чтобы поколебать его, против которого бессильны лучшие кулаки мира.
Когда мы любим сами, любовь – это самоотречение и пожертвование. Когда любят соседи, нам это видится самомнением и эгоизмом.
Новобрачная скрестила свои ножки в туфельках и задумчиво посмотрела на потолок, расписанный купидонами.
– Сокровище мое, – произнесла она тоном Клеопатры, изъявляющей желание, чтобы Антоний поставил ей Рим в оригинальной упаковке сюда и в сию секунду, – я бы, пожалуй, съела персик.
Малыш Мак-Гарри поднялся и надел пальто и шляпу. Он был серьезен, прям, сентиментален и сметлив.
– Хорошо, – сказал он хладнокровно, будто речь шла всего о каком-нибудь там подписании условий матча с чемпионом Англии. – Сейчас спущусь принесу.
– И смотри, не задерживайся, – пропела женушка. – Я буду скучать без своего гадкого мальчика. Да выбери самый спелый и красивый.
После основательного прощания, не менее бурного, чем если бы Малышу предстояло длительное опасное путешествие в дальние края, Малыш вышел на улицу.
И тут он призадумался, и не без оснований. Была ранняя весна, и маловероятно, чтобы где-то в промозглом унынии улиц и серости лавок можно было купить вожделенный сочный плод золотистой спелости лета.
Возле итальянской фруктовой лавки, что на углу, он остановился и пробежал внимательным глазом прилавки, полные тщательно обернутых в бумагу апельсинов, глянцевитых сияющих яблок и бледных, истосковавшихся по солнцу бананов.
– А персики есть? – обратился Малыш к соотечественнику Данте, влюбленнейшего из всех влюбленных.
– Нету, – ответил торговец. – Разве что через месяц будут. Не сезон. Зато есть чудесные апельсины. Хотите апельсины?
Не удостоив его ответом, Малыш продолжил свои поиски. Он направился к своему давнему приятелю и поклоннику, Джастусу О’Кэллэхэну, хозяину заведения, сочетавшего в себе дешевый ресторанчик, ночное кафе и кегельбан. О’Кэллэхэн был на месте. Он осматривал свои владения на предмет каких-либо непорядков.
– У меня срочное дело, – заявил ему Малыш. – Моей старушке вздумалось полакомиться персиком. Если у тебя есть хоть один, Кэл, давай мне его скорее сюда. Давай все, если они есть у тебя во множественном числе.
– Весь мой дом к твоим услугам, – отвечал О’Кэллэхэн. – Но в нем не найдется ни одного персика. Не сезон. Думаю, едва ли ты найдешь его в какой-нибудь из бродвейских лавок. Плохо дело. Когда женщина вобьет себе в голову, что непременно хочет определенный фрукт, тут уже ничто не поможет. Уже поздно, и все первоклассные фруктовые магазины закрыты. Но, может быть, твоя хозяйка удовлетворится апельсинами? Я как раз получил ящик отборных прекрасных апельсинов, ей понравятся.
– Премного обязан, Кэл. Но по условиям матча требуются персики, и замена не допускается. Пойду искать дальше.
Было около полуночи, когда Малыш вышел на одну из западных авеню. В редких магазинах, открытых в этот час, его буквально на смех поднимали, заслышав о персиках.
Но где-то там, за высокими стенами, его новобрачная доверчиво дожидалась заморского лакомства. Так неужели он, чемпион в полусреднем весе, не восторжествует над сезонами, зодиаками и календарями и не добудет желтый или розовый плод для своей единственной, ненаглядной?
Малыш зацепил взглядом витрину, сияющую всеми цветами радуги. И вдруг подсветка погасла. Малыш бросился к магазину и застал продавца, закрывающего двери лавки.
– Персики есть? – спросил он решительно.
– Что вы, сэр! Не ранее, чем недели через три-четыре. Даже не представляю, где их можно найти. Может, в городе и есть-то несколько штук, тепличные, и то не знаю, где именно. Разве что в каких-нибудь шикарных отелях, где не знают, куда деньги девать. Зато у меня есть превосходные апельсины – только сегодня на пароходе доставили.
Дойдя до ближайшего угла, Малыш с минуту постоял в раздумье, затем решительно свернул в темный переулок и зашагал к дому с зелеными фонарями, мигающими у крыльца.
– Капитан на месте? – спросил он у дежурного полицейского сержанта.
Тут сам капитан вынырнул из-за спины дежурного. Он был в штатском и имел страшно деловой вид.
– Привет, Малыш, – приветствовал он боксера. – А я думал, ты в свадебном путешествии.
– Вчера вернулся. Теперь я вполне оседлый горожанин. Думаю заняться муниципальной деятельностью. Капитан, а не хотите сегодня ночью накрыть заведение Денвера Дика?
– Хватился! – отвечал капитан, покручивая усы. – Денвера накрыли два месяца назад.
– Ну да, – согласился Малыш. – Это Раффери вытурил его с Сорок третьей улицы. Сейчас он обосновался в вашем околотке и теперь ведет игру куда крупнее. У меня с ним свои счеты. Я могу отвести вас.
– В моем околотке? – прорычал капитан. – Ты уверен, Малыш? Тогда буду весьма признателен. А что, ты знаешь пароль? Как мы туда попадем?
– Через дверь, – отозвался Малыш. – Взломаем ее. Они еще не обили ее железом.
Возьмем с собой человек десять. А мне туда нельзя. Денвер пытался прикончить меня. Он думает, это я сдал его в прошлый раз. Ошибается, между прочим. Но поторопитесь. Мне нужно домой пораньше. А место всего через три дома отсюда.
Не прошло и десяти минут, как капитан с дюжиной подчиненных, следуя за проводником, уже входили в подъезд темного и вполне благопристойного с виду здания, где в дневное время вершили свои дела с десяток солидных фирм.
– Третий этаж, конец коридора, – негромко направлял Малыш. – Я покажу.
Двое дюжих молодцов, вооруженных топорами, встали у двери, на которую он им указал.
– Да вроде бы все тихо, – усомнился капитан. – Вы уверены, что тут?
– Ломайте! – скомандовал Малыш. – Если не тут – это на моей совести.
Топоры с треском врезались в незащищенную дверь. Через проломы хлынул яркий свет. Дверь рухнула, и участники облавы, с револьверами наготове, ворвались в помещение.
Просторная зала была обставлена с вульгарной роскошью, согласно вкусам хозяина, уроженца Запада. За несколькими столами вовсю шла игра. С полсотни завсегдатаев, находившихся в зале, бросились к выходу, желая любой ценой избежать встречи с полисменами. В ход пошли полицейские дубинки. Однако большинству игроков удалось уйти.
В ту ночь сам Денвер Дик почтил притон своим личным присутствием. Он и кинулся первым на непрошеных гостей, рассчитывая, что численный перевес позволит сразу смести участников облавы. Но, едва завидев Малыша, он не думал уже ни о ком больше. Большой и грузный, как настоящий тяжеловес, он с восторгом навалился на своего более хрупкого врага, и оба, сцепившись, покатились вниз по лестнице. Приземлившись, оба вскочили на ноги, и тут Малышу довелось применить несколько профессиональных приемов, остававшихся без применения, пока его стискивал в яростном объятии любитель сильных ощущений весом в двести фунтов, которому грозила потеря имущества стоимостью в двадцать тысяч долларов.
Уложив своего противника, Малыш бросился наверх, пересек игорную залу и очутился в комнате поменьше, отделенной от залы аркой.
Здесь находился длинный стол, уставленный ценным фарфором и серебром и ломившийся от дорогих и изысканных яств, к которым, как принято считать, питают пристрастие рыцари удачи. В убранстве стола тоже сквозил широкий размах и экзотические вкусы джентльмена, приходившегося тезкой столице одного из западных штатов.
Из-под свисающей до полу белоснежной скатерти торчал лакированный штиблет сорок пятого размера. Малыш ухватился за него и извлек на свет божий негра-официанта во фраке и белом галстуке.
– Встань! – скомандовал Малыш. – Ты состоишь при этой кормушке?
– Д-да, сэр-р, я состоял. Неужели нас опять сцапали, сэр?
– Да похоже на то. Слушай сюда. Есть у тебя тут персики? Если нет, значит, я в нокауте.
– В начале вечера было с три дюжины, сэр; но, боюсь, эти джентльмены сожрали все подчистую. А хотите спелый свежий апельсин, сэр? Я живо найду для вас.
– Займись лучше делом, – строго наказал Малыш, – быстро разыщи мне персик.
Иначе пеняй на себя. А если кто-нибудь еще сегодня заговорит об апельсинах, я из него дух вышибу.
Тщательный обыск стола, обремененного дорогостоящими щедротами Денвера Дика, увенчался обнаружением одного-единственного персика, по случайности пощаженного эпикурейскими челюстями любителей азарта. Он тут же был водворен в карман Малыша, и наш неутомимый фуражир пустился со своей добычей в обратный путь. Кинув беглый взгляд назад, где люди капитана вталкивали своих пленников в полицейский фургон, он поспешно зашагал по направлению к дому.
На сердце его было легко и светло. Так рыцари Круглого Стола возвращались в Камелот, преодолев немало опасностей и совершив немало подвигов во славу своих прекрасных дам. Дама сердца Малыша распорядилась, и он справился с ее приказанием. Правда, дело касалось всего какого-то персика, но разве не подвигом было раздобыть среди ночи этот персик в городе, еще скованном февральскими снегами?
Она попросила персик; она была его женой; и персик лежит в его кармане, и он согревает ладонью драгоценный плод, опасаясь, как бы не выпал и не потерялся.
По дороге домой Малыш зашел в ночную аптеку и обратился к хозяину, вопросительно воззрившемуся на него через очки:
– Послушайте, любезнейший, не могли бы вы проверить мои ребра, все ли они целы. У меня вышло небольшое недоразумение с приятелем, и мне пришлось сосчитать ступени на одном или двух этажах.
Аптекарь осмотрел Малыша.
– Переломов нет, – констатировал он. – Но вот здесь имеется кровоподтек, да такой, что можно подумать, будто вы свалились с небоскреба "Утюг", и не раз, а по меньшей мере дважды.
– Ну, это не важно, – отмахнулся Малыш. – И дайте мне платяную щетку, пожалуйста.
В уютном свете лампы под розовым абажуром ждала новобрачная. Воздушные замки не растаяли. Стоит ей лишь подумать о чем-нибудь – хоть о цветочке, гранате – или вот персике, – и вот ее муж отважно отправляется в ночь, в широкий мир, который не в силах против него устоять, и исполняет ее желание.
И правда – вот он склонился над ней и вкладывает персик в ее руку.
– Гадкий мальчик! – восхищенно проворковала она. – Ну разве я просила персик? Я бы предпочла апельсин.
Благословенна будь, новобрачная!
Пока ждет автомобиль
Едва начали спускаться сумерки, в этот тихий уголок тихого маленького парка снова пришла девушка в сером. Она присела на скамейку и открыла книгу, надеясь почитать еще полчаса, пока света хватает, чтобы различать буквы.
Повторяем: она была в сером платье, настолько простом, чтобы не бросалась в глаза безупречность покроя и стиля. Негустая вуаль спускалась со шляпки в виде тюрбана на лицо, излучавшее спокойную, благородную красоту. В этот час она приходила сюда и вчера, и позавчера; и был некто, об этом знающий.
Молодой человек, знающий об этом, бродил вокруг, возлагая жертвы на алтарь Удачи, в надежде на милость этого великого идола. Его надежды были вознаграждены, и, когда девушка переворачивала страницу, книга выскользнула из ее пальцев и отлетела от скамьи на целых два шага.
Не теряя ни секунды, молодой человек с готовностью ринулся к скамье и подал книгу владелице, строго придерживаясь того стиля, что укоренился в наших парках и других общественных местах и представляет собою смесь галантности с надеждой, умеряемых почтением к постовому полисмену на углу. Приятным голосом он осмелился отпустить несколько незначительных замечаний о погоде – стандартная вступительная тема, ответственная за многие несчастья на земле, – и замер на месте, ожидая своей участи.
Девушка не спеша окинула его взглядом, его аккуратный костюм и черты лица, ничем особо не примечательные.
– Присядьте, если хотите, – предложила она глубоким тягучим контральто. – Право, мне бы хотелось, чтобы вы присели. Все равно уже темно читать. Я бы предпочла поболтать.
Пасынок Удачи с готовностью опустился на скамью.
– А известно ли вам, – начал он речь, которой все ораторы начинают свои выступления в парках, – что вы самая потрясающая девушка, которую я когда-либо встречал? Вчера я просто не спускал с вас глаз. Или вы не заметили, что кое-кто просто с ума сошел от взгляда ваших прелестных глазок, малышка?
– Кто бы вы ни были, – ледяным тоном проговорила девушка, – прошу не забывать, что я леди. Я прощу вам оплошность, допущенную вами, несомненно, ненамеренно, ибо такое обращение принято в вашем кругу. Я пригласила вас присесть, но если мое приглашение дает вам право называть меня малышкой, я беру свои слова обратно.
– Простите меня, ради бога! – взмолился молодой человек. Выражение самодовольства на его лице вмиг сменило раскаяние и стыд. – Я виноват, знаю… просто все девушки в парках, вы понимаете… то есть, конечно, вы не знаете, но…
– Оставим эту тему, я вас прошу. Конечно, я знаю. Лучше расскажите мне обо всех этих людях, что проходят мимо. Куда они направляются? Почему так спешат? Счастливы ли они?
Молодой человек мгновенно утратил игривый вид. Он ответил не сразу – трудно было понять, что именно от него ожидалось.