Если несчастный не в состоянии был откупиться хоть чем-нибудь, Эбергард Людвиг отбирал последний затертый талер. Стены замка Людвигсбурга сотрясались от диких выходок хозяина. Законную жену он прогнал и заключил союз с госпожой фон Гревениц. С женщинами он вообще обращался ужасно, о чем ходили неприличные легенды. На балу, например, он подкрадывался со спины к той, на которой остановился его взгляд и которая в ту минуту его возбуждала, и, просунув ей под мышки свои красные короткопалые лапы, накрывал ими, как двумя чашами, груди жертвы, а затем, бесстыдно подталкивая срамным местом, выпихивал из зала. Легко можно вообразить, что он вытворял в постели и потом обсуждал с приятелями, особенно если полистать тщательно подобранные издания в его библиотеке. Над разгневанными мужьями он только хохотал, нарочно вытаптывая во время охоты их земли. Впрочем, таких было немного - большинство смирялось и помалкивало. Некуда тебе податься из Виртемберга - терпи. Выезжая из замка, он прихватывал с собой несколько любовных пособий.
- Разнообразие положений - лучшее средство от скуки.
Виртемберг он обчистил до нитки. У Карла Александра дамочки, слава Богу, отодвинулись на третье место. Два первых занимали кутежи, то есть беспробудное пьянство и охота, иными словами - кровавая бойня обезумевших животных, загнанных егерями. Если попадались домашние - не жалели. Денег Карл Александр требовал не меньше, чем Эбергард Людвиг, но времена наступили иные, и пришлось прибегать к помощи финансистов. Вот гросс-герцог и остановил свой выбор на Иосифе Зюссе.
- Послушай, Зюсс, - сказал он однажды, - приезжай ко мне в Виртемберг и посмотри, что можно предпринять для пополнения казны. Ты хороший еврей, Зюсс, не жадный и, похоже, не вор, как остальные твои соплеменники. Не думай, Зюсс, что я презираю или не люблю евреев. Отнюдь нет. Тебя я, например, люблю. Среди нас, немцев, тоже есть воры, и побольше, чем среди вас, евреев. Но за вами утвердилась славная репутация. Так уж устроен этот проклятый мир, Зюсс. Не обижайся. Жалованье я тебе положу министерское, даже сделаю министром, и что утаишь - твое.
Деньги у Карла Александра появились - чиновничьи места продавались, каждый раз вводили новые хитроумные налоги, отнимали клочки земли у обанкротившихся должников. Зюсс действовал во всю - в России сказали бы - ивановскую…
А Карл Александр в хорошую минуту приговаривал:
- Ты хороший еврей, Зюсс, просто превосходный еврей. Очень ценный. Я тобой доволен. А теперь пойди и принеси то, что ты от меня утаил, иначе я тебя повешу, - и, заговорщицки подмигивая, смеялся. - Сейчас ты тоже кое-что утаишь, ну так это совсем твое. И слово герцога: я на него никогда не посягну.
Третий сын доброго и справедливого властелина, не вытаскивающего женщин из постелей мужей, покровителя евреев и других угнетенных, властелина, который все-таки прибегал к финансовой системе, а не к прямому отъему денег у населения и получил в управление графство Монбельяр, когда там пресеклась родственная виртембергским герцогам ветвь, Фридрих Евгений был по характеру иным, чем его непутевый отец, да и времена опять наступили совсем уж непохожие на прежние. Однако память о Зюссе в Виртемберге не выветрилась. Впрочем, находились знатоки вроде воспитателя герцогских отпрысков Моклера, и Тилли слышала от них, что финансовая система Зюсса оказалась вовсе не такой грабительской и что если бы не сам Карл Александр с его жутким тираническим нравом и безудержной страстью к физическим наслаждениям при том, что женщины находились на третьем месте, то виртембержцы довольно скоро бы позабыли голодные и разбойные времена Эбергарда Людвига. Из Зюсса получился неплохой финансист, не лучший среди факторов владетельных особ в раздираемой самими немцами Германии, но и не последний человек в этом опасном деле. Кое-какие средства Зюсс переводил и на счета детей гросс-герцога, приобретая для них также ценности. Немного перепало и внукам. Доротея о Зюссе вспоминала с благодарностью.
Пятеро братьев Доротеи жили и учились в Швейцарии. Просодержи-ка ораву мальчишек! Две младшие сестры, Фредерика и Елисавета, тоже требовали внимания, а о Доротее и говорить нечего. Ее к жениху не пошлешь в обносках. Сколько слез она пролила на груди Тилли, когда осталась одна в опустевшем Трептове.
А здесь, в Украине, видно, всего достаточно и с избытком. Дома канониры стреляли из двух-трех жалких пушечек. Сейчас от выстрелов чуть ли не лопались барабанные перепонки. Даже во всем Виртемберге едва ли набралось бы с полсотни орудий. Триумфальные ворота там строили игрушечные - низенькие, узенькие, будто вокруг не росли леса. Ах, деньги! В Монбельяре и Этюпе с ними до сих пор худо. Одно спасение - удачный брак Доротеи. А ей, бедной Тилли, на что надеяться? После свадьбы Бенкендорф получил из Петербурга две тысячи рублей якобы от матери, но Тилли знала, чья рука набила кошелек. Великая княгиня не просто щедра и заботлива, она еще и тактична. Щадит мужское самолюбие.
Личное примечание автора
Миновав наконец вторые ворота и помахав платочком обер-коменданту и его офицерам, Тилли увидела перед собой зрелище небывалое, будто нарисованное на какой-то старинной гравюре. От ворот к крепости убегала вымощенная круглым камнем дорога. По обеим сторонам в две шеренги выстроились и замерли по стойке "смирно" в ярких мундирах представители цехов. Тилли аккуратно посчитала - числом двенадцать. Здоровенные молодые парни отрабатывали под команду замысловатые ружейные приемы, показывая грозным обликом своим, что в любую минуту готовы отдать жизнь за цесаревича и великую княгиню.
- Vivat Россия! - кричали они.
У крепостных ворот, широко растворенных по случаю прибытия гостей, граф Петр спешился и галантно помог великой княгине покинуть коляску. За ней весело выпрыгнул сияющий цесаревич. И для него столь торжественный прием оказался приятной неожиданностью. Правда, Бенкендорф предупреждал давно:
- Ваше высочество, граф Петр готовит сюрприз.
Гофмейстер Салтыков загадочно молчал. А Вадковский постоянно интересовался, покажут ли им казаки искусство верховой езды.
- Это кентавры, - утверждал он. - Замечательные кавалеристы. Я знал одного казачьего атамана. Он мог спать верхом, привязав себя к луке седла.
Густая толпа окружила цесаревича, и во все прибывающих волнах любви, увлекаемый народным порывом, следуя за твердо и уверенно ступающим впереди хозяином, приезжие тронулись внутрь святилища, помещенного под защитой массивных стен. Они пересекли обширный двор, оставляя слева длинную трапезную и кельи, и остановились неподалеку от Троицких ворот, где в сверкающем драгоценностями и парчой облачении их встретил собор, осененный древними святынями, во главе с двумя митрополитами - киевским Гавриилом и греческим Серафимом.
Нелидова язвительно заметила:
- И государей так, верно, не чествовали. Графине Румянцевой очень полюбилась наша великая княгиня.
Камень из пращи был пущен опытной в злословии рукой и по-французски, то есть на понятном Тилли языке.
Митрополит Гавриил, приподняв большой крест, двинулся к цесаревичу и графу Петру. У Тилли сложилось впечатление, что изукрашенный крест невесомо летит в позолоченном солнцем пространстве, никем не поддерживаемый, и увлекает за собой фигуру Гавриила.
Нелидова что-то раздраженно бросила Борщовой. Та не ответила ей и мелко закрестилась. Недаром с первых дней в Петербурге Доротея относилась к Нелидовой свысока, сразу почуяв в этом маленьком создании опасность.
Цесаревич приложился к кресту, за ним остальные, и митрополиты, жестом объединив вокруг притихший собор и толпу встречавших, повели гостей в знаменитую на весь православный мир Лаврскую церковь выслушать пастырское благословение и напутствие. Нелидова опять язвительно заметила:
- Православие есть удивительное проявление души нашего народа. Он так добр к иноверцам, как сам Господь Бог.
Камень на сей раз был пущен в сторону одной Тилли. Но Тилли не могла не признать, что киевская церемония отличается от того, с чем она сталкивалась в Виртемберге и Монбельяре. Ее удивила терпимость православных, которые позволяли войти в церковь любому. Ничего подобного на ее протестантской родине не было. В массе сопровождающих цесаревича, среди свиты и особенно обслуги, находились люди разных исповеданий - лютеране, католики, мусульмане, некрещеные евреи. И никому не возбранялось переступить порог храма и послушать, что говорил вначале киевский митрополит, а потом греческий. Тилли опять вспомнила почему-то об Иосифе Зюссе, быть может, потому, что среди толпы мелькали люди в польских кафтанах, кунтушах и с саблями в ножнах, украшенных серебряными пластинами и усыпанных разноцветными камешками, но чернобородых и с закрученными пейсами у висков, похожих на пышные бакенбарды, - не сразу и разберешь. Это были евреи, управлявшие польскими латифундиями, и крупные арендаторы, которым магистрат позволил прислать делегацию на торжество, однако предписал держаться скромно и не лезть в первые ряды. Они и не лезли и, проводив кортеж до ворот крепости, вошли вместе с толпой, однако порога Лаврской церкви не переступили. Только двое, очевидно из наиболее именитых, отправились вслед за цесаревичем. Один из них был шкловский богач и ученый рабби Иошуа Цейтлин, управлявший делами Григория Потемкина и владелец изумительного поместья между Кричевом и Могилевом на Днепре. В окружении фаворита Екатерины рабби Иошуа называли фон Цейтлином, и по манерам он вполне соответствовал приставке. Вторым был его европейский компаньон Соломон Оппенгеймер, который имел деловые связи с русскими представителями за рубежом. Христофор Бенкендорф должен был обратиться в Вене в отделение оппенгеймеровской конторы.
Зюссу гросс-герцог Карл Александр не позволял приблизиться к церкви ближе чем на пятьдесят шагов. Еврей должен почтительно ожидать властелина в отдалении и в одиночестве до тех пор, пока гросс-герцог и буйная свита не сойдут со ступенек. Затем разноцветная кавалькада с шутами и арлекинами, чаще и не совсем трезвая, вместе с Зюссом трогалась дальше. Гросс-герцог посещал церковь лишь по пути на охоту или в загородную резиденцию.
Налоги при правлении Зюсса коснулись и церковных имуществ. Карл Александр требовал постоянно новых вливаний, и еврей, поклявшийся избавить герцога от забот, тяжелой дланью сборщиков выжимал без остатка деньги из подданных, которым некуда было улизнуть. Добрался он и до церкви. Святые отцы его ненавидели и грозили смертными карами, но большинство из них прибегало к подобным же способам обогащения. Других ведь не существовало и до сих пор не существует. Смертных кар Зюсс не боялся. Пока дойная корова пускала в ведро густую струю молока, нож оставался за поясом живодера. Говорили, что у Зюсса была какая-то любовная драма, в которую замешался и гросс-герцог, и оттого сам Зюсс погиб, но дал росток известному банкирскому дому. Правда ли? Бог весть! Но факт, что Зюсса - первого богача в Виртемберге - в церковь демонстративно не пускали. Когда Карл Александр оставил земную юдоль, крестьяне втихомолку радовались. Только за тот год команда герцогских егерей перебила до двух с половиной тысяч оленей, более четырех тысяч хищных зверей и ланей, пять тысяч кабанов. Пальба стояла день и ночь, порохом тянуло от сельских угодий, как от полей сражений. Хозяева старались не попадаться на глаза Карлу Александру и прятались, где отыскивали щель, с женами, сыновьями и дочерьми. Крестьянских детей брали в колодки и сдавали в рекруты на продажу, наскоро обрядив в кое-как сшитые кургузые от жадности и экономии мундирчики. И торговлю солдатами валили на Зюсса, хотя он возражал против таких финансовых операций, а герцог злился - сам-то он ничего другого не умел придумать и провернуть.
Результаты вскрытия Карла Александра были поразительны. Сердце, голову и прочие органы врачи нашли в совершенно здоровом состоянии. Но грудь до того была наполнена дымом, пылью и чадом карнавала и оперы, подчеркнул усердный прозектор, что летальный конец становился неизбежным.
Словом, великая княгиня ничем не напоминала деда. Тилли вдруг заметила, как она ищет кого-то глазами. Тилли улыбнулась в ответ и приподняла руку с платочком: мол, не беспокойся, твоя Тилли здесь, ты не одна. Поклонение мощам Тилли переждала у выхода и пропустила мимо себя потом почти всю процессию. Она опять подумала, что им - двум бедным немецким девушкам - на родине ничего подобного не дождаться. Россия действительно великая страна. Как она по-доброму относится к иностранцам, в частности - к немцам. Что бы они делали без России? Где бы они нашли применение своим способностям? Сидели бы по душным нищим норкам и грызлись бы за кусочек тощего сала. Разве Клингер пользовался бы в Веймаре подобным почетом? Веймару Göthe и Wieland вполне хватало.
Göthe - сын имперского советника и дочери богатого патриция из Франкфурта-на-Майне, получил отличное воспитание и закончил Лейпцигский университет. Wieland - отпрыск семьи известных пиетистов. Но все-таки не им, а полуголодному Клингеру - сыну прачки - принадлежит честь дать название самому великому движению в мире, впечатавшему себя в историю золотыми литерами: Sturm und Drang. Так называлась пьеса чтеца при малом дворе цесаревича. Боже, сколько противоречий! И как добра к немцам Россия. Нельзя оставаться неблагодарной. Грешно!
Впечатления от путешествия по Белой Руси здесь, в Лавре, куда-то улетучились. Жалкие избы, худые, оборванные поселяне отодвинулись вдаль, стали маленькими, незначительными, игрушечными, как на театральном макете. Россия, наверное, разная. Если быть до конца честной с собой, то Этюпу и Монбельяру с их кривыми улочками, малоземельными палисадниками, с дурно пахнущими помойками на задних дворах и скудноватым рынком далеко до раскинувшегося привольно города, сохранившего отпечаток казацкой свободы и отданного Господом Богом сейчас под власть немецкой принцессы, которая всего двадцать лет назад дома не досыта ела и спала в ночных рубашках из сурового полотна.
- Вы сегодня на редкость мечтательны, госпожа Бенкендорф, - сказала Нелидова, не оставляя в покое соперницу. - Не правда ли, удивительное зрелище?
Тилли кивнула, чтобы отвязаться. Тилли помешали подать знак мужу, чтобы он подошел. Бенкендорф не отступал ни на шаг от цесаревича и графа Петра, внимательно наблюдая за бесперебойным скольжением церемонии. Окружающая гостей знать, военные и чиновники потянулись к выходу из крепости, чтобы занять места в каретах и колясках. Священство осталось у ворот, благословляя отбывающих. Цесаревич и граф Петр в последний раз приложились к кресту. И тут случилось неожиданное. Нырнув под руки сцепленным гренадерам, к ногам цесаревича бросилась женщина в длинном странном платье. Под платком на голове у нее был спрятан лист, свернутый в трубку и прикрепленный к прическе. Простирая ладони к цесаревичу, она молила взять прошение. Бенкендорф кинулся к ней раньше остальных и хотел было оттащить дерзкую в сторону, но цесаревич остановил знаком. Пробежал лист глазами и передал Салтыкову, а женщину милостиво отпустил. (Нарушая целостность художественной ткани исторического романа, автор не может не сделать личное примечание: прошение подала его дальняя прародительница.)
Взрыв восторга сопроводил жест цесаревича. Горожане махали руками и что-то выкрикивали. Тилли не сумела разобрать. Похоже на шведский возглас: ура! Ей, бедняге, не удалось выучить - пока не удалось! - трудных, но необходимых в новых условиях русских слов. Через много десятилетий и ее сыновья нередко ошибочно толковали многие выражения.
Верные присяге
Граф Петр легко подбросил свое тело в седло, и кортеж медленно тронулся по плоской извивающейся дороге во дворец, где они сумеют отдохнуть. Бенкендорф придержал коня и подождал, когда окно кареты с профилем жены подплывет к нему. Он догадывался, что Тилли поражена происходящим, и удовлетворенно улыбнулся. Несколько месяцев назад - еще в Монбельяре - она расспрашивала его о северной стране, и если бы он ей тогда сказал, что земля здесь круглый год покрыта снегом, или изобрел другую небылицу в духе мсье Кальена, она бы поверила скорее, чем если бы он нарисовал сегодняшнюю картину.
Путь во дворец, построенный по проекту Варфоломея Варфоломеевича Растрелли, лежал среди высоких вековых деревьев и аккуратно подстриженного молодого кустарника. Справа тянулся обрыв, круто падающий к Днепру. Присутствие реки чувствовалось даже в закрытых каретах. Она была там, за деревьями, внизу, но ее полноводье ощущалось явственно. Вскоре кортеж остановился на Дворцовом плацу, по периметру которого стояла в строгом порядке казачья пехота и гренадеры. Дворец - невысокое распластанное здание - вполне заслужил свою славу одного из лучших творений Растрелли. Говорили, что императрица Елизавета Петровна, для которой он был возведен, в благодарность поцеловала архитектора, совершенно расчувствовавшись. Царский поцелуй в Петербурге XVIII века стоил целого состояния! Екатерининские поцелуи сделали богачами десятки певчих, солдат, унтер-офицеров и офицеров, но ни одного генерала, что, впрочем, вполне демократично и сильно отличается от европейской практики.
Бело-голубая жемчужина не затерялась между другими зданиями, как если бы ее Растрелли посадил в центре Северной Пальмиры. Здесь ей было привольно. Зимний, Смольный монастырь, Большой дворец в Петергофе и Екатерининский в Царском Селе превосходят киевский лишь размерами и роскошью убранства, но не уютом и не местом расположения. Если бы не бездарные потомки, которые буквально разорили окрестные угодья отсебятиной и жалкой фантазией, то творение Растрелли легко победило бы в соперничестве любое дворцовое здание на юге России. Великий итальянец любил и охотно работал для Киева. Он построил там еще одно великолепное здание - Андреевский собор, который Тилли видела издали, приближаясь к мосту через Днепр. И если бы потомки не вмешивались так яростно в городской ландшафт, искажая стиль и дух задуманного, то Андреевский собор производил бы вблизи иное впечатление. Собор был как бы подброшен горой, на которой возведен, и весь устремлен в небеса. Тилли казалось, что он с легкостью отрывается от земли прямо на глазах. Божественный эффект, присущий святым постройкам!
Ничего похожего она на родине не встречала, хотя Виртемберг и Монбельяр прекрасные страны, да и Франкония, откуда родом предки Бенкендорфов, создана Господом Богом в благостную минуту. Недаром княжества Ансбах и Байрейт, некогда входившие в состав Франконского герцогства, переходили из рук в руки. С XIV века они принадлежали курфюрсту бранденбургскому. Бранденбургское маркграфство вошло впоследствии в Прусское королевство, а маркграфы Бранденбурга в начале нынешнего века стали королями Пруссии. Через десять лет - в 1791 году - Ансбах байрейтский маркграф уступит оба княжества прусскому королю Фридриху Вильгельму III. Наполеон в конце концов отобрал оба княжества у Пруссии. Байрейт Бенкендорфы любили, они имели там прочные корни, и когда цесаревич удалил Тилли и Христофора из Петербурга, сыновья Александр и Константин отправились учиться в Байрейт. Помог прусский министр князь Карл Август Гарденберг, будущий министр иностранных дел и государственный канцлер. Братья провели незабываемый год в Байрейте. Там Константин познакомился и подружился с Францем фон Мюллером, которому суждено было стать веймарским канцлером и человеком, через которого все русские попадали к Göthe.