Императрица улыбнулась, она становилась мягче, добрее, когда строптивый сын изъявлял покорность. Она еще любила это вечно раздраженное существо отчаявшейся болезненной любовью, с каждым годом, правда, открывая в нем презираемые отцовские черты. Нерешительность, подсвеченную упрямством. Сентиментальность, смешанную с самодурством. Изнеженность и боязливость, соседствующие с какой-то жилистой цепкостью и конвульсивной силой. Сын, например, отличный наездник, но коня избегал пускать вскачь. Внезапная робость сковывала его в самые неподходящие моменты при общении с девицами, хотя эротические причуды сына ей были хорошо известны. И не от Перекусихиной, а от самого Шешковского, который и в Гатчине, и в Павловске держал осведомителей среди обслуги - толковых и обученных. Рыцарские черты у цесаревича в одно мгновение сменялись деспотическими. Он иногда терзал близких, не задумываясь над последствиями. Честность доводил до крохоборства. Брата Христофора Бенкендорфа майора Ермолая сделал смотрителем Гатчинского замка только за то, что оный Ермолай, женатый на немке, был скуповат, утром, днем и вечером питался картофелем, а остальную пищу опять-таки сдабривал картофельными приправами. Дисциплина в гатчинском гарнизоне напоминала скорее деревянные колодки. Из-за расстегнутой пуговицы впадал в истерику, а часто и дрался. И вместе с тем многие к наследнику престола были искренне привязаны, особенно гвардейцы старших возрастов. Когда он бывал в полках, там к месту и не к месту слышалось:
- Умрем за тебя, цесаревич!
Среди высокопоставленных чинов он имел прочные связи и неподкупных поклонников. Императрица даже не заметила, как они образовались. Не могла взять в толк, чем сын привлек славного воина генерал-фельдмаршала Петра Александровича Румянцева-Задунайского. Однажды она прямо поинтересовалась:
- Ну что ты в нем нашел, граф Петр? Ведь он только щеки надувает, когда молчит. Привычка эта меня весьма бесит.
Победитель при Рябой Могиле, Ларге и Кагуле взглянул на повелительницу исподлобья:
- Вашу, матушка, храбрую и мягкую, как воск, душу и отцовскую склонность к военной доблести, а также глубокое понимание строя и дисциплины.
Граф Петр в цесаревиче действительно встретил союзника при обсуждении различных военных тонкостей - как сочетать каре колонны и легкие батальоны, как обучать рассыпному строю, как уберечь солдат в атакующих порядках и прочее, никаким Минихам и Остерманам-Толстым нелюбопытное. Увлеченность Фридрихом II граф Петр не осуждал и воспринимал без комизма. Фридрих имел право на титул Великий, а вот ты, матушка, имеешь ли?
- Неужто? - удивилась императрица. - Какие качества обнаружил…
Но чем-то ей граф и на сей раз потрафил. Она, правда, и раньше ценила его не за одни триумфы. Граф Петр во время всяких кампаний показал себя отменным администратором и честным деликатным человеком. Потемкин ему уступал во многом. Ну и отправила она фаворита в Таврию к дикарям. Едва императрица почувствовала твердь под ногами, как назначила генерал-фельдмаршала президентом Малороссийской коллегии. Место, требующее тонкости характера. Между польской Сциллой и гайдамацкой Харибдой провести русский корабль - ой как нелегко! Но теперь за южные границы в Петербурге не беспокоились. Одно имя повелителя чудесного края внушало в сопредельных странах почтительное уважение, а уважение без страха не многого стоит.
Цесаревичу льстило отношение графа Петра, который годился ему в отцы. Жену генерал-фельдмаршала - статс-даму - Екатерина послала в Мемель встречать новую невесту сына Софию Доротею, оставленную там монбельярскими родственниками и жившую уже какой день под опекой одной горничной Преториус.
- Первую остановку сделаешь в Киеве - я тебе и маршрут проложила. Поживешь там дней пять. Убедишься, что в древности недурно выбирали места для жилища. Климат волшебный - не петербургский. Фельдмаршал зело гостеприимен да и к тебе - я замечала - приверженность испытывает.
Глаза цесаревича от благодарности налились слезами. Зубы не скалил - значит, не сердится. Все-таки она сумела его приласкать. Пусть едет с легким сердцем. С внуками ей будет проще.
- Кого полагаешь взять в спутники? Да я тебе сама назову - не мучайся! Авось не ошибусь! Федьку Вадковского и Куракина с Плещеевым. Доволен?
Цесаревич затряс головой. Проницательная императрица, однако, пока главного лица не коснулась. Она помолчала, усиливая эффект.
- И Бенкендорфу передай: пусть в прейскурант внесет Нелидову и Борщову. Развлекать жену кто будет? Ты подумал?! Клингер, Лафермьер и Николаи - сверх комплекта. Не на день отъезжаешь.
У цесаревича сладко замерло в груди. Разлука с Екатериной Нелидовой нестерпима.
- Для чтения и музицирования народу достаточно.
Императрица удовлетворила сына сверх всяких ожиданий. Первоначально назначенная свита и впрямь скудна - гофмейстер Николай Салтыков, князь Юсупов - знаток изящных искусств и архитектуры, подполковник Христофор Бенкендорф с супругой Тилли, которая великой княгине заменяла весь двор да и солнце на небе. Тилли, слава Богу, не беременна, а то великокняжескую чету за границу и не вытолкнуть.
Христофор Бенкендорф - офицер оборотистый, разумный и хозяйственный, образцовый порученец. Ни водки, ни табака остзеец не потребляет и не вороват. Не лгун, не обманщик, не лизоблюд. Не то немецкий швед, не то шведский немец. Предки родом из Бранденбурга. Король шведский Карл Густав подтвердил дворянство, а у него грамоту получить было нелегко. В конце XVII века породнились с фон Левенштернами. Анна Ригеман фон Левенштерн вышла замуж за Иоганна Бенкендорфа, рижского бургграфа и бургомистра, вице-президента Консистории.
Екатерина окружение сына изучила подробно. На то она и мать. У Бенкендорфа деньги к рукам не липнут, языки знает, не глух и нем, как русские за кордоном, в службе верен. Недаром в обер-квартирмейстерах тот же Румянцев-Задунайский держал и в любимцах числил.
Цесаревич шагнул к императрице поближе и протянул неловко руки:
- Дозволь поцеловать тебя, матушка?
Она поднялась и сделала движение навстречу. Он кинулся к матери на грудь и прижался, как в забытом далеком детстве. Ростом не получился. Лицо худое, крупное, нос кверху вздернутый, как у мопса. Глаза большие, круглые, серые. Жестоко уколол париком красноватую, пораженную склеротическими прожилками щеку императрицы. Она отстранилась и приложилась сухо ко лбу. Подобные минуты - редкость. И каждый более не удерживал затаенное и искалеченное чувство.
Туманным днем 19 сентября после напутственного молебна кортеж из десятка дорожных карет и повозок, с вооруженным эскортом покинул Царское Село. Переночевали в Красном и ходко покатили на юг, к границам Белой Руси. Лошади бежали резво.
Бенкендорф перед поездкой лично проверял транспорт - вплоть до сбруи. Вместе с метрдотелем Кюхнером тщательно продумали провиантскую часть, подобрав продукты на любой вкус. Винный погреб не хуже, чем в Зимнем. Проэкзаменовал слуг и горничных. На протекцию, слезы и неудовольствие внимания не обратил. Шешковский еле-еле одного из своих просунул. С форейторами и кучерами Бенкендорф беседовал по отдельности. На кареты обратил особое внимание. Отобрал для сопровождения дворцовых мастеров - двух немцев и одного русского кузнеца. Даже ковочные гвозди заготовил. Словом, совместил в одном лице квартирмейстера, провиантмейстера, фуражира, дворецкого и прочие должности, без которых путешественников ждал бы сущий ад. Бенкендорф не допустит, чтобы какая-нибудь помеха омрачила поездку. Тилли ему не простит. За двое суток предупреждал станции, скольких лошадей готовить на подмену, и о ночлеге заботился загодя - у обывателей, в монастыре или у начальства. Кому встречать положено, намечал заранее. Но хозяйственные заботы тревожили Бенкендорфа куда меньше, чем отношения между спутниками. Когда Тилли появилась в Петербурге, Бенкендорфы сразу заняли первенствующее положение при малом дворе, отодвинув Нелидову с Борщовой, которые фрейлинами служили у покойной жены цесаревича и, конечно, знали о ее романе с графом Андреем Разумовским. Великая княгиня высокомерно относилась к Нелидовой, всячески третируя ее, чем неосторожно выводила из себя и без того вечно раздраженного мужа. Нелидова первое время фыркала и громко говорила, притопывая миниатюрной ножкой, привыкшей к бесчисленным менуэтам и прочим танцевальным фигурам:
- Бенкендорфша нам не указ!
Когда ей однажды передали от Тилли просьбу великой княгини, она сказала:
- Я этой немке не арапка!
Нелидова расплакалась, когда узнала, что императрица не внесла ее в первый прейскурант. Разлука уменьшила бы ее влияние на цесаревича, и великая княгиня с Тилли, которая ее направляет, окончательно взяли бы верх. Великая княгиня нуждалась лишь в Тилли и открыто признавалась, что никого другого подле себя не желает видеть. Не станет она заступаться перед императрицей за Нелидову. Однако, чтобы не возбуждать ссор и кривотолков и не вызвать гнев цесаревича, постановили: половину дня в карете едет Нелидова или Борщова, а вторую половину - Тилли.
Чудо
Как Бенкендорф ни старался, какую изобретательность ни проявил гофмейстер Салтыков, когда в Польшу попали, выяснилось - с зарубежными устроителями экскурсии русским не сладить. В Польше, например, на каждом привале великая княгиня, которая ни дня не хотела обойтись без фортепиано, поручила возможность музицировать в специально отведенных помещениях. Причем инструмент доставляли лучшего качества, перед тем его проверял королевский настройщик и дежурил, пока великая княгиня и Тилли разыгрывали экзерсисы и пели арии из итальянских и немецких опер. Затем настройщик садился в коляску и мчался дальше, поджидая высоких гостей, сколько бы ни понадобилось. И так до самой австрийской границы.
Бенкендорф вез целую нотную библиотеку. Прикажут: Джованни Пьерлуиджи Палестрину - пожалуйста, прикажут: Джованни Баттисту Перголези - пожалуйста, прикажут: Доменико Чимарозу - нет проблем. Между прочим, через несколько лет именно великая княгиня настаивала на приглашении знаменитого композитора, певца и клавесиниста в Петербург. А пожелают австрийца Вольфганга Амадея Моцарта - еще лучше! Через Австрию их путь пролегает. Франц Иозеф Гайдн тоже пользовался высочайшим вниманием, а уж о Кристофе Виллибальде Глюке и упоминать нечего. Весь оперный репертуар под рукой: "Орфей и Эвридика", "Альцеста", "Парис и Елена", "Ифигения в Авлиде", "Ифигения в Тавриде", "Армида" и прочее, и прочее. Нелидова танцует, Тилли и великая княгиня поют, Борщова аплодирует, цесаревич любуется и слушает, Юсупов посапывает носом, Салтыков отдыхает, Клингер внимательно слушает, полузакрыв глаза, Лафермьер перелистывает текст и дает необходимые пояснения, Николаи в уме составляет отчет - словом, все при деле, и Бенкендорф имеет возможность прикорнуть на ближайшем диванчике.
Бенкендорф и в музыкальном хозяйстве предпочитал ни от кого не зависеть.
- Omnia mea mecum porto! - повторял он чуть ли не ежедневно.
Однако фортепиано на каждую станцию в России не удавалось доставлять, хотя подобную идею он и Тилли обсуждали неоднократно. Вместо музыки Клингер, Лафермьер и Николаи читали и декламировали самые разные сочинения, в том числе и собственные. Клингер старался больше для Тилли. Она просто не могла жить без немецкой поэтической речи. День у них начинался с Göthe. А великая княгиня была поклонницей провансальских трубадуров. Но Тилли вскоре ее отвратила, и теперь они вместе восхищались Göthe. Вкусы остальных учитывались, конечно, но в меньшей степени. Цесаревич ни Göthe не хотел слушать, ни трубадуров. Он желал беседовать с Нелидовой и делать конные прогулки после завтрака. Князь Николай Юсупов, прервав ученое молчание, давал рекомендации, рассказывая, впрочем довольно увлекательно, о том, что их ждет на зеленых холмах Приднепровья.
Утро начиналось с общего недолгого променада и кофе, потом короткий отдых, в продолжение которого Лафермьер старался всех рассмешить:
- Я не знал, что русская земля столь обширна. Я полагал, как в Европе: сегодня Берлин, завтра Рейн и Страсбург, послезавтра Париж. А вас ист дас - Киев? Что это такое? Древнее поселение печенегов? И дороги! Лучше все-таки путешествовать по России стоя. Я уже себе отбил все, что можно отбить. Я сижу на отбивных.
Русский цесаревич не сердился, а хохотал над полноватым Лафермьером. Он жилист и приучил себя к невзгодам. Великая княгиня от него не хотела отставать и никогда не жаловалась. Тилли ей подражала. Субтильная Нелидова, сидя на подушках, помалкивала, а крепенькой Борщовой путевые мытарства нипочем.
- Зато у нас масло скорее сбивают, - отвечал Лафермьеру цесаревич, - а вы, иноземцы, до сего продукта очень охочи.
- Я масла здесь что-то не замечал, - однажды буркнул Клингер, намекая на бросающиеся в глаза картинки ужасающей нищеты вдоль ухабистых шоссе Белой Руси.
Но чаще спорили на внешне нейтральные темы. О литературе, например. Шекспир выдвигался Нелидовой на авансцену в угоду цесаревичу и в пику Тилли, не переносившей ничего английского, а любовь к театральным представлениям объединяла Нелидову и цесаревича. Оба участвовали в любительских спектаклях.
- Почему у нас в России не ставят Шекспира? - обращалась она к цесаревичу с невинным видом, надеясь, что никто не донесет Екатерине о бестактных вопросах.
Проблема Шекспира обычно поднималась за ужином. Цесаревич - человек начитанный и впечатлительный. Шекспировские образы будут его тревожить в ночной тьме, как фурии. Шекспир получше, чем какие-то там провансальские трубадуры пополам с Göthe.
- Как страстно звучит реплика Ричарда Третьего: коня, коня, полцарства за коня! - восклицала Нелидова. - Полцарства за коня!
Все молчали. При матушке Екатерине беседы о Шекспире не поощрялись.
- Или: "To bee or not to bee?" - не унималась Нелидова.
Цесаревич, как и принц Датский Гамлет, выглядел жертвой сластолюбия и чьей-то жажды власти. Здесь, вдали от двора, эти острые намеки теряли политичность, отчего становились более горькими, приобретая оттенок сочувствия. Цесаревич не столько переживал измену первой жены с графом Разумовским, сколько скорую смену екатерининских фаворитов, почти открытые связи с ражими парнями и перекусихинские потом сплетни. Для сына мать как-никак святая!
Часы летели незаметно в этой мелкой борьбе, в обсуждении быстро мелькающих пейзажей, коротких приемов и бытовой суеты. Внезапно Тилли охнула, и охнула чисто по-немецки:
- Майн гот! О, майн гот!
Она была типичной монбельярской немкой и принадлежала к той породе женщин, которые совмещали в своем облике и воспитании французское хрупкое изящество времен Людовика XV, еще не успевшее огрубеть при его наследнике Людовике XVI, с немецкой тяжеловесной восторженностью, внутри которой таилось разумное и оценивающее отношение к миру.
- Какое чудо! - воскликнула Тилли.
В порыве внезапно нахлынувшей радости она обхватила подругу за плечи и повернула к окну. Великая княгиня и Тилли ехали в третьей по счету карете, и перед ними позже, чем перед Салтыковым, цесаревичем и Бенкендорфом, открылся распахнутый вид на изумрудно-золотистые холмы. Этот необычайный - киевский - цвет трудно передать словом. Осенью он содержит в себе самые разные оттенки - желтого, зеленого, багрового, розового, лазоревого с белыми вкраплениями едва проглядывающих построек. Небо над холмами высокое, как опрокинутая голубая пропасть. Ощущение необъятного простора охватило Тилли. Она никогда ни с чем подобным не сталкивалась, хотя Монбельяр, затерянный в отрогах красноватых Вогез, относился к редким по красоте уголкам Франции. Но здесь-то - какая мощь! Какая сила заложена в очаровании! Она, эта притягивающая и завораживающая мощь, близка ее немецкому - большому, как рождественский пряник, - сердцу. Чем ближе они подкатывали к широкой, отливающей светлым сапфиром реке, тем сердца их бились учащеннее. Сколько князь Юсупов ни расписывал необыкновенную киевскую природу, истинная картина превзошла ожидания.
- Этот ландшафт ничем не напоминает мне родину, - задумчиво произнесла Тилли, - и вместе с тем я чувствую в нем что-то родственное.
- Господь, творя чудеса, - отозвалась великая княгиня, - безусловно возлюбил рассеянный им здесь народ. Чудо! Чудо!
Бенкендорф пересел на лошадь и подъехал к окну кареты.
- Ваше высочество, я надеюсь, вы готовы к встрече? Скоро появится граф Петр и делегаты магистратуры, - предупредил он.
Но ни великая княгиня, ни Тилли его не услышали. Они были пленены плавными очертаниями города, укрытого пока не облетевшей золотисто-зеленой листвой с багровыми пятнами, сияющим куполом отдаленной Софии, о которой столько слышали от князя Юсупова, высокой колокольней Печерской лавры и миниатюрным беленьким Выдубецким монастырем, который был будто оправлен в изумрудно-янтарную россыпь, льющуюся с обрыва.
- Действительно мать городов русских, - сказала по-немецки великая княгиня, хотя с Тилли в путешествии они говорили больше по-французски. - Ее величество права. В древности недурно выбирали места для жизни. Недаром здесь так много польской знати.
- Но это ведь не Польша? Почему им разрешают селиться? - удивилась Тилли.
Встреча на берегах Днепра
Лошади замедлили бег, и Тилли, высунувшись из окна, сообщила подруге, что группа всадников, предшествующая первой карете, где находился цесаревич с камер-юнкером Вадковским и гофмейстером Салтыковым, как бы распалась надвое, пропуская графа Румянцева-Задунайского с пышной свитой, скачущего впереди разноцветной кавалькады, задние ряды которой терялись в желтовато-розовой от поднявшейся пыли глубине.
Кареты остановились, и граф Петр отсалютовал шпагой. Легко для такого грузноватого человека он спрыгнул на землю с пританцовывающего жеребца. Дверцы кареты в ту же секунду открылись, и из нее буквально вылетел порывистый цесаревич. Они крепко обнялись, потом отстранились друг от друга и снова обнялись.
Поодаль массивным и густым сине-стальным колером переливался и светился Днепр. Граф Петр не сел в карету в ответ на приглашение цесаревича. Без помощи адъютанта он опять вскочил на едва успокоившегося жеребца, смирил его железным движением, и кортеж медленно покатился к мосту. Перед самым съездом карета цесаревича остановилась. К великой княгине подскакал взволнованный Бенкендорф и хрипло предупредил:
- Ваше высочество, не испугайтесь. Сейчас раздастся салют в вашу честь! Тилли, смотри в оба!