О жизни одного из ближайших сподвижников даря Ивана Грозного, видного государственного деятеля XVI–XVII вв. Б. Я. Бельского рассказывает новый роман писателя-историка Г. Ананьева.
Содержание:
Геннадий Ананьев - Опричник - Исторический роман 1
Глава первая 1
Глава вторая 8
Глава третья 15
Глава четвертая 22
Глава пятая 27
Глава шестая 34
Глава седьмая 42
Глава восьмая 51
Глава девятая 55
Глава десятая 64
Глава одиннадцатая 71
Глава двенадцатая 78
Глава тринадцатая 86
Глава четырнадцатая 92
Глава пятнадцатая 100
Комментарии 106
Примечания 106
Г. А. Ананьев
Бельский: Опричник
Отечественная история. М., 1994 г., т.1
БЕЛЬСКИЙ Богдан Яковлевич (? - 7.3.1611, Казань), государственный деятель. Из дворян, служивших в середине XVI в. в г. Белый и его уезде. Племянник Г. Л. (Малюты) Скуратова-Бельского. Выдвинулся в период опричнины. В 1575–76 влиятельнейший член особого двора; по мнению Дж. Горсея, "главный любимец царя". Видный воевода в Ливонской войне 1558–83 (походы 1570-х гг.). В 1573 в чине стольника получал 250 руб. в год. В 1577 думный дворянин, с января 1578 оружничий. С конца 1570-х гг. постоянный участник дипломатических переговоров, на которых именовался боярином и наместником ржевским. В 1580 "дружка" на свадьбе царя Ивана IV с Марией Нагой и до смерти царя - его фаворит. В конце 1583 - начале 1584 вел переговоры с английским послом о женитьбе Ивана IV на королеве Елизавете. Владел вотчинами и поместьями в Московском, Ярославском, Переяславском, Зубцовском, Вяземском и др. уездах. Хранил свою казну в Иосифо-Волоколамском монастыре, куда давал богатейшие вклады. После смерти Ивана IV (1584) выступал за сохранение особого двора и опричных порядков, предприняв, по-видимому, попытку дворцового переворота. Сослан воеводой в Нижний Новгород с конфискацией части поместий, но сохранением чина. В Боярском списке 1588–89 значился оружничим с пометой "в деревне". Летом 1591 участвовал в военных действиях против Крымского хана (был награжден золотом, шубой в 50 руб. и кубком). Во время русско-шведской войны 1590–93 в походе под г. Выборг (декабрь 1591) командовал артиллерией. После смерти царя Федора Иоанновича (1598) выступал претендентом на трон. В сентябре 1598 пожалован в окольничие, участвовал в серпуховском походе Бориса Годунова. В 1599 возглавил военно-градостроительную экспедицию на Северский Донец и поставил близ Азова крепость Царев-Борисов. В ноябре 1601 года вместе с боярином кн. В. Б. Черкасским руководил одним из Судных приказов в Москве. В начале 1602 подвергся опале с конфискацией имущества и был сослан: по одним сведениям, в Сибирь (К. Буссов), по другим - "на Низ" ("Новый летописец"). В Боярском списке 1602–03 выборный нижегородец В. Б. Онучин записан как "пристав у Богдана Бельского". После смерти царя Бориса Годунова Б. возвратился из ссылки в Москву; принимал участие в восстании 1605 против Годуновых и активно поддерживал Лжедмитрия I, который пожаловал ему боярство. В 1606 воевода в Великом Новгороде. С 1606 и до конца жизни вое вода в Казани. Убит казанцами (сброшен "с роскату").
Геннадий Ананьев
Опричник
Исторический роман
Глава первая
Зрелище потрясающее: кровавый пир стремительной силы. Едва табунок быстрокрылых чирков вылетел из-за изгиба Москвы-реки на простор Щукинской поймы, тут же пущенные наперехват соколы принялись выбивать из плотного табунка намеченные жертвы - табунок потерял стройность, и тут наступило полное раздолье соколам: они не успокоились, пока не сбили последней утки.
А с островков, какие словно цепочкой отгородили пойму от стрежня, плыли собаки к подбитым чиркам, чтобы, выловив жертву, донести ее до ног своего хозяина.
Но особая кровожадность виделась в налете соколов на лебедей. Величавыми парами тянули они по руслу реки, не предчувствуя беды и - стремительный удар сокола, непременно в лебедку и точно в шею, та комом падает, лебедь же, ее верный супруг, не ускоряет полет, чтобы уйти от опасности, а начинает снижаться, делая круг за кругом в надежде помочь своей подруге, вдруг попавшей в беду, а сокол, набрав в это время высоту, падает молниеносно на неотрывающего взгляда от распластавшейся безжизненными крыльями на воде и потому не предвидящего опасности. С переломанной шеей лебедь тоже падает на воду.
А тут - собаки. Если кто из подбитых лебедей еще жив, острые зубы докончат начатое соколом.
Казалось бы, подобного не может быть в природе, сбив добычу, особенно крупную, сокол довольствуется ею и спешит насытиться, но человек, в угоду себе, натренировал его бить и бить, упиваться своим превосходством над беззащитными жертвами. И каждый соколятник с гордостью смотрел на своих питомцев, предвкушая похвалу сокольнического боярина или даже самого царя, который неотрывно смотрел на все, что творится в воздухе, восседая на белом в яблоках аргамаке . Царь Иван Грозный любил соколиную охоту не только потому, что она радовала его и бередила душу, но более оттого, что он, наблюдая за ловкостью, за безжалостностью соколов, видел в них себя, бьющего твердой рукой врагов своих, далеко, правда, не беззащитных, как лебеди или журавли, а лукавых, плетущих нити заговоров против него, Богом благословенного править Русью, быть ее полноправным хозяином.
В нескольких саженях за спиной Ивана Грозного любовались охотой Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский, который под именем Малюты Скуратова встал во главе опричнины, и его родственник Богдан Вольский, которого Малюта исподволь приближал к трону с того самого времени, когда царь, по его, Малюты, совету покинул Кремль, чтобы осесть в Александровской слободе, откуда объявить свою волю об изменениях в управлении державой. Малюта опекал Богдана, хотел, чтобы тот стал правой рукой, и при каждом удобном случае раскрывал ему свой взгляд на дворцовую службу.
Но теперь они молчали, ибо любое их слово могло быть услышано царем, а для чего ему знать истинные мысли своих слуг? Да и ловкость соколов их тоже восхищала.
Издалека, от речки Сходни, донесся нестройный лай. Он приближался, и создавалось впечатление, будто свора гонит либо волка, либо лису. Хотя что в это время возьмешь с лисы: облезлая она, линючая. Наверняка псари остановили бы свору. Да и с волками не время возжаться. Время охоты на них - зима.
Но вот гон остановился, а лай собак стал злобней. Похоже, медведя окольцевали. Сейчас завизжит не в меру ретивый пес, не рассчитавший броска и получивший когтистую затрещину.
Точно. Пронзительный визг покалеченной псины. Теперь никакого сомнения нет - медведя травят.
Царь оборачивается к Малюте и Богдану:
- Полюбуемся.
Нет, не спросил совета, а так, бросил походя и, подобрав поводья, прижал шенкеля к бокам коня своего борзого - конь, послушно крутнувшись, взял сразу же в галоп.
Пришпорили коней и Малюта с Богданом, а следом за ними и опричники царской охраны. Вороньим крылом расправились, стремясь в то же время не отставать от своего государя.
А Иван Грозный дал волю своему скакуну, ибо предвкушал волнующее зрелище: вертится медведь, отшвыривая лапищами своими бросающихся на него остервенелых псов, которых не останавливают потери в их рядах, тем более что их подстегивают криками псари. Долго идет неравная схватка, пока одна из собак не изловчится и не вцепится медведю в загривок. И вот тогда наступит самое волнующее: медведь, чтобы раздавить вцепившегося клыкастой пастью пса, упадет на спину, и это станет началом его конца. Облепят медведя псы и начнут терзать, пока не испустит он дух.
Царь Иван Грозный пришпоривал коня, чтобы не опоздать на злобный пир его псарни и чтобы вместе с псарями понукать собак и без того вошедших в раж - конь послушно пластал, и не только стража, но даже Богдан Бельский все более отставал; лишь Малюта Скуратов висел на хвосте царева аргамака, ибо его вороной был не хуже, чем конь Ивана Грозного.
Перелесок. Обочь тропы - густой ельник. Не свернуть ни вправо, ни влево. Опричники еще более отстали, вынужденные вытягиваться в цепочку, Иван же, чуя по лаю, что до главного еще не дошло, все же шпорил коня, боясь припоздниться. Сам же прильнул к луке, чтобы не хлестнула по лицу какая-либо еловая лапа, которые довольно вольно раскрылились над тропой.
За перелеском - пойменная поляна. Рукой подать до Сходни, откуда все явственней злобный лай. Уже расступаются ели, расталкиваемые белоствольными березами. Видна уже в прогалах и сама поляна. Вот и конец узкой тропе. Но что это?! Всадники?! Не на вороных конях, как все опричники, на разномастных.
Тревожные вопросы, однако, не остановили Ивана Грозного - конь вынес его на поляну, и оказался он лицом к лицу с полусотней всадников в кольчугах, с мечами на поясах, с притороченными к седлам сагайдаками и полными стрел колчанами.
Осадил Грозный коня своего, и тот послушно встал как вкопанный. Не напрасно же учил он своего любимца останавливаться на попоне с полного галопа. Малюта едва не наткнулся на белого в яблоках, но изловчился все же отвернуть и встал между полусотней и царем, загородив его собой. Ладонь на рукоятке меча, а мысли вихрем:
"Сейчас! Сейчас!.."
Да, он вполне понимал, что все решает миг: рванет полусотня, порубит и его, и царя, ибо на него засада.
Вот - Богдан рядом. Уже легче. Крикнуть бы царю, чтобы скакал обратно, к приотставшей охране своей, но разве сделаешь это: не любит Грозный, когда ему повелевают. Опалит непременно, когда угроза минует.
Стоят двое Бельских против полусотни и ждут напряженно, что предпримут непрошенные в царские охоты гости.
Царь, наконец, крутнул коня и - в перелесок. А оттуда выпластывают опричники на своих вороных и окружают полусотню. А те в недоумении, отчего такой переполох?
Малюта Скуратов Бельскому:
- Разоружить и - в Кремль. В пыточную. Допрос я учиню сам.
И поскакал вдогонку за царем Иваном, взяв с собой лишь полусотню опричников.
Царь не останавливался до самого Кремля, не задержался и в нем. Взяв с собой весь свой полк, отбыл в Александровскую слободу. Малюте Скуратову повелел:
- Дознайся, по чьей крамоле на меня покушение?!
Развязаны руки и Малюте. Выходит, ни о чем ином не подумал царь, кроме как о заговоре. Более того, считает, должно быть, что крамола в Москве. Оттого поспешает в Слободу, укрыться за крепкими стенами. Тут нужно подумать, как угодить властелину.
Задержанных отконвоировали в Кремль затемно. Богдан Бельский сообщает Малюте, о чем узнал от них дорогой.
- Новгородцы они. С челобитной к царю.
- Отчего же словно к сече изготовились?
- Дорога, мол, длинная, не попасть бы впросак. Да и погони опасались. Важное у них слово. К царю самоличное.
- Ишь ты - самоличное… Ты, Богдан, вот что. Безъязыкие которые, в пыточную зови. А потом этих вот, - кивок в сторону уже спешившихся и понуро ожидавших своей участи новгородцев, - поодиночке станем пытать. Дьяков тоже не нужно. Запомним сами. А доложим, что найдем стоящим.
Ясней ясного Богдану: задумал что-то тайное Малюта. Представил, как станут корчиться в муках, вполне возможно, и в самом деле безвинные челобитчики, но ни слова поперек не молвил. Такое он позволял себе прежде, в первые недели службы в Александровской слободе, когда Малюта поручал ему привозить на пытку и казнь князей, бояр, жен и детей их, возможно, действительно виновных в крамоле против царя, но и слуг верных, без всякого сомнения, совершенно безвинных, если только не считать их преданности своим господам, за что не казнить нужно, но миловать. Малюта тогда всякий раз отчитывал его, несмышленыша, как он говорил, внушая, вопреки расправам с верными слугами опальными необходимость безоговорочно и преданно служить царю, помазаннику Божьему. А один раз даже бросил в сердцах: "Сам, что ли, на дыбу захотел?!"
Нет, у него не было никакого желания бесславно закончить едва начавшуюся службу при дворе, поэтому он больше не возникал со своим мудрствованием, а Малюта стал приглашать его в подземелье, где привезенных им, Богданом, пытали. И подгадывал так, чтобы в это время находился в пыточной сам царь.
Жуть охватывала Богдана, едва сдерживался, чтобы не выскочить вон, а ночью виделись ему изодранные, изжаренные тела, слышались вопли истязуемых, от чего просыпался в холодном поту, и ему редко удавалось заснуть в этот остаток ночи. Так и лежал, вперив взор в темный потолок до самого рассвета. Но раз за разом отступала жуткость, перестала подкатывать к горлу тошнота и, что удивляло более всего, его начало тянуть в пыточную, чтобы там, в подземельном полумраке поглядеть на мучение крамольника, привезенного им и его подручными на расправу.
Подошел и тот день, когда он не отказался от забавы с дочерью опального князя, а затем отдал ее рядовым опричникам на потеху и на лютую смерть после позора.
Сейчас он лишь согласно кивнул, молвив спокойно:
- Все устрою, как велишь.
До самого до утра без устали работали безъязыкие палачи. Рвали тела вздернутых на дыбу зубастыми клещами, выжигали кресты на спинах, загоняли под ногти иглы, но все твердили, словно сговорились стоять насмерть, одно и то же, едва шевеля запекшимися губами:
- С челобитной к царю шли.
- С какой?!
- Ему самоличное слово.
Вскипал тогда гневом Малюта, кричал не сдерживаясь:
- Кончай!
Палач знал, что следует делать, услышав это слово. Выхватывал из горна раскаленный до бела прут и пронзал им грудь обреченного, прожигая сердце насквозь.
И так - с каждым. Один за другим выносили истерзанные трупы тайным выходом к Москве-реке в крапивных мешках и швыряли в воду. Остался один. Верховода челобитчиков.
- Иной способ применим, - поделился Малюта своими соображениями с Богданом Бельским. - Пытать не станем.
Ввели рослого детину. Тоже раздетого до исподнего. В плечах - косая сажень. Руки не за спиной связаны, а спереди. Глянешь на кулаки - оторопь возьмет, что тебе шестоперы пудовые. А лицо доброе, если бы не борода, можно было бы сказать - женское. Лишь окладистая черная борода придавала ему суровость.
- Садись, - не повелел, а попросил Малюта и указал на скамью, с которой обычно начинался допрос. Только не просили на нее садиться, а прикручивали к ней и принимались стегать плетью с крючкастым концом, а если упрямился отвечать на вопросы, выжигали на спине кресты. Оттого скамья вся в запекшейся крови.
Посмотрел на нее богатырь новгородский, хмыкнул, но все же сел. Малюта - с вопросом:
- Все, кого ты вел в Москву, в один голос сказали, что важное слово имеете к царю…
- Где они?
- О них - позже. Тебя одного повезу к царю Ивану Васильевичу. Но примет ли он тебя, вот в чем загвоздка. Мы, окольничьи его, обязаны знать, чего ради домогаетесь личной встречи с ним. Иначе нельзя. Не получится иначе. И тебя велит казнить, заподозрив в крамоле, да и нас вон с ним, - кивок на Богдана Бельского, - заодно.
Умолк. Вроде бы определяя, что сказать еще. Затем вновь заговорил:
- Что поведаешь здесь, останется навечно тайной. Стены молчат. Вон те, - кивок в сторону тройки палачей, ожидавших своего часа со сложенными на животах ручищами, - лишены языков под самый под корень, а грамоте не учены, царь же не останется все одно с тобой глаз в глаз, непременно нас покличет. Понял теперь, отчего я любопытствую? В добрых ваших намерениях я убедился, но чтобы ехать с тобой к царю, а он подался в Александровскую слободу еще вчера, опасаясь измены в Кремле и увидев в вас исполнителей воли изменников, я хочу знать, чем порадовать царя Ивана Васильевича, когда буду молвить слово за вас, челобитчиков новгородских.
- Ладно, коль так. В Софийском Соборе, за иконой Божьей Матери, письмо, посадниками и боярами писанное. Под Литву они намерены лечь. Заводилами - посадник степенный и посадники бывшие. Митрополит с ними заодно. Похоже, воеводы царевы и наместник его тоже не в сторонке стоят.
- Великую крамолу разведали вы. Без поклона царю не обойтись. Пока же, - Малюта глянул в сторону стоявших у горна палачей и повелел им. - За вами слово!
Будто шилом в зады их откормленные ткнули - рывок, и распластан обреченный на скамье, еще миг, и прожег его сердце раскаленный добела прут.
Вышли Малюта Скуратов и Богдан Бельский на свежий воздух. Дыши полной грудью, наслаждаясь пригожестью. А красота и в самом деле неописуемая. Солнце будто играет с куполами церквей и храмов, и те весело искрятся разудалым смехом; величаво приосанились и сами белокаменные церкви, будто беспредельно гордятся золотым высокоголовьем своим, обласканным солнцем; и даже могучие кремлевские стены, хмурые в ненастье, глядятся в это безоблачное утро какими-то уютными - все располагало к возвышенным чувствам и приятным мыслям, и Малюта Скуратов расправил грудь.
- Славно потрудились, Богдан. Славно!
Богдан Бельский, однако же, не разделил приподнятого настроения опекуна своего. Пожав плечами, упрекнул со вздохом:
- Они ради великого скакали в Москву.
- Опять за старое?! Иль непонятно я тебе растолковывал о службе царевой?
- Понятно, но…