- О том, да не о том. Пришло время наследника сватать, супругу ему выбирать. Бецкой принцессу Ангальт-Цербстскую в Петербург привез. Уж и дело сладилось, и препон, вроде бы, для свадьбы никаких. А государыня Воронцову Михайле Ларионовичу наказывает за перепиской принцессиной крепко-накрепко следить: нет ли с ее стороны умыслу какого в пользу иной державы. Бывалочка скажу ее императорскому величеству, мол, кому же еще и верить, а она, матушка наша, как вскинется. Ты, мол, друг нелицемерной, в дипломатии не силен, так и времени на рассуждения твои тратить не к чему. Вот ведь как!
- Вижу, батюшка-братец, тяжко вам болезнь государынина далась, а только смысла опасений ваших не пойму.
- Плохо, Кирила, коли разучился сам до всего доходить. Пораскинь умом-то: нельзя тебе более к великой княгине подходить. И дорогу к ней забудь! Неровен час, государыне что померещится. Тут и до ссылки рукой подать. Да и не хочу я, чтоб от Разумовских какое огорчение ее постигло. Не хочу!
- Батюшка-братец…
- Что? По глазам вижу, спорить собрался. И думать не моги. Пока я тебе за отца, воле моей не перечь. Знаю я, откуда ветер дует. Это все Теплов, нечистая его душа, вам с великой княгиней потакал. Он, нечестивец, вас сводил. Мне ли не знать! А теперь что еще крутит? Ну, учил он тебя попервоначалу, ну, по заграницам тебя возил, образованием твоим занимался, так когда это было. Что для юнца в девятнадцать лет в самый раз, то гетману всея Малороссии не пристало. Гони ты его, Кирила, гони, покуда до беды тебя не довел!
- Батюшка-братец, вы и до слова мне дойти не дозволяете.
- До слова! Опять свое гнуть станешь!
- Известно, свое. Только вы, батюшка-братец, и то в расчет возьмите, что век государынин нам неизвестен: долог ли, короток ли окажется.
- Дело Божье, известно.
- А коли Божье, не грех и о себе позаботиться.
- Как позаботиться?
- Да просто. Хотя ныне семейство наше в известном отстранении от дворца пребывает, однако же великий князь зло помнить умеет. Неровен час на престол вступит…
- Никогда великий князь от меня никакого неглижирования не видывал. Напротив, я всегда с великим почтением…
- Это вы так, батюшка-братец, полагаете. Оно на деле так и было, да ведь у его высочества на все свои причуды. Почем знать, как ему прошлое припомнится. Тетушки своей державной…
- И благодетельницы!
- И благодетельницы великий князь и не почитает, и не-любит. Разве что от крайней нужды пред ней предстает.
- Горько на то смотреть.
- Вот видите, батюшка-братец! Так ему ли былых верных друзей державной тетушки любить. Тут было - не было обид, все ими одними обернется.
- Твоя правда: добра не жди, хотя, кажется, ему бы скорее против Шувалова недовольство иметь.
- Огорчать вас, батюшка-братец, не хочу, только и утешать не время.
- Что ж тебе на ум пришло?
- А то, что не браните вы меня за великую княгиню. До крайности с ней не дойду, Бог свидетель, а так - для блезиру пусть уж все по-прежнему остается.
- Ой, не сносить тебе головы, Кирила Григорьевич! Ой, не сносить!
- А, может, и сносить. Случись что с императрицей, Петру Федоровичу недолго царствовать, помяни мое слово.
- Да ты что! Что говоришь, бесстрашной!
- Не любит его армия. Прусские порядки офицерам нашим ни к чему. Чем наши-то хуже?
- И что же?
- Да всякие разговоры идут в полках-то. Екатерина Алексеевна для каждого доброе слово найдет, каждого офицера по имени-отчеству помнит.
- Так ведь великий князь Петр Федорович, наследник законный, - родной внук блаженной памяти государя императора Петра Алексеевича Великого! А великая княгиня?
- Полно, полно, батюшка-братец! У великой княгини сынок есть - регентшей до его совершеннолетия стать может. Что ж ее-то сынок не законный?
- Да ведь это как шляхетство рассудит.
- О чем ты говоришь, батюшка-братец! Какое шляхетство? При чем оно тут? Когда ныне счастливо царствующая государыня законную правительницу Анну Леопольдовну с законным императором Иоанном Антоновичем арестовывать ехала, много ли с ней шляхетства было? Два Воронцовых да при них музыкант полковой пьяный - не так ли?
- О, Господи! И вспоминать не хочу: так к сердцу и подкатывает, страх какой!
- Надо думать, страх. Только шляхетства-то не было. К чему ж ему и теперь быть?
- Знаешь что, наверное, Кирила?
- Ничего не знаю, а умом раскинуть, так оно получается. У Екатерины Алексеевны рука верная. Слез да страха от нее еще никто не дождался.
- Хватит, хватит, Кирила Григорьевич, и так тошно.
ПЕТЕРБУРГ
Квартира Г. Г. Орлова на Миллионной улице
Братья Алексей, Григорий и Иван Орловы
- Однако же хват ты, Гришенька! Ну, и хват!
- О чем ты, Алеша?
- Еще спрашивать изволит! А где-то ты, братец, вечерами пропадаешь? Который уж раз мимо еду, вижу огонь в окошке, зайду, ан ни тебя, ни свету, ровно привиделось. Чудеса, да и только!
- Сам знаешь…
- Знаю, знаю, братец, досиделся ты у косящата окошка, на чужую красу да мужнину жену загляделся. Одного в толк не возьму, как дело-то у вас так ловко сладилось. Как-никак дворец, прислуги да соглядатаев пруд пруди, а тебе все нипочем. Головы своей буйной не жалко, что ли?
- Как сладилось! Ну, сиживал у окошка, винюсь. Да как тут не сидеть, коли по ту сторону улицы не то что дворец, а напрямки покои княгини великой. Меня по первоначалу любопытство простое донимало, даже не приметил, что больно часто подходить ее высочество к окошку-то своему стала. Не то что подойдет, иной раз сама вместо прислуги окошко-то распахнет, да и стоит, вроде прохлады ищет.
- Хороша прохлада! Экипажи гужом несутся. Пылища. А в непогоду так развезет, что утонешь.
- Почем мне знать, какие у них обычаи. А тут вскоре на улице меня женщина остановила. Горничная, мол, я великой княгини Екатерины Алексеевны Катерина Ивановна. Велено, мол, мне вам, господин Орлов, приказать, чтоб у великой княгини были.
- Это как это, когда ко двору ты не представлен?
- А так. Мол, вон за уголком дверка малая. Она в таком-то часу ввечеру открыта будет. За дверью лесенка. Только в темноте не споткнитеся и шуму не наделайте. Ждать вас там буду, на второй этаж в апартаменты и провожу.
- Ты гляди, и лесенка, и дверка открытая!
- Да ты что, братец, забыл, как о лесенке той толковали, на ней граф Кирила Разумовский едва шею не свернул - ступенька обломилася.
- Верно, верно! Еще офицеры наши шутили, будто идтить надобно по стенке - у перил заскрипеть может. И ты, Гриша, так с первого раза и решился? Нам ничего не сказал.
- Отговаривать бы стали, особливо братец Иван Григорьевич, и на пороге. Теперь выкладывай, шельмец, все свои дела. Сам их наворотишь, расхлебывать же меня заставишь, как в хозяйстве нашем.
- Прости, Бога ради, папинька-сударушка, бес попутал, любопытство одолело. Где уж тут сдержаться было!
- О свиданиях твоих амурных знать ничего не желаю. Вот только как ты им теперь конец положишь? А коли великому князю на глаза, не приведи, не дай Господи, попадешься. Чай, на женину половину в каждую минуту заглянуть может.
- То-то и оно, что дорогу туда он давно забыл. Для утех у него Лизавета Романовна. Он и скрываться с ней перестал. Куда ни идет, все с собой ведет, да по правую руку за столом сажает. На великую княгиню взгляда не кинет, будто нет ее вовсе. Вот оттуда моя погибель и грозится.
- Погибель?
- Какая погибель, Гриша?
- Да понесла великая княгиня. От меня понесла. А тут за мужнину спину не спрячешься. Самой за себя отвечать придется. А мне-то что делать?
- Понесла? О, Господи!
- Она-то сама что говорит?
- Ну, Катерине Алексеевне храбрости не занимать. Устроится, говорит, Гриша, дай срок, все устроится. Лишь бы мне, пока рожать буду, великого князя из дворца убрать.
- Да как же его уберешь?
- Одна надежда - пожары. Больно он охотник большой на них ездить да командовать.
- Так ведь как угадать, чтоб в те поры как раз пожар случился.
- Катерина Алексеевна смеется: надо, так и случится.
- Ишь, отчаянная. Такой бы мужиком родиться, на престоле править.
- Она и бабой с чем хошь справится.
ПЕТЕРБУРГ
Дворец графа Алексея Разумовского
Алексей и Кирила Разумовские
- Какие перемены, батюшка-братец, какие перемены! Иной раз страх берет.
- О чем ты, Кирила? Случилось что?
- Как же не случилось! Нет более великого канцлера Алексея Петровича Бестужева-Рюмина - есть великий канцлер граф Михайла Ларионович Воронцов.
- Вот те на! И с чего бы? Разгневалась императрица-матушка на старого лиса? Чтой-то долгонько ждала.
- Да только сейчас все наружу вышло: и то, что армией российской в Польше самовольно распорядился - фельдмаршала в Россию вызвал, и то, что с великой княгиней снестись поспешил.
- Ну, с армией-то и помириться можно, а вот великая княгиня давненько нашей тетушке царице как кость в горле, и на поди - сам канцлер с ней связался, руку ее держать стал. Никогда я Бестужеву-Рюмину не верил, да с ее императорским величеством не сговоришь. Всему поверила, что ей старый лицемер наплел и про правительницу, и про все семейство Брауншвейгское.
- Батюшка-братец, что прошлое-то ворошить. Вы послушайте лучше, во что теперь Алексею Петровичу его козни обошлись.
- Должность такую потерять - ужели мало?
- Ан, мало! Ее императорское величество в государственной измене боярина обвинила, судить приказала.
- Судить?
- И каким судом! Приговор уж готов. Господа сенаторы минуты не думали.
- Не на то их государыня держит, чтобы думать, разве что ее желания угадывать.
- Выходит, угадали: смертная казнь четвертованием и конфискация всех владений - отеческих и благоприобретенных.
- Это в который же раз графу-то не везет? При правительнице Анне Леопольдовне он до такого же суда дослужился. Спасибо государыня наша на престол отеческий взошла, грехи его простила. Только правительница по неизреченной милости своей смертную казнь ссылкой с конфискацией заменила.
- И нынче тоже: жизнь сохранить и в сельцо Горетовку, на пропитание ему данное, до гробовой доски сослать.
- Ох, Кирила, кто первый до гробовой доски дойдет, никому не известно. Только так полагаю, что наш оборотень и тем разом увернется, вновь в Петербурге при дворе объявится.
- Да лет-то ему, батюшка-братец, многовато, чтобы маневрами обходными заниматься. Глядишь, времени не хватит.
- А ты за него не бойся. Сколько же это ему набежало - никак шестьдесят пять, а гляди, каким красавцем его живописец господин королевский советник Токкэ представил. Одет по последней моде, на лице ухмылочка, бумаги на столе таково-то небрежно перебирает. Мол, вот она моя сила-то!
- Зато теперь портрет нового канцлера принялся писать.
- Уже! Шутишь?
- Какие шутки! Графиню Анну Карловну он ранее изобразил. Теперь супруга к ней, великого канцлера новоявленного, присовокупил. Кстати, и метреску великого князя - несравненную нашу Елизавету Романовну. Романовна по пояс в легкой тунике антик представлена, со стрелой во руке, а за плечиком колчан, стрел полный. Мол, берегитесь, господа, не один великий князь жертвою моею пасть может. На головке наколочка из цветочков - чисто корона.
- С намеком, выходит.
- Да уж какие намеки - все, как Божий день, ясно. Великий князь по простоте за застольями чувств своих не скрывает. Из-за стола встает, руку графине подает, как супруге законной. А портрет преотличный. Не захочешь, от такой Дианы сердце потеряешь.
- Это от Романовны-то? Шутишь, Кирила.
- Потому и сходство-то как бы в намеке, а то и правда - к такой красавице писаной нежными чувствами не воспылаешь. В том и ловкость, что узнать как бы и можно, а все другой человек. Вам бы поглядеть, в каком роскошном виде художник Токкэ Никиту Акинфовича Демидова представил - маркиз французский, да и только. Кафтан шитьем золотым залит - так и переливается. Жабо тончайшее, равно манжеты кружевные - хоть потрогай. Руки белые, тонкие, пальцы длинные. Любой красавице впору. А взгляд задумчивый, строгий. Я у него увидел - залюбовался. Теперь, думаю, пора и мне свой портрет заказать.
- Экой ты, Кирила, тщеславный! На что тебе перед живописцами красоваться да с Демидовым тягаться.
- А чем с Никитой тягаться плохо? Как-никак четыре завода уральских, крепостных тысяч десять, сел да деревень больше десятка, про дома московские да петербургские и не говорю.
- Выходит, у тебя, братец, меньше?
ОРАНИЕНБАУМ
Ужин в Зеленой зале
Великий князь Петр Федорович, Е. Р. Дашкова, офицеры Кадетского корпуса
- Вы обратили внимание, великой княгини снова нет.
- Но она никогда не бывает в Ораниенбауме. Великого князя явно устраивает ее отсутствие.
- Вы думаете, его смутило бы сочетание за одним столом законной супруги и метрессы?
- Ни в коей мере. Уверен, он обеих бы поставил в одинаково неловкое положение и даже не заметил бы этого.
- Положим, графиню Воронцову ничто не может поставить в неловкое положение. Ей слишком не терпится примерить российскую корону, и она уже раздает посулы всем своим знакомым.
- Что, кстати сказать, до чрезвычайности нравится великому князю.
- Главным образом, в силу его неприязни к жене.
- Но взаимная любовь совершенно необязательна в высоких браках. Кто поверит в сельскую идиллию на престоле!
- Однако, господа, мне довелось слышать, что отсутствие великой княгини не является ее собственным решением. Она умеет невозмутимо выдерживать самые двусмысленные ситуации.
- Вы хотите сказать, что существует чье-то прямое указание. Но чье же: императрицы или великого князя?
- Само собой разумеется, великого князя. Императрица равнодушна к их семейным делам.
- И обратите внимание на знаменательное обстоятельство: великий князь не интересуется сыном, никогда его не видит. Он живет безвыездно в Петербурге с матерью.
- Нет ли в этом признака отторжения этой части августейшей семьи? Ведь императрица со своей стороны не делает никаких замечаний, и даже умеющий все улаживать Шувалов сохраняет молчание.
- Положим, великая княгиня вряд ли испытывает неудобство от своего положения: ее слишком усердно утешают братья Орловы.
- Ах, так это не минутный флирт?
- Тише, господа! Княгиня Дашкова. Ваше сиятельство, вы чем-то раздосадованы?
- Если хотите, назовите это досадой. Я терпеть не могу этих разговоров о придворных адюльтерах. Они отвратительны в будуарах, но за великокняжеским столом! Да еще в такой смеси ханжества с простым невежеством скотников! О, это прусское солдафонство!
- Княгиня, милая моя Катерина Романовна! Почему вы встали из-за стола? Ваш папа приказывает вам вернуться на свое место. И без отговорок! Так вот этот конногвардеец, осмелившийся затеять интрижки с особой, прикосновенной к императорской фамилии. Какой-то там Челищев или как его там, и графиня Гендрикова! Вы понимаете или нет, графиня Гендрикова - двоюродная племянница императрицы, а следовательно, и моя дальняя родственница! О, я сумел бы положить конец подобной безнравственности!
- Ваше высочество, сведения такого свойства вполне могут быть недостоверными.
- А, маленькая спорщица! Раз я сказал, княгиня Дашкова, значит, это истина. И более того вам скажу: этому зарвавшемуся конногвардейцу надо отрубить голову, чтобы другим стало неповадно марать своими похождениями царствующую фамилию. Отрубить! И немедленно!
- Смертная казнь за любовь? Но это же дико!
- Так поступал мой великий дед, и я считаю, был совершенно прав. Так смотрел на вещи Петр Великий.
- Но с тех пор прошло достаточно времени, и просвещение…
- Оставьте меня с вашим просвещением - оно не может служить оправданием распущенности нравов и потери уважения к императорскому дому.
- Но, ваше высочество, все присутствующие родились в те времена, когда смертная казнь была в России вообще отменена. Одна мысль о ней наполняет ужасом и отвращением.
- Тем лучше! Вот вам и средство восстановить дисциплину и порядок в стране, погрязшей в легкомысленности и распущенности. Вы по складу своей натуры далеки от порока, к тому же ваш возраст не позволил вам обрести необходимой жизненной опытности. Я же принял окончательное решение - в России должна быть введена смертная казнь! В этом спасение государства.
- Ваше высочество, вы судите тем самым свою августейшую тетку, благополучно правящую монархиню, которая - к тому же! - еще не умерла!
ПЕТЕРБУРГ
Дворец канцлера М. И. Воронцова
М. И. Воронцов, Е. Р. Дашкова
- Учить мне тебя вроде и поздновато - дама замужняя, за тебя теперь супруг в ответе - да по-родственному не могу не сказать. Строптивица ты, Катенька, великая строптивица. Как так можно великого князя дразнить - персона царская персоной, но ведь еще и отец крестный он тебе. Почитать его надлежит, с какой стороны ни подойди. А ты чуть что в спор. Все молчат, одна ты на своем стоишь. Уж как тебе его высочество ни благоволит, а любому долготерпению конец приходит. С тобой что ему расправляться, князя твоего за Можай загонит в части полевые, вот тогда и будешь с ним в гарнизоне куковать, не дай, Господь. Любит ведь тебя его высочество, да еще сестрица твоя рядом, а ты ровно море поджечь хочешь. Что тебе в нем, скажи ты мне?
- Дядюшка, никогда в жизни не соглашусь с его прусскими замашками. На портрет Фридриха как на икону глядит. Забывши всякое воспитание, самых что ни на есть низких офицеров немецких за стол сажает, только на немецком языке с ними и говорит, хохочет, норовит дамам вином на платье плеснуть, того лучше - целую тарелку кушанья опрокинуть. Каково это что ни день вытерпливать?
- Не о том, Катенька, толкуешь. Монархов еще никто воспитать не брался, да никому такое и в мыслях не дозволено. Да и не за себя ты вступаешься. Я-то знаю - за великую княгиню. А в ней тебе что? Разве только про умные материи толковать, так ведь оно подчас куда как потешно выходит. Что тебе последний раз великий князь на особности сказал? Побагровел даже весь - до чего его высочество рассердила.
- Странные слова, дядюшка, и на великого князя вовсе не похожие. Сказал, что благоразумнее и безопаснее иметь дело с такими чудаками, как он, нежели с такими умниками, как его супруга. От него зла не будет, а от нее всего дождешься, будто великая княгиня из тех, что, выжав весь сок из лимона, выбрасывают его вон, и мне бы, мол, тем лимоном не оказаться.
- Того ты, Катенька, уразуметь не хочешь, что не так прост и необразован великий князь, как тебе нынче кажется. Дурит его высочество назло супруге своей да и монархине нашей. Дурит, прости, Господи, а каким на деле, в свое собственное правление, окажется, еще поглядеть надо.