МОСКВА
Дом князя Никиты Трубецкого
Н. Ю. Трубецкой, М. М. Херасков, А. П. Сумароков, И. Ф. Богданович, А. А. Ржевский, Д. Г. Левицкий
- Вот и отлично, что из монастыря своего Ивановского к Никите Юрьевичу на двор выбрались. Охота вам была на таком отлюдье жить. На дворе Трубецких - другое дело.
- Боюсь, не стеснить бы князя.
- Да уж есть чего бояться! Глядите, сколько народу у него живет. Год пробудешь - всех в лицо не узнаешь. Тут уж московский обычай. Князь в Петербурге, а нахлебники так табором и стоят.
- Вот и опасаюсь, нахлебником бы не стать, Ипполит Федорович.
- Какой же вы нахлебник, Дмитрий Григорьевич. Сами знаете, как по мыслям хозяину и сыновьям его пришлись. Обо мне уж и говорить нечего. Невелика шишка Богданович, только и я здесь при деле, при своем месте. К тому же мы с вами без малого земляки - хоть по-польски поговорить, хоть по-нашему, по-малороссийскому, пошутить, все легче.
- Премного благодарен, Ипполит Федорович, за доброту вашу. Только работы для себя не больно много вижу. Живописцы-то, с которыми из Петербурга приехал, к новому году все назад воротились.
- А разве не знаете, задумала государыня великий маскарад учинить.
- Да ведь маскарады в Москве и так один за другим идут.
- Идут, да не такие. Хочет государыня великое представление дать. Одних актеров четыре тысячи!
- Господи! Да откуда же столько-то собрать?
- Ну, не совсем настоящих актеров, а ряженых, так сказать, а уж среди них и певцы, и музыканты, и лицедеи. С согласия государыни господам Хераскову и Сумарокову поручено программу сего шествия писать.
- Шествия? Вы сказали, как будто, представления?
- И так, и так можно. Потому как действие сие будет происходить по ходу процессии, а процессия должна несколько дней по различным улицам московским передвигаться. Чтобы всем москвичам вдосталь наглядеться. Там и ваш труд, Дмитрий Григорьевич, не иначе понадобиться может.
- А где ж там место для живописи? Разве оказы какие или ворота новые триумфальные?
- Заранее не скажу, только Михаил Матвеевич предупредить вас о присутствии вашем велел.
- А, вот вы где, господа! Слышу, кто же это так горячо дискутирует? Голоса знакомые, а сразу в толк не взял: Богданович с Левицким. Вот и отлично, что нашел я вас. Прошу в гостиную голубую - наметки программы нашей послушаем. Посоветоваться никогда не мешает. Кстати, Дмитрий Григорьевич, актера нашего преотличного узнаете - Волкова Федора. Ему государыня с актерами заниматься велела. Александру Петровичу Сумарокову одному не под силу, да и подход у него иной.
- Это что за Волков - не из Ярославля ли?
- Из Ярославля. Купецкой сын.
- Да уж вы, Михайла Матвеевич, прибавьте, что господин Волков в Шляхетном корпусе не один год провел. Без науки какой актер!
- Вот ты Ипполит, все Левицкому в подробностях и расскажи, а теперь времени терять не будем. Раз, господа, все в сборе, прошу вас, Александр Петрович, слово за вами.
- Что ж, порешили мы шествие сие из девяти отделений делать, чтоб перед каждым отделением свой знак несли.
- Подобно главам книжным?
- Вот именно. Здесь ведь что важно - чтобы народ в готовности был с каждой главой ознакомиться, сразу что к ней относится припомнил да в уме держал. Отделения все непростые - сразу посмотреть, не разберешься. В них должно изъявить гнусность пороков и славу добродетели. Отсюда и название - "Торжествующая Минерва". Мы с Михайлой Матвеевичем так постановили: объяснительные стихи к маскараду херасковские, а хоры мои, сумароковские. Машины и всяческие аксессории театральный машинист господин Бригонций сделает.
Итак, первыми пойдут провозвестники торжества с огромною свитою. С ними трубачи, литаврщики, чтобы народ собрать.
- Москвичей чего собирать. От них в какой тайне ни держи, все едино сбегутся. С ночи места занимать будут - никаким морозом-дождем не разгонишь. Любопытны больно.
- Верно, Михайла Матвеевич. Только без вступления никак нельзя. Наподобие театральным представлениям.
- Не спорю, не спорю, Александр Петрович. Это я только про москвичей. Другого такого народу не сыщешь.
- Так вот, перед первым отделением несен должен быть знак Момуса, бога насмешки, который ничему веры не дает, надо всем потешаться норовит, каждому помыслу противустоит. Отсюда и наименование отделения - "Упражнение слабоумных". Вы что здесь, господин Волков, предложить можете?
- Для начала музыкантов, кукольщиков во множестве, всадников на деревянных конях в том смысле, что по виду едут, а на самом деле с места сдвинуться не могут. За ними верхом Родомант - храбрый дурак и чтоб паж косу его нес преогромную.
- И непременно Панталоне со служителями в комическом платье. Панталоне в портшезе нести можно, чтобы с важностию по сторонам раскланивался.
- Панталоне можно. А далее дикарей множество.
- И место для Арлекина.
- А вот еще Александр Петрович задумал: быка с приделанными на груди рогами, на быке человек, а у человека в груди окно, чтоб держал он модель вертящегося дома. Объяснить такую мысль нетрудно. Момус, видя человека, смеялся, для чего боги не сделали у него на грудях окна, сквозь которое в его сердце можно было смотреть. Бык смеялся, для чего боги не поставили ему на грудях рогов и тем лишили его большей силы, а над домом смеялся, отчего нельзя так его сделать, что если худой сосед, то его поворотить на другую сторону.
- Не слишком ли мудрено?
- В стихах все разъяснить можно. Да и государыня пожелала, чтобы первым делом критиканов всяких осмеять. Для примеру.
- Что ж, коли на то воля ее императорского величества, господину Волкову остается только талант свой приложить.
- Сделаю, что смогу, ваше превосходительство. Тут и второе отделение не проще - "Смех и Бесстыдство", Бахусом представленные.
- И что же? Помнится, для начала решили мы, чтобы картину везли. На картине пещера Пана, в ней нимфы, сатиры, вакханки в буйном веселии, сатиры на козлах, свиньях и обезьянах.
- А за картиной пьяный Силен на осле в окружении сатиров. За ним на быке толсторожий откупщик, бочка с корчемщиками, целовальники, стойки с питием, за стойками чумаки с балалайками да в конце хор пьяниц.
- Тут уж Никита Юрьевич все подсказал. Видал он шествия Всешутейшего и Всепьянейшего собора государя императора Петра Великого. Народ с того больно веселился.
- И здесь веселиться будет. Пьяницам у нас всегда почет. Не знаю, у какого еще народа поговорка такая быть может: пьян да умен - два угодья в нем.
- С третьим отделением надежда вся на картину - "Действие злых сердец". Тут и ястреб, терзающий голубя, и паук, спускающийся на муху, и голова кошачья с мышью в зубах, и лисица, давящая петуха. Можно за ней хор музыки пустить, чтобы музыканты разными животными наряжены были да несогласно играли.
- Зато в четвертом картина простая - маска со змеями, кроющимися в розах, и надписью "Пагубная прелесть", и означать она должна обман.
- А вот за нею цыгане и цыганки с песнями и танцами, пляшущие колдуны, ворожеи, дьяволы и сам Обман в лице аферистов и пустых прожектеров. Государыня настаивала, чтобы особенно прожектерство осудить. От него, по ее мнению, лишь смешение мыслей у народа наступить может.
- Подумать бы, как Обман от Невежества отличить. Невежеству и его посрамлению у нас пятая картина посвящена будет.
- Отделение, хотели вы сказать, Александр Петрович, потому что картины живописной тут на деле никакой - одно изображение черных сетей, нетопыря и ослиной головы с надписью "Вред непотребства". Господин Волков придумал, чтобы за знаком четверо как бы замерзших змей отогревали, хор слепых друг дружку вел, Невежество на осле ехало, а за Праздностью и Злословием толпа ленивых плелась.
- Шестое отделение, думается, Михайла Матвеевич, едва ли не самое важное - "Мздоимство". Было оно, есть и будет в России, и все же подчеркнуть уместно, что ее императорское величество терпеть его не намерена.
- Большое облегчение от того народ российской почувствовать должен, потому и отделению следует быть разнообразному - на все случаи жизни. Как там у вас, господин Волков, предполагается? Художники, знаю, на знаке изобразить Гарпию взялися - птицу великую с человечьей головой. Вокруг крапива, крючки, денежные мешки и изгнанные бесы.
- О том мы с господами живописцами уже толковали. Надпись еще они сделают: "Всеобщая пагуба".
- А далее что решили?
- С ябедников и крючкотворов начнем. Они знамя понесут с одним словом: "Завтра". В том смысле, что ничего сразу решать не хотят. За ними особы замаскированные на крючьях тащить будут взяточников, обвешанных крючками. У сочинителей ябед своя толпа. Им положено идти с сетями, соседей своих стравливая и опутывая. А под конец хромая Правда на костылях еле тащиться будет, а сутяги и аферисты ее в спину тугими денежными мешками станут толкать.
- Отлично, господин Волков, отлично. Лишь бы лицедеи ваши все хорошо разыграли.
- Разыграют, не извольте беспокоиться, Александр Петрович. Я и актеров своих привез, да из крепостных трупп немало народу набрали. Должно хватить.
- Смотрите! А ежели нехватка какая, тут же его сиятельству князю Никите Юрьевичу сообщайте. Он с деньгами жаться не будет.
- Премного благодарствую. Главное для меня, чтобы часу на репетиции хватило. За неделю такого действа не сгоношишь. Где там!
- Ну уж тут как кривая вывезет. Мы сами себе не хозяева.
- И то подумайте, Александр Петрович, как седьмое отделение представлять.
- Да у нас тут мир навыворот.
- "Превратный свет", Михайла Матвеевич, а под знаком - на нем летающие звери четвероногие и лицо человеческое, вниз обращенное, над ним надпись: "Непросвещенные разумы".
- Получится ли как задумали, господин Волков?
- Должно, хоть и непросто все. И то сказать, сначала хор в вывороченных одеждах, за ним музыканты верхами - кто на быках, кто на верблюдах. За музыкантами кареты - одну слуги в ливреях везут, внутри лошадь разлеглась, другую, с обезьяной внутри, модники потянут. Две люльки на колесах: старика спеленутого грудное дитя кормит и за старушкой с куклой девочка с розгой. Свинья преогромная на розах - это в следующей колеснице, за нею музыканты в обличье козлов и певчие, одетые ослами. А в конце Химера - ее расписывать будут маляры и славословить рифмачи верхом на коровах.
- Утешнее, полагаю, и не придумать!
- Под конец же восьмое отделение над Спесью глумиться станет.
- Простите, господа, не уразумел, панно здесь какое будет?
- Картина такая: павлиний хвост, окруженный нарциссами, а под ним зеркало с надутою харей да надписью: "Самолюбие без достоинств". А в последней, девятой, изображение "Мотовство и Бедность". На знаке опрокинутой рог изобилия, из которого золото течет, а кругом фимиам курится. Отсюда и надпись: "Беспечность о Добре".
- Ваш хор здесь, Александр Петрович? Лучше Сумарокова никому тему сию не сочинить, уверен.
ИЗ ИСТОРИЧЕСКИХ ДОКУМЕНТОВ
Я нашел тогда всю публику московскую, занимающуюся разговорами о имеющем быть вскоре уличном маскараде. Как зрелище сие было совсем новое, необыкновенное и никогда, не только в России, но и нигде небывалое, то все дожидались того с великою нетерпеливостью. Новой нашей императрице угодно было позабавить себя и всю московскую публику сим необыкновенным и сколько, с одной стороны, великолепным, столько, с другой стороны, весьма замысловатым и крайне приятным и забавным зрелищем.
Маскарад имел собственною целию своею осмеяние всех обыкновеннейших между людьми пороков, а особливо мздоимных судей, игроков, мотов, пьяниц и распутных, и торжество над ними наук и добродетели: почему и назван он был "Торжествующей Минервой". И процессия была велика и предлинная: везены были многие и разного рода колесницы и повозки, отчасти на огромных санях, отчасти на колесах, с сидящими на них многими и разным образом одетыми и что-нибудь особое представляющими людьми, и поющими приличные и для каждого предмета нарочно сочиненные сатирические песни. Перед каждою такою раскрашенною, распещренною и раззолоченною повозкою, везомою множеством лошадей, шли особые хоры, где разного рода музыкантов, где разнообразно наряженных людей, поющих громогласно другие веселые и забавные особого рода стихотворения; а инде шли преогромные великаны, в инде удивительные карлы. И все сие распоряжено было так хорошо, украшено так великолепно и богато, и все песни и стихотворения петы были такими приятными голосами, что не инако как с крайним удовольствием на все то смотреть было можно.
Как шествие всей этой удивительной процессии простиралось из Немецкой слободы по многим большим улицам, то стечение народа, желавшего сие видеть, было превеликое. Все те улицы, по которым имела она свое шествие, напичканы были великим множеством людей всякого рода; и не только все окна домов наполнены были зрителями благородными, но и все промежутки между оными установлены были многими тысячами людей, стоявших на сделанных нарочно для того подле домов и заборов подмостках. Словом, вся Москва обратилась и собралась на край оной, где простиралось сие маскарадное шествие…
А как по счастию случилось на этот раз и погода самая умная, то есть серая, тихая и умеренная, и не было ни тепло, ни холодно слишком, то и было мне смотреть очень хорошо.
"Жизнь и приключения Андрея Болотова. 1738–1793". Год 1763
МОСКВА
Дом князя Никиты Трубецкого
Князь Н. Ю. Трубецкой, М. М. Херасков
- Батюшка, Никита Юрьевич, неужто правда?!
- О какой правде говорить благоволишь, Михайла Петрович? Где ты, братец мой, правду увидел?
- Неужто уволила вас императрица? После таких-то торжеств?
- Что тебе отвечать. Высочайшею ее императорского величества милостию уволен я, князь Никита Трубецкой, как от воинской, так и от гражданской службы вечно. Так-то!
- Одного в толк не возьму, если неудовольствие какое со стороны государыни было, никому же ее величество его не высказывала. Бецкой и тот ничего не знал. А трудов-то, трудов что положено было!
- О том, кроме нас с тобой, Михайла, никто никогда и не вспомнит. Впрочем, стихи твои преотличные назовут, может, Сумарокова помянут. Глядишь, и Федора Волкова при случае назовут, а великого маршала…
- Батюшка, подумать только, над чем вы надзирание имели! Какое бы там "Торжество Минервы" состоялось, кабы не двести колесниц преогромных.
- Скажи, в каждой от двенадцати до двадцати четырех волов, а их как-никак с Украины пригнать надо было.
- За что ни возьмись, без вас бы делу такому не состояться. Чего один выезд государыни стоил: карета раззолоченная, восьмерка лошадей неаполитанских с цветными кокардами на головах. На ее величестве платье русское алого бархата все в жемчугах. Государыня заикнуться не успеет, вы уже все где что достать подсказали.
- Верно, Михайла, все верно. А чего стоило на всех приватных каретах лакеев на запятках в платье маскарадное одеть. Хозяева рады бы радешеньки сами расстараться, да в короткий срок где достанешь одного турком, другого арапом, третьего албанцем приодеть. А у нас все лучшим образом устроено было. Покойная государыня Елизавета Петровна сама пышно одеваться любила, но чтоб целый город украсить да развлекать, и в мыслях не держала.
- А Федора Волкова жаль. Как свечка, сгорел. Три дня маскарад шел - три дня Федор Григорьевич не ел, не спал, в тепло не заходил. Не диво простудную горячку схватить.
Но актер - одно дело, а вы, батюшка, человек именитый, заслуженный.
- Думаю, все думаю, чем государыне императрице не угодил. Даже место полковничье добровольно отдал, а вот поди ж ты.
- А что на аудиенции прощальной сказать изволила?
- Не было аудиенции, Михайла! Не было!
- А что Бецкой на то? Он же ежечасно при императрице?
- Сам не отходит, да и ее величество его от себя далеко не отпускает. Спесив наш Иван Иванович стал, куда как спесив. Понять дает, что будто все дела вместе с императрицей решает.
- Ну, там спесь его не про нас, полагать надо. Какая он ни есть персона при дворе, а все равно побочный сын Трубецких. Вам по гроб благодарным быть должен, что вы его приняли, родством сочлись. Фамилии и той настоящей не имеет!
- Полно, Михайла Матвеевич, полно, братец. Что теперь-то счеты сводить! Иван Иванович недоумение великое по поводу отставки моей изобразил, будто несведом ей был, а потом намекнуть изволил про маскарад.
- Про "Торжествующую Минерву", значит? Что же это за намеки за такие?
- Мол, не многовато ли поучений императрице задумали преподать, не слишком ли на самодержавие ее замахнулись: и то неверно, и то грех, и то народу не на пользу. Мол, государыня сама во всем разберется. А нам бы больше радоваться, что благополучно власть приняла.
- Не рано ли радоваться-то? Много ли знаем?
- Эх, Михайла Матвеевич, Михайла Матвеевич, самодержцы они есть самодержцы. Думаешь, покойный государь Петр Алексеевич поучать бы себя позволил? Это, братец, все на словах да с одной стороны: государь сам о себе разговор ведет, сам себя хвалит. А тут от большого ума едва не энциклопедию французскую на улицах представлять начали. Какой коронованной особе понравится?
- Но ведь ее императорское величество все дни по улицам вдоль шествий проезжала, смеялась, нам благоволение свое высказывала.
- Вот и доездилась. Иван Иванович вчерась ввечеру заехал, от гордости да спеси разговорился, что мало народ на государыню дивился - больше зрелищем развлекался, того уразуметь не мог, что все это к восхвалению совершенства новой монархии.
- Даже так?