- Ладно, там будет видно, а пока ступай, благодетель!
ЛОНДОН
Министерство иностранных дел
Правительство вигов
- Наш польский резидент сообщает, что граф Михаил Бестужев приехал в Польшу. Что же в таком случае с Лопухинским делом, Гарвей?
- Я как раз готовлю русский доклад, милорд. Дело закончено.
- На следствие понадобилось меньше месяца? Любопытно.
- На следствие и приведение в исполнение приговора.
- С кем же императрице Елизавете так не терпелось расправиться - с государственными деятелями или все же с красавицами? Какие же и для кого она нашла наказа: ния? Кровь отца вряд ли наделила ее милосердием.
- Ни в коей мере. Лопухину с мужем и сыном после урезания языков колесовать. Всем остальным - смерть на плахе.
- Против них были получены серьезные показания?
- Ко всем свидетелям были применены пытки, милорд!
- Ах, так! Значит, Алексей Бестужев был прав в своих предположениях о мнимой угрозе со стороны Брауншвейгской фамилии. Но вы сказали, Гарвей, что приговор приведен в исполнение. Мой Боже…
- О, нет, милорд, императрица проявила милосердие. Для Лопухиных дело ограничилось урезанием языков.
- И все же. Как женщины умеют быть жестоки.
- И наказанием кнутом, после чего все осужденные отправлены пожизненно в Сибирь.
- Значит, не были казнены и остальные? А что графиня Бестужева?
- Ей достались кнут и Сибирь.
- Что же произошло с Михаилом Бестужевым? На каком основании он был освобожден из-под ареста?
- Наши корреспонденты не учли простого юридического казуса. Старший граф, оказывается, находился всего лишь под караулом. Ввиду непродолжительности его брака - он и на самом деле состоял в нем всего несколько месяцев, - Михаил Бестужев признан непричастным к заговору.
- И брак, естественно, расторгнут?
- Ни в коем случае. Это лишило бы Михаила Бестужева всех тех богатств, которые принесла ему в приданое госпожа Ягужинская. Подумайте, в ее руках соединились богатства отца, великого канцлера Головкина, и не менее склонного к стяжательству первого ее супруга Ягужинского.
- Значит, у императрицы Елизаветы не было возражений.
- А, может быть, она расценила это как лишнее наказание для провинившейся графини.
- Не сомневаюсь, что не обошлось без вмешательства вице-канцлера. Ему было слишком невыгодно и опасно иметь братом государственного преступника.
- И вообще, милорд, это очень напоминает выигрыш вице-канцлера. На обоих братьях ни тени подозрения. Лесток в бешенстве. А императрица выбирает графа Алексея Бестужева своим постоянным карточным партнером.
- Да, ничего не скажешь, выигрыш, о котором при дворе можно только мечтать. При этом Лесток, вероятно, не слишком доволен новым появлением в Петербурге маркиза де ла Шетарди. За год его отсутствия лейб-медик было стал себя чувствовать полномочным министром Франции!
- Наши корреспонденты неоднократно подчеркивали, что Лесток совершенно лишен чувства меры и понимания реального своего положения. Есть сведения, что он все чаще начинает вызывать досаду императрицы, и французский двор именно поэтому решил спешно вернуть маркиза. Скорее всего, это идея кардинала Флери.
- Для усиления французских позиций, которые вполне могут пошатнуться в результате неумных действий Лестока. Что ж, вполне разумный шаг.
- К тому же маркиз умеет руководить Лестоком.
- Умел, вероятно, хотели вы сказать.
- В подобной ситуации Алексей Бестужев напоминает Геракла, которому приходится сражаться с Лернейской гидрой: на месте каждой отсеченной головы немедленно появляются новые.
- Вы льстите графу, Гарвей. Гераклу удалось, в конце концов, отсечь все головы, а вот Бестужеву…
- Но вы же высоко ставите его ловкость, милорд.
- Пожалуй.
ПЕТЕРБУРГ
Зимний дворец
Елизавета Петровна, А. Я. Шубин
- Алексей Яковлевич, ты ли, голубчик мой, соколик ненаглядный?
- Я и есть, ваше императорское величество.
- Да что ты с титулом-то! Для тебя я всегда по имени буду, Лизанька - как звал-то меня, помнишь?
- Покорнейше благодарю, ваше императорское величество, однако милостью такою пользоваться ни в каком разе не могу. Недостоин. Да и не разглядели вы меня толком - что от поручика-то былого осталося.
- Да где разглядеть, вишь, слезы так глаза и застят, как в тумане все. А чего разглядывать-то - думаешь, забыла? Кабы забыла, не искал бы тебя нарочный без малого два года по всей Сибири. Приказ ему был - без тебя не ворочаться. Не гневлива, сам знаешь, а тут всеми казнями грозилася, коли воли моей не исполнит. Так ждала, так ждала - сердце замирало. А ты-то как - ждал, помнил? Жилось-то тебе каково?
- Ждать не ждал. Там, где десять лет отжил, ждать-то нечего.
- Таково стращно?
- Бог с ним со всем, ваше величество. К чему вам-то про такое житье нечеловеческое знать.
- А помнил, помнил, Алексей Яковлевич?
- И тут не совру - позабыть старался, иначе бы не выжить.
- Как так? Ведь памятью только и жив человек.
- Памятью, говорите, ваше императорское величество? Это что ж, памятью о горницах светлых, топленых, о пуховиках жарких, о застолье тесном, когда в чуме сидишь, от горького дыма слезой давишься, за год целый исподнее один раз сымашь в болотце простирать, а сам на солнышке летнем дрожмя дрожишь, от гнуса, как спастись, не знаешь?
- Неужто все годы таково тебе пришлось, болезный ты мой?
- Хуже бывало, лучше не было. А вы, ваше императорское величество, слова всякие про память!
- А как услыхал, что ищут тебя, что офицер за тобой приехал, поди, обрадовался?
- Чему радоваться-то? Почем знать, пошто разыскивает, для какой такой новой казни приехал.
- Как же дознался, что императрице ты нужен, что в Петербурге, во дворце тебя ждут?
- Не дознавался. В чуме сидел, как офицер расспрашивать стал, не видал ли кто поручика Шубина. Кто ж видеть мог, когда имени меня еще в Петербурге в Тайной канцелярии лишили. Вот тут он и сказал, что именем императрицы разыскивает, Елизаветы Петровны.
- И что ж ты тогда?
- И тогда не поверил, смолчал. А как он уж в дорогу собираться стал, спросил я его, как давно императрицей-то Елизавета Петровна. Он говорит, второй уж год на исходе. Тогда я и открылся… Как не поверить, когда урядник слова его подтвердил.
- А раньше-то неужто не знал, другие не сказали, что на трон отеческий я вступила?
- А кому говорить-то, кому знать? Там каждому до себя - как поесть, хоть и не досыта, как согреться, от морозов лютых спастись. Птица ведь от них на лету падает, мрет.
- И баб никаких с тех пор не видел?
- Почему, баб видел. С качадалкой жил.
- Ой, что ты, Алексей Яковлевич! Как мог?
- Как мог, ваше императорское величество? А так вот и мог - иначе бы не выжить. Мест тамошних не знал, к холодам непривычен, как еды достать, не ведаю, к делам ихним не приучен - вот она и помогла, выходила. Да и местные не так бычились, когда с бабой-то ихней.
- С собой привез?
- Схоронил. Третий год. Родами померла. Бабок там повивальных нет. Сами управляются. А она не управилась.
- Жалеешь?
- Жалею. Работящая была. Справная.
- А детки?
- Были. Перемерли. Там младенцы если чудом только выживают.
- А я, как отправился ты в Ригу, все надежду имела - сжалится император, на свадьбу свою с Катериной Долгорукой милость мне окажет, в Москву тебя переведет. И перевел бы. Он по дури своей все мог. Другим назло. Долгорукие и те, как задерется, отступались - гневить не хотели. Да помер наш Петр Алексеевич, племянничек мой, в одночасье помер. Сказывали, от оспы. Больно скоро вышло, да как раз в канун его свадьбы.
- Не бывали у него тогда, ваше величество?
- Нет, Алешенька. В слободе нашей тогда жила, глаз в столицу не казала. Да вот с его смертью быстро все так пошло. Ни с того, ни с сего Анну Иоанновну царицей выкликнули. Ей бы вроде подобреть от счастья нежданного-негаданного, а она как есть на меня рассвирепела. Разговоры пошли, будто гвардейцы меня поминать стали. В ноги тогда ей кидалася, молила хоть не ссылать тебя, хоть в покое где ни на есть оставить. Где там! Чтоб духу твоего не было, чтоб с глаз сгинул. Мне все монастырем грозила. Детками попрекала.
- Вот и сгинул поручик Шубин. Царское-то слово крепкое коли на зло, на добро-то его николи не бывает.
- Чтой-то ты, Алешенька, озлобился как.
- Где озлобился - жизнь узнал, а в ней добра не бывает, если ошибкой только. Оглянуться не успеешь, а уж добра-то поминай как звали - будто и не бывало.
- Изменился ты, Алексей Яковлевич, ох, изменился! Нехороший какой стал.
- Что там, старый просто.
- Ну, какая там у тебя старость - едва тридцать минуло. А седина вот, морщины… Да Бог милостив, поживешь на вольных хлебах, отойдешь. Все вернется.
- Что все-то, ваше императорское величество?
- Веселость твоя. Ловкость. Помнишь, как танцевать-то мог - ночи напролет, без роздыху? Только мы с тобой вдвоем и выдергивали, другие все как есть с ног валились, а нам хоть сызнова начинай. Вот, указ мой держи, Алексей Яковлевич, быть тебе генерал-майором и в Семеновском лейб-гвардии полку майором. А еще грамота на поместья во Владимирской губернии и на Волге. Сама выбирала - расчудесные. Благодарить не смей - то ли тебе за невинное претерпение да за любовь нашу прежнюю должно. А меня-то ни про что спросить не хочешь ли?
- Да я вот про деток…
- Живы-здоровы, и не узнаешь, поди.
- Где узнать! И сынок?
- И дочка твоя, Августа свет Алексеевна.
- Повидать бы…
- Приходи к обеду, обоих увидишь за столом-то. Только вот зовутся они племянниками госпожи Шмидтши, музыкантовой жены, - чтоб тебе знать. Не ошибиться…
- Музыканта Шмидта жены…
- Да знал ты ее, знал! Еще толще стала, усы черные, густющие, теперь уж и с проседью, таким басом гудит, люди оборачиваются - никак где мужик спрятан-Помнишь, нас еще пугала, как в сад к столу звать шла? Ну, Марта-то наша? Вот и улыбнулся, голубчик, вот и ладно. А теперь поди, Алексей Яковлевич, недосуг мне. Все, что потребуется, у Василия спроси. Ему приказ дан. Он и в дом новый твой тебя отведет, меблированный.
- При вас, значит, Василий-то?
- А как же! С таким камердином по своей воле никогда не расстанусь. Сам вопросов николи не задает, на мои все ответы загодя знает. Молчать умеет - вот что главное. Молчать!
- Так, может, и к обеду мне, ваше величество, не являться? Поотвык я от людей-то. Чего не так сказать аль сделать могу.
- И в мыслях не держи! Что ж, зазря, выходит, я тебя столько искала? Обо всех порядках Василий порасскажет. А пока ступай, ступай с Богом, только…
- Что приказать изволите, ваше величество?
- Да нет… Помнишь, в слободе у нас певчий был, из Малороссии. Тезка твой. На клиросе преотлично пел.
- Алешка Разумовский, что ли?
- Так вот не дивись, что за столом его встретишь. Граф он. Граф Алексей Григорьевич Разумовский. Запомни.
ПЕТЕРБУРГ
Зимний дворец
Елизавета Петровна, А. П. Бестужев-Рюмин
- За невестку, что ли, просить пришел, вице-канцлер? Теперь-то уж до конца видно, какие дела в твоем семействе творятся. Не зря, выходит, ты старался, чтоб мне фамилию Брауншвейгскую за рубеж с миром отпустить. Выходит, подкоп под императрицу вел. Сердце-то твое тебя все к ним тянет. На словах только мою руку держишь.
- Я не заслужил столь черных подозрений, ваше императорское величество. Начать с того, что нельзя отнести невестку к нашему семейству. Те несколько месяцев, которые брат провел в браке с госпожой Ягужинской, убедили его в совершенном их жизненном несходстве. Жалеть о ней, тем более просить о снисхождении для графини ни я, ни же граф Михаил не намерены.
- А чего ж женился-то Михаил Петрович? Как свадьбы-то добивался - на моих, чай, глазах.
- Ваше величество, человек слаб - от больших богатств отказаться трудно, а тут, сами знаете… Братец не устоял, за то теперь поплатился и вину свою до конца признает.
- Ну, поди, не одни богатства - сам не беден. Чай, сердце тоже словечко свое шепнуть успело.
- Ваше императорское величество, графу Михаилу пятьдесят пять лет - не мальчик. К тому же, подобно мне, охотником до прекрасного пола он никогда не был, хотя наследников иметь хотел.
- Тогда уж и впрямь отыскал себе суженую! Сколько лет Ягужинской-то - старуха уже.
- Вот в этом осмелюсь возразить вам, ваше величество. Госпоже Ягужинской всего-то сорок - самое распрекрасное для дамы время: и в разум бы войти, коли он от Бога дан, и деток родить, коли охота придет, не поздно.
- Тебе бы, Алексей Петрович, Натальей Лопухиной любоваться, как все ее первой красавицей при дворе объявляли, на балах на нее дивились - глаз оторвать не могли. На танцах очередь цельная стояла - контраданса бы удостоиться, в лансе с ней пройтись.
- Слух такой, что похваливали, до меня в заграницах моих раз-другой доходил, а самому видеть не пришлось. Помнится, Лесток все о ней толковал, других, пожалуй, сейчас и не вспомню. И надо же вам, ваше величество, о такой непутевой бабе поминать. Но вы назвали фамилию Брауншвейгскую, ваше величество. Вот тут, хотя радости от того и мало, вынужден я обеспокоить ваше внимание, если соблаговолите выслушать.
- Только времени у меня не отнимай, вице-канцлер. Что, в крепости им плохо? Воздух в Динамюнде не тот аль провиант принцессе не по вкусу пришелся?
- Насчет воздуху и провианту не скажу, но оставаться далее в Динамюнде им бы не следовало.
- Что предлагаешь, граф? С какой помощью им спешишь?
- Ваше величество, мое предложение, надеюсь, рассеет ваши несправедливые и обидные для меня подозрения: фамилию, по моему разумению, следовало бы перевести в глубь России. Принцесса родила вторую дочь, может принести и сыновей, раз такое согласие у них с принцем настало.
- А чем еще в крепости ночи коротать прикажешь? Тут и с чертом самим в согласие войдешь, не то что с супругом ненавистным.
- Вот-вот, а из Динамюнде известия нежелательные слишком легко в Европу проникнуть могут, а там и до Марии Терезии дойти. Хлопот да объяснений тогда не оберешься.
- Насчет сына, это ты прав, Алексей Петрович. А что на примете имеешь - место какое? В Сибирь их гнать даже Лестоку не хочется - больно огласки много.
- Ни в коем случае, ваше величество! Такой переезд будет в глазах Европы жестокостью и приговором. Можно и без него обойтись. На первый случай, скажем, и Рязань наша хороша будет. Поди, доберись, разыщи. Да и розыск всякий на виду окажется.
- Ты что, место какое отыскал?
- Иначе и не осмелился бы тревожить ваше величество - Раненбург.
- Никак меншиковские владения?
- Оно и есть. Крепостцу там Александр Данилович покойный соорудил. Сказывают, со стенами, валами, со рвом, как фортификационными правилами положено. Ни тебе войти, ни выйти иначе как по подъемному мосту. А за стенами со стороны не видать.
- Не там ли Данилыч после ареста находился?
- Там. И со всем семейством.
ЛОНДОН
Министерство иностранных дел
Правительство вигов
- Вы давно ничего не сообщали о Брауншвейгской фамилии, Гарвей. Что с ними? Все еще в старом меншиковском владении?
- Нет, милорд, это была лишь недолгая остановка на их крестном пути.
- Прошу вас раз и навсегда избавить меня от неуместной патетики. Они чужды подлинной дипломатии и возможны только в устах стареющих и экзальтированных красавиц, вспоминающих о былых своих успехах. Принцесса Анна отреклась, наконец, от престола за своего сына?
- В том-то и дело, что в этом вопросе она проявила редкую силу духа. На нее не подействовали никакие посулы и угрозы. Результатом явился указ о ссылке фамилии в Архангельск.
- Ошибаетесь, Гарвей, если полагаете, что в случае отречения условия заключения могли бы для них измениться. Отречение - простая формальность, которую слишком легко в любую минуту опровергнуть. Оно способно лишь на очень короткий срок успокоить общественное мнение - не больше.
- Так или иначе, семейство было отдано под наблюдение барона Корфа с тем, чтобы в дальнейшем, как сообщал Бестужев, быть переведенным в Соловецкий монастырь на Белом море. Говорят, это ужасные, не знающие ни тепла, ни солнца места.
- И что же произошло?
- Корф довез семейство до Холмогор, где вынужден был остановиться из-за нездоровья принцессы.
- Что-нибудь серьезное?
- Один из слухов - очередная беременность и роды.
- Девочка или мальчик?
- Скорее, мальчик, потому что ходатайство Корфа оставить фамилию именно в Холмогорах, в архиерейском доме, было незамедлительно принято, но сам Корф спешно отозван в Петербург. Наш резидент уверен, что по характеру рассказов болтливого барона даже в очень интимном кругу Корфом дана подписка о неразглашении.
- Второй мальчик! Это осложняет ситуацию. В каких условиях находится фамилия? Как их содержат?
- Наши сведения очень обстоятельны. Это небольшой, обнесенный частоколом участок шагов четыреста в длину и в ширину. На нем три небольших дома, некое подобие двора и совершенно запущенного сада. Кругом солдаты Измайловского полка, состязающиеся в грубости обращения с заключенными. Таков приказ императрицы.
- Значит, мать, отец, две дочери и два сына, если принять последнюю версию о родах.
- Нет, милорд, даже при этой версии только один сын.
- Вы хотите сказать, что императора Иоанна с ними нет?
- Жители Холмогор убеждены, что он буквально замурован в одном из трех домов, без возможности видеться с родными и вообще с кем бы то ни было, в том числе даже со священником.
- Кто за ним ухаживает?
- Некий майор Миллер. Но самому Миллеру запрещен выход за пределы двора, по двору же он проходит обязательно в сопровождении дежурного солдата. Это может быть выдумкой местных жителей, но те из них, кому приходится подвозить ко двору дрова и провиант, уверяют, что в доме императора есть единственное окно - в комнате Миллера. В него же ведет и единственная дверь.
- В Петербурге продолжают интересоваться фамилией?
- Разве только при дворе и то для того, чтобы возбуждать опасения императрицы. Народ к фамилии совершенно безразличен.
- Меня мало интересует народ - он везде и в отношении всех правителей одинаков. Какова позиция Бестужева?
- Все разговоры о фамилии немедленно оборачиваются против него - Лесток не отличается богатой фантазией.
- Маркиз де ла Шетарди также. Да и что реально могли бы они придумать в противовес Бестужеву?