- А чего это мне, Алексей Григорьевич, с тобой по делам государственным секретничать. Не твоя епархия, дружок, не твоя околица. Это уж как канцлер - ему внешней политикой державы нашей распоряжаться, ему мне докладывать - нам с ним вдвоем и толковать, если что. Вы уж с Маврой Егоровной лучше к столу отправляйтесь, время самое что ни на есть обеденное, поди, проголодалися, а мы с Алексеем Петровичем все вмиг кончим.
ЛОНДОН
Министерство иностранных дел
Правительство вигов
- Милорд, седьмого марта скончалась принцесса Анна.
- Через четыре с половиной года после воцарения императрицы Елизаветы. Императрице положительно везет, хотя и это время должно было показаться ей вечностью. Так или иначе, со смертью Анны проблема Брауншвейгской фамилии в значительной мере теряет свою остроту.
- Да, Анна отличалась необъяснимым при ее в общем безвольном характере упорством, когда, несмотря ни на какие посулы, не согласилась подписать за сына отречение от престола.
- Просто ей хватило здравого смысла понять - никакие обещания не были бы выполнены. Сохраняя за сыном право на престол, она сохраняла жизнь всей семьи.
- Жизнь в тюремных условиях!
- У меня давно сложилось впечатление, что чем хуже условия жизни, тем сильнее человек начинает цепляться за свое существование.
- Парадокс натуры.
- Я бы сказал - ее закон, благодаря которому человек способен выжить, а человеческий род продолжать свое существование.
- Но должен же быть при этом какой-то стимул.
- Надежда. Самая обыкновенная надежда, Гарвей, которая для каждого облекается в иные одежды. Побывав во дворце, имея уже провозглашенного императором сына, принцесса имела достаточно оснований рассчитывать на чудесный поворот судьбы. И, откровенно говоря, если бы престол Священной Римской империи принадлежал не Фридриху II, а Марии Терезии, надежды ее обрели бы реальность.
- Но все это в сослагательном наклонении, неправда ли, милорд. Пока Мария Терезия сама нуждается в помощи и безрезультатно добивается от союзников вмешательства, чтобы самой утвердиться на престоле.
- Вот вы сами себе и ответили: пока. Это "пока" и позволяло принцессе жить. Парадокс заключается в ином: ей, несомненно, придавало силы постоянное несогласие с нелюбимым мужем, который готов был отречься от всех надежд ради минутного улучшения условий. Да, но вы не сказали, что явилось причиной смерти?
- Официально - тяжелая лихорадка, в действительности - родильная горячка. Пятые роды в ее двадцать восемь лет и безо всякой медицинской помощи.
- У Брауншвейгской фамилии нет врача?
- Нет, а Анне было отказано даже в повивальной бабке.
- Жестоко. А ребенок жив?
- Бестужев в этом не сомневается. У него есть свои пути информации, тем более речь идет о мальчике.
- О мальчике?
- Да, у принцессы уже третий сын. В прошлом году она разрешилась мальчиком, которого окрестили Петром. Сейчас к принцу Петру присоединился принц Алексей. Откровенно говоря, трудно себе представить, как принцесса справляется с такой многочисленной семьей, не имея никакой прислуги.
- Но это уже мелочи. Какова позиция русского правительства в отношении фамилии?
- О смерти принцессы официально объявлено в газетах. Причем в царском указе императрица Елизавета предлагает всем желающим проститься с усопшей, причем любопытная оговорка - проститься без озлобления. Остается предполагать, Елизавета пожелала подчеркнуть, будто ее приход к власти был связан с неким народным недовольством против правительницы.
- Не уверен, есть ли смысл в подобной оговорке. Однако это означает, что принцессу собираются похоронить не в месте ссылки.
- О, нет. Ее тело доставлено в Петербург и выставлено для прощания в Александро-Невской лавре. Наш министр обращает внимание на то, что покойная одета в самое скромное темное платье, без орденских знаков и драгоценностей. Срок прощания с телом сокращен до нескольких дней.
- Дети, муж, конечно, отсутствуют?
- О них нет и речи. Анна названа принцессой Мекленбургской и должна быть погребена рядом с матерью, герцогиней Мекленбургской Екатериной. Траур при дворе не объявлялся.
- Судьба семьи?
- Начать с того, что факт рождения принцев тщательно скрывается, из двух дочерей известно лишь о старшей. Во время ареста фамилии кто-то из гвардейцев уронил ее на пол, и она осталась глухонемой.
- А место жительства фамилии?
- Канцлер решил его сохранить прежним. Всякое перемещение неизбежно связано с появлением новых свидетелей, чего Елизавета не намерена допустить.
НОВГОРОД
Дом вице-губернатора
Н. И. Зиновьев, Федор Ртищев, Л. И. Орлова, родственники
- Горе, горе-то какое неизбывное, матушка Лукерья Ивановна! И как же ты теперь, бесчастная, с детками да домом управляться станешь? И каково-то все у вас ладно сложилося - супруг красавец да умница, сыночков Господь Бог пятерых послал - один другого краше, растить бы вам их да радоваться, ан такая беда. Осиротели, враз осиротели, каково-то теперь их тебе поднимать будет?
- Уймись, Акулина Анисимовна. Сестре и без тебя тяжело, а ты еще воем своим сердце ей рвешь. Проку-то от слов твоих жалостливых никакого, мука одна.
- Что это ты, Николай Иванович, со строгостями-то какими? Так уж исстари ведется: покойника оплакать, вдовушку горькую пожалеть. Ей же легче станет.
- Легче не легче, а уймись. Тут и впрямь не сообразишь, что делать. Совета у умных людей просить надо, а не голосить на всю округу. Может, ты, Федор Петрович, что присоветуешь.
- Так сестрица у тебя, Николай Иванович, и сама хозяйка что надо. Гляди, в каком порядке дом да поместье держит.
- Держала, Федор Петрович, - за мужниной спиной держала. А теперь на кого опереться-то? Старшенькому - Ивану едва тринадцать стукнуло, Григорию - двенадцать, Алексею - одиннадцать. О младшеньких и вовсе говорить нечего: Федору - пять, а с Владимира платьица еще не сымали. Всего-то три годочка исполнилось. Вот и поди соображай! Накормить, напоить, одеть по-нашему, по-простому - не труд, так ведь учить надо, а там и на службу пристраивать.
- Со службой, полагаю, дело простое. Они, поди, в военную покойным Григорием Ивановичем записаны?
- Да вот как раз и сестрица подошла. Лукерыошка, Федор Петрович интересуется: записаны ли орлы твои в службу.
- Записаны, записаны, да только старшие трое. О младшеньких покойник позаботиться не успел. Веку ему, родимому, не хватило.
- Тише, тише, сестрица, какой прок от плача-то. Господь дал, Господь и взял - не нашего ума дело. Ни корить судьбу, ни плакаться христианке не пристало. Мы вот тут в рассуждение вошли, как помогать-то тебе.
- За милость вашу спасибо, а только я так положила в Люткино наше уехать. И Григорий Иванович теперь там лежит около гробов родительских. И я там доживать век свой стану. Да и с хозяйством лучше управляться. Известно, какого управляющего ни возьми, свой глазок - смотрок, чужой - стеклышко.
- Оно вроде бы и так, Лукерья Ивановна, да только не поднять вам в деревне молодцов ваших. Учителя нужны справные, чтобы потом с гвардией какой осечки не вышло. В полку тоже без образованности далеко не уйдешь.
- Твоя правда, Федор Петрович, одним учителем там не обойтись. В городе-то и надежней, да и дешевле выйдет. Отправишь, Лукерьюшка, старших-то в полк, тогда и вздохнешь посвободнее.
- Какое посвободнее, братец. Я тут в ночи-то бессонные после Григория Ивановича моего то слезами зальюсь, то прикидывать начинаю. В полк-то голыми да босыми не отправишь. Тут и снаряжение справить надо, и лошадей, и людей с каждым послать. Вот и выходит - нельзя мне надолго от хозяйства отлучаться. Иван мой хороший помощник растет, во все вникает, от отца на шаг пе отходил - всему учился, все перенимал, да довериться-то ему рановато. Сколько лет еще дожидаться придется.
- А уж это, Лукерья Ивановна, как Господь рассудит. На все Его святая воля. Захочет, так и через год хозяина рядом с собой увидишь. Только учиться ему все равно надо. Чтобы за хозяйскими заботами от учителей не отлынивал. Есть у него, слыхал я от покойного Григория Ивановича, такой грех. Так ли?
- Да уж не знаю, что и сказать, Федор Петрович. При муже-то я этими делами не занималася, и он меня, как говаривал, попусту не тревожил.
- Вникнешь, сестрица, не велика премудрость. Главное - племяннички мои промеж собой дружны, друг дружку в обиду нипочем не дадут, так гуртом и держатся.
- Григорий Иванович так им наказывал, чтобы всегда вместе, чтобы промеж них никаких ссор да распрей не было.
- Вот это помню, как Григорий Иванович им про свой Бежецк рассказывал. Как были в Великом Новгороде промеж новгородцев распри великие, никто друг дружке уступать не хотел. А было это задолго до того, как Москва строиться начала. Так вот те, что послабее оказалися, подчиниться не согласилися и на берег Мологи бежали, свой город построили, от беженцев Бежецком названный.
ЗВЕНИГОРОД
Поместье Н. Голицына
Елизавета Петровна, князь Н. Голицын, И. И. Шувалов
- Вечер-то какой расчудесный! Теплынь. Цветами пахнет. Хорош сад у тебя, князь, до чего ж хорош.
- Спасибо, государыня, за привет да ласку, только какой у меня сад - так, баловство одно. Вот у его сиятельства графа Алексея Григорьевича и впрямь райский сад. Мы через Москву-реку на него глядим, наглядеться не можем: год от года лучше расцветает.
- А я, князь, простые сады люблю, как на духу признаюсь. Парки искусные - это расчудесно, так по ним как по зале бальной идти надобно - и платье как положено, и свита кругом. По аллее густой да темной не пробежишься, как, бывало, в слободе-то моей Александровой. Сумерки настанут, ни зги не видать, соловьи одни щелкают. В стриженных-то садах соловьи не живут.
- Так-то оно так, государыня. Соловей - птица вольная, и воздух ему вольный, легкий нужен. Тогда и прилетает, и песни поет.
- Под Звенигородом у вас и соловьи особенные. А в Петергофе аль Царском селе не приживаются, гнезд вить не хотят.
- Может, моря, государыня, боятся.
- В Царском-то моря? Да ты бывал ли там, князь?
- Откуда же, государыня. Велика честь - не по мне.
- Что это ты прибедняешься, хозяин. Из роду, чай, высокого, княжеского.
- Род родом, ваше величество, а жить по средствам надо - по одежке протягивай ножки, мудрость-то отцовская говорит. Да мы и не жалуемся, нам и на вотчинном владении хорошо, а уж как вы, государыня, посетить изволили, так и вовсе боле ничего не надобно. Осчастливили на всю жизнь, в роды и роды.
- Вот и ладно, коли от сердца говоришь, вот и хорошо. А что, князь, кавалер-то этот у тебя в гостях - Шувалов, что ли?
- Так точно, государыня, Иван Иванович.
- Сродственником приходится?
- Никак нет. Свойственником стать может, если Господь благословит.
- Это как же?
- Намерение у меня такое на сестрице ихней жениться единственной, да не знаю, какое расположение у Ивана Ивановича будет.
- А чего ж ему за тебя сестру не отдать?
- Да много беднее я их.
- Ты, князь Голицын, беднее?
- Конечно, государыня. Иван Иванович деньгами не обижен и за сестрицей приданое, довелось слышать, немалое дать хотел. Только по мыслям ли ему придусь, в том я неизвестен.
- Посватать, что ли, князь? Да еще от себя тебе на свадьбу приложить, чтобы шурин твой будущий не сомневался?
- Не знаю, как вас, милостивица вы наша, благодарить! По гроб жизни обязан буду, хоть и без того за вас, государыню нашу, живот готов положить.
- Ну, зачем уж сразу и живот класть. Ты поживи, поживи, хозяин дорогой, жизни порадуйся, с хозяюшкой молодой повеселись, деток роди. Только что-то и с такой свахой будто сомневаться в чем изволишь? Ну-тка, выкладывай, что на душе-то? Может, невесте не люб, насильно брать собрался? Вот тогда не помощница я тебе и от слова своего сей же час откажусь.
- Все-то вы, ваше величество, угадаете, ровно в сердце глядите! Иван Иванович и вправду человек особый.
- Царице откажет?
- Как можно! Только…
- Договаривай, договаривай.
- Ученый он больно, на языках скольких, как на русском, толкует и пишет, книг одних сколько прочел, с философами французскими, сам сказывал, в переписке состоит. Ему сам господин Вольтер писал, что знаниям его изумляется, что в таком возрасте молодом быть таких знаний не может, что изумляется его осведомленности, феномен подлинный Иван Иванович. Иван Иванович и в музыке толк знает, другому бы капельмейстеру заезжему поучиться. С учеными людьми дружбу водит. Есть вот такой Михайла Ломоносов…
- Знаю, знаю. Оды отлично сочиняет. Стихотворец отменный.
- С ним вот Иван Иванович часами толковать изволит. Михайла у него в доме, как свой человек, все стихами Ивана Ивановича одаривает, а тот ему еду и питье со своего стола да с погребов самые лучшие посылает, о костюмах тоже заботится.
- Так женитьба-то твоя при чем, не пойму?
- Не прост ли я господину Шувалову покажусь для сестрицы его?
- А сестрица шуваловская что же, тоже все книжки читает?
- Прасковья-то Ивановна больше от братца перенимает. Очень его почитает, даром что братец сводный ей, господин Шувалов.
- Это по ком же - по батюшке аль по матушке?
- Того, государыня, не скажу. Обронил как-то Иван Иванович, что сводные, мол, они, а переспросить-то мне и ни к чему.
- И то правда, чего в чужой жизни копаться. Породнишься и так узнаешь. А пока позови-ка мне ученого нашего, потолковать с ним хочу, рука у меня легкая.
- Дай Бог тебе, государыня наша, всяческих благ да радостей. Бегу, государыня, бегу.
- Ваше императорское величество, князь поведал мне счастливую весть, что вы пожелали видеть меня - признательность и восхищение лишают меня слов.
- Садись, садись рядом, Иван Иванович. Вон сколько слов хороших о тебе со всех сторон слышу, а тебя самого во дворце не видала. Чего ж ты хоромами моими пренебрегаешь аль скуки боишься?
- Ваше величество, вам ничего не стоит наказать меня, но не за вину - за беду мою.
- Беду? Как это?
- Я никогда не имел чести быть допущенным в ваши чертоги, и мысль о вашем императорском величестве была всегда мыслью о божестве, лицезреть которое вблизи я недостоин.
- И как же это ты так решил - достоин, недостоин? Не тебе судить - чай, дворцовые порядки знаешь.
- Вы обращаетесь к моему детству, ваше величество. Но то, что доступно ребенку, часто становится недостижимым в зрелые лета. Я не вижу в себе никаких талантов, которые давали бы мне право просить о месте в окружении вашем.
- И тут тебе, Шувалов, самому не решать.
- Простите, ваше величество, если мое суждение оказалось слишком решительным перед лицом моей монархини.
- А коли б не монархини, а просто дамы?
- О, тогда бы я не испытывал никаких сомнений!
- И все равно бы не пришел?
- Напротив - пренебрегая разрешениями, я постарался бы доказать, что могу заслужить внимание дамы. Самой прекрасной дамы на земле.
- Поди, пробовал, и не раз?
- Не приходилось, ваше величество. Только милостивые слова ваши дали выход сокровенным мыслям, в которых я сам себе признаваться не решался.
- Может, жениться собираешься?
- И в мыслях такого не имел.
- Что ж так? Вот я к тебе свахой за сестрицей твоей - князь Голицын руки ее просит.
- Какое ж это сватовство, ваше величество! Одного слова вашего достаточно, чтобы все совершилось по воле вашей.
- Да не хочу я, чтоб по царскому слову!
- О, ваше императорское величество, разрешите мне не отвечать, иначе я рискую оказаться недостаточно учтивым.
- Да нет уж, говори, приказываю, говори!
- Вы вырываете слова эти у меня насильно, ваше величество!
- Пусть, мой грех. Так что же сказать-то хотел?
- А то, ваше величество, что имел я в виду не царское слово.
- Какое же еще?
- Прекрасной дамы. С царями спорят, с красотой никогда. Я жду наказания за свою дерзость, ваше величество.
- За дерзость, говоришь… Это ты сейчас про красоту-то придумал?
- Всегда так думал, с тех пор как увидел вас во дворце.
- Когда ж то случилось?
- Тому лет пятнадцать. С тех пор не знаю и не могу вообразить иной красоты воплощенной.
- Изменилась я с тех пор, Шувалов…
- О, вы стали еще прекрасней, ваше величество, и вы это знаете! Самые прекрасные кавалеры Европы повторяют вам это каждый день, не сомневаюсь. Чем вас могут удивить мои слова! А когда вы скачете на лошади, спрыгиваете с седла, кто может удержаться от возгласа восхищения! Я не говорю о танцах - они ваша стихия, и вы не знаете себе в них равной. Но, ради Бога, простите, ваше величество, я опять позволил себе забыться в присутствии монархини и заслужил десятикратное наказание.
- Да нет, не сержусь я на тебя, Шувалов…
- Благодарю вас за милосердие, но все же я могу его исчерпать своими неуемными восторгами. Вам станет скучно, государыня.
- А вот поди ж ты, не становится!
Тверская губерния
Сельцо Люткино
Л. И. Орлова, Н. И. Зиновьев, Акулина Анисимовна
- Братец, родненький, наконец-то! Все глаза проглядела, тебя ожидаючи. Сказывай, сказывай, милостивец, что робятки мои, что со службой ихней, здоровы ли? Чего так долго не ехал? Акулина, Акулина, распорядись самоварчик раздуть, на стол собрать! Да проворней, Господи, не видишь, Николай Иванович приехал?
- Вижу, матушка, все вижу, да не гони ты меня, никак и мне про баричей наших узнать хочется. Не чужая, чай!
- Лукерьюшка, сестрица, да не лотошись ты. Сей час все узнаешь. С новостями хорошими приехал, так что душой успокоишься.
- Ой, слава тебе, Господи, слава тебе! С полком-то что вышло, братец?
- А то и вышло, что всех троих по старой записи в Преображенский полк и определили. Так я тебе скажу, сестрица, младшим-то удалось в полку остаться только потому, что командир решил не разлучать братцев-то. Как они вместе с моими сынками выстроились, как командир на них глянул, так и руками развел: больно хороши парни, говорит. Всем взяли: и ростом, и осанкой, сажень косая в плечах, лица - кровь с молоком. Ты мне, сказал, целую гвардейскую роту привел, спасибо тебе, а матушке ихней, супруге Григория Ивановича поклон особый, что красавцев да удальцов таких вырастила.
- Вот утешил-то, братец, вот утешил! А пробовать-то их господин командир не стал?