(Это был мой дед, Николай Петрович Кузнецов, чьей рукой испещрена третья тетрадь нашего родового дневника.)
Младенец лежал в пестрой оборчатой люльке, подвешенной к потолку, и Олимпиада, продев ногу в петлю, спускавшуюся к полу, качала его. Ребенок был неспокойный и крикливый, но как радовался, как гордился им Петр: "Сын! Первенец!"
В доме с рождением сына все стало иначе, будто бы и светлее и теплее. И жена Петру сделалась дороже и ближе. В комнатах пахло сладковато-нежным запахом ребенка, запахом жизни, покоя и счастья. Петру хотелось быть дома. Он только теперь понял ощущение дома, своего дома, своей семьи…
Даже теща и та вроде бы присмирела. Помогала Олимпиаде купать, пеленать ребенка.
Покой семьи нарушило мрачное письмо Федора Никитича. Он писал, что болен серьезно, что предчувствует близкую смерть и мечта его выйти на волю вряд ли осуществится. Денег, заработанных для этой цели, еще немного, но он их так же, как и дом в Билимбае, завещает Петру с Олимпиадой и умоляет Петра любыми путями доставать деньги для выкупа себя, семьи, внука. В конце письма он просил приехать за ним и привезти его в Билимбай. Одному жить стало не под силу.
Петр прочитал письмо жене и хотел позвать тещу, чтобы посоветоваться, но Олимпиада отрицательно покачала головой.
- Не к чему, - сказала она. - Маменька тотчас же соберется и поедет за отцовскими деньгами. Скажем ей, что с завода посылают тебя на прииски с поручением.
"И откуда в ней эта рассудительность, эта трезвость?" - подумал Петр, приглядываясь к жене.
Она сильно переменилась. Кокетливая девочка, манерная хохотушка превратилась в степенную женщину. Располнела и, кажется, стала выше, появились повелительные жесты, властный голос. Тугой узел густых волос на затылке, сменивший кудряшки, придал серьезность ее удлиненному белому лицу. Она теперь редко смеялась, даже редко улыбалась. Петр отметил, что характерным для нее стало выражение озабоченности. Светлые, чуть заметные брови часто сдвигались к переносью, и между ними залегала легкая складка. Когда-нибудь потом она станет морщинкой. Подозрительность таилась в ее холодных зеленоватых глазах, в тонких, недобро поджатых губах.
Марфа Даниловна знала все секреты дочери и зятя. Как только Олимпиада закрывала дверь в горницу, она подкрадывалась к двери, прикладывала ухо к замочной скважине. И в этот раз она выслушала письмо мужа. Вечером никуда не пошла, за ужином сидела у самовара и разливала чай. Будто бы между прочим сказала своим молодым медовым голоском:
- Думаю к Феде поехать. Душа изболелась, сон плохой про него видела. Негоже одному жить. Вы теперича и без меня управитесь.
Светлые брови Олимпиады гневно сошлись к переносью, блеснули и померкли зеленые глаза.
Марфа Даниловна глядела на дочь с издевкой, весело продолжала:
- Кому же, как не жене, при муже быть, когда бог здоровье у него отбирает? Завтра же закажу возок. Сборы у меня какие? Послезавтра поутру и в путь.
Петр подавленно молчал. Что мог он возразить теще? Зато Олимпиада, как всегда несдержанная, разразилась криком:
- Что же вы, мамаша, раньше-то не ехали? Не знали, что ли, что папаша болеет? Не раз ведь он об этом в письмах сообчал. Некогда было? В карты играли? В гостях до рассвета веселились? Ночами мужиков в мезонин приводили?
- Липа! Перестань! - ужаснулся Петр, с малых лет воспитанный в почтении к родителям.
Но Олимпиаду удержать уже было невозможно. Она криком частила какие-то непонятные слова и не замечала, что в дверях, разинув рот, стоит Агашка, а из спальни доносится истошный крик сына.
Но то, как отнеслась Марфа Даниловна к словам дочери, еще больше изумило Петра.
Она вдруг встала, одернула платье, поправила шелковый платок на плечах и, улыбаясь, сказала:
- А ты и на коленях перед мужиком ползать будешь, звать к себе - не придет, ей-богу, не придет. Один вот, - она кивнула на Петра, - такой дурак нашелся. Так не ты, а отец его окрутил. Другого такого не будет! Попомни меня - никогда не будет! Кому такая злая белобрысая крыса нужна?!
И она, играя бедрами, пересекла горницу, прихожую и стала подниматься по лестнице.
Уехала на прииски Марфа Даниловна, и вскоре пришло от нее сообщение о смерти Федора Никитича…
Похоронила она его на приисковом кладбище. Сама осталась пока жить в поселке среди старателей и беглых каторжников.
Через несколько месяцев до Петра и Олимпиады дошли слухи, что Марфа Даниловна вышла замуж за нового управляющего прииском. Живет в довольстве и холе…
В архиве села Ильинское сохранился подлинник повеления графа Сергея Григорьевича Строганова от 22 октября 1848 года.
…За Никитою Кольцовым считается по ведомости 99 руб. 293/4 коп., которые должен платить Петр Кузнецов, наследовавший в имении Кольцова. Но в счет этого дома не взыскано ничего в 1849 январе между тем Кузнецов имеет хорошее состояние и предлагал мне через Билимбаевское же управление тысячу рублей серебром за отпускную! И так открывается, что должник имеет дом в заводе и капитал; об уплате мне долга и не думает, а местное начальство, оставляя его в покое, довольствуется лишь отметкою на ведомости, не заслуживающей никакого уважения.
Поставляя на замечание таковые послабления богатому должнику, приписываю немедленно взыскать с него означенную сумму наличными, в случае же дальнейшего уклонения его взять дом Кольцова под арест и занимать под квартиры служащих.
Граф С. Г. Строганов
Наверное, графу, в те времена уже ставшему - по жене Наталье Павловне - наследником Пермских владений Строгановых, было удивительно, откуда у его крепостного дворового человека Петра Кузнецова такие деньги.
Пожалуй, об этом судачили и в Билимбаевском управлении и во всем Билимбае. Ведь, кроме жалованья да незначительной платы за лечение, дохода у Петра не было.
Кто же мог знать ту давнюю историю в Петербурге, когда Петр Кузнецов вылечил сына князя? Кто мог знать, что, отказавшись в свое время от платы, Петр позже попросил у князя деньги, и просьба его осталась без ответа? Однако через несколько лет после смерти князя Петр все же деньги получил. Кто вспомнил о крепостном лекаре? Кто щедро расплатился за его великую услугу?
В дневнике есть только краткая, сухая запись:
Деньги на выкуп из крепости у меня теперь есть. Труд мой оплачен.
Перед этой страницей вырвано не менее десяти листов.
Но тайное, спрятанное под семью замками порой становится явным.
Перебирая материалы в одном из архивов, я обратила внимание на заметку в газете "Мануфактурные и горнозаводские известия", в которой поминается, что в 1848 году сын князя N. посетил Билимбаевский завод.
И мысленно я восстановила несколько страниц, уничтоженных в дневнике моего прадеда…
…Уже не хотелось и вспоминать о тех надеждах, которые по молодости лет когда-то связывал Петр с деньгами князя. Надежда окончательно рухнула, когда до него дошли слухи о смерти князя.
А время шло.
Однажды Петр сидел за столом в канцелярии завода и вдруг услышал произнесенное в комнате: "Его сиятельство". Петр подумал вначале, что это игра его воображения. Но имя князя отчетливо произнес второй помощник бухгалтера Антон Петрович.
- А ты и не знаешь, - сказал он, - какой именитый гость у нашего начальства? - и повторил имя молодого князя.
У Петра задрожали руки. Первая мысль была - не упустить случай, сейчас же пойти к князю и поговорить о деньгах. Но тут же пришло другое решение: князь, возможно, не знает о разговоре с его отцом, об обещании старого князя? И получится, что Петр вымогает… Нет, он никогда не унизится! В нем, как в каждом человеке, живет чувство человеческого достоинства. Природа отпускает этот дар каждому - будь он сиятельством или крепостным, ученым или безграмотным. В суете жизни, случается, человек теряет его, но Петр сберег этот дар как святыню. И горд этим.
И все же, когда кончился рабочий день, Петр медлил уходить. Он ждал чуда. Но чуда не произошло.
Петр вернулся домой и ни о чем не рассказал Олимпиаде. Но он был в таком состоянии, что она несколько раз с беспокойством спросила:
- Ты захворал? Ты кого-то ждешь? У тебя на службе плохо?
- Нет, не жду никого. Здоров. Плохого ничего нет. - И, помолчав немного, он все же сказал с тоской в голосе: - Знаешь, Олимпиада, я жду чуда!
Олимпиада Федоровна мелко-мелко закрестилась: боже мой, рехнулся мужик!
И в это время раздался тихий стук в дверь.
Петр посмотрел на жену странным взглядом, одернул рубашку, пригладил волосы и пошел открывать.
В темноте он разглядел высокого молодого человека в городской одежде. А когда тот вошел в прихожую, узнал его: то же милое, доброе лицо, те же серьезные, страдальческие черные глаза, до боли в сердце напомнившие ее глаза…
- Ну что, Петр, узнаешь?
- Узнаю, ваше сиятельство, - склонился Петр в низком поклоне.
Олимпиада изумленно глядела на пришельца.
- Удивлен?
- Удивлен, - признался Петр и, овладев собой, протянул руки, чтобы принять одежду князя. - Проходите. Я так счастлив видеть вас, ваше сиятельство…
Олимпиада бросилась наводить порядок в горнице.
- Это моя жена Олимпиада Федоровна, - остановил ее Петр.
Олимпиада низко поклонилась. А потом быстро собрала разбросанную детскую одежду, игрушки, утащила в спальню. И, как это умеет женщина, через несколько минут вышла преображенная: в новом платье, ботинках, тщательно причесанная.
- Может быть, чайком не побрезгуете? - несмело спросила Олимпиада. Но ответа не было, и она пошла в кухню ставить самовар.
А гость уже сидел на скамье у стола - красивый, спокойный, уверенный… Уверенность - вот что особенно отличало его от здешних людей. И как же она, эта уверенность, украшала человека!
Казалось, князь понял мысль Петра и сказал ему проникновенно:
- Все это дал мне ты, Петр! Не считай меня неблагодарным. Я просто был мал. И только недавно я узнал, что отец так и остался твоим должником… Я не специально сюда ехал, Петр. Я мог бы послать нарочного, но ехал я почти мимо. И мне захотелось увидеть тебя. Знаешь, мое воображение последние годы захватили жены декабристов. Просто в голове не укладывалось, как можно было бросить Петербург, роскошь, почет и поехать за мужьями в ссылку - в Сибирь. Мне захотелось повидать этих женщин. Убедиться, что они действительно есть на свете. Повидать их мужей. Сказать им, что они счастливы, когда подле них такие женщины. Свернуть в Билимбай было не так далеко. Я сделал вид, что заинтересовался заводом.
На скамье подле князя лежала туго набитая кожаная папка. Он не стал поднимать ее, только подвинул в сторону Петра.
- Вот это твое. Я прикинул: на что потребовались бы тебе деньги больше всего? И решил - на волю! Я просил уточнить, сколько может стоить воля для троих членов семьи. Мне назвали цифру в три тысячи серебром. Здесь эти три тысячи. Твои три тысячи, Петр!
Олимпиада, слыша разговор в горнице, схватилась за сердце. Она вбежала, рухнула в ноги князю, принуждая и мужа стать на колени.
Но князь поднял плачущую Олимпиаду, усадил рядом Петра и сам, взволнованный не менее их, сказал:
- За что же? Мы всего-навсего квиты. Ни чего же не произошло. Просто в ваших глазах мы с отцом остались порядочными людьми. Это же естественно. Человек должен быть порядочным. Вот поехать за мужем в Сибирь, оставив все, - это подвиг. Этому можно поклониться в ноги. и я это сделаю, поклонюсь.
Сколько же радости, сколько света и надежд принес этот юноша в дом Петра в тот вечер!
- Знаете, ваше сиятельство, мы, мальчишки, в детстве одолжим, бывало, у взрослых медяшку и играем, подбрасываем кверху - как упадет? Что сверху будет: орел или решка? Удача или неудача? Я думал, что всегда будет у меня решка. А вот выпал орел!
В Ильинском архиве хранится подлинник повеления графа С. Г. Строганова.
Письмо от ноября месяца 1850 года за № 179 главному управляющему Пермским неразделенным имением.
Вследствии представления Вашего… (от 19 августа сего года за № 470) об отпуске на волю билимбаевского служащего Петра Яковлевича Кузнецова даю вам знать, что я согласен с отпуском его с тем, однако, чтобы он внес в экономию нашу: за увольнение 900 руб. серебром, за долг деда его (по жене) Никиты Кольцова 99 руб. 29 коп. серебр. и за платеж в казну податей за 18 лет по 1 р. 463/4 коп. серебром в год, ибо Кузнецов записан в новую ревизию, кроме того, чтобы он внес за себя банковский долг, сколько будет причитаться. За чем главное управление обязано наблюсти и о сумме, какая будет Кузнецовым заплачена при засвидетельствовании отпускной, донести главной конторе, на каковой случай, препровождая при сем к вам отпускную Кузнецову, я поручаю вам распорядиться о взыскании с него при выдаче оной всех вышеупомянутых денег, следующих в господскую экономию.
На обратной стороне этого документа записано:
Повеление сие и при нем отпускная Кузнецову передаются в главное управление с тем, чтобы оно дало знать через кого следует Кузнецову о присылке сюда отпускной и новых условиях его сиятельства и потребовало бы с него деньги, что причитаются согласно повеления сверх полученной уже от него 1 тысячи руб. сереб. Также объявить Кузнецову, что свидетельствование отпускной в Пермской палате уголовного гражданского суда должно быть с его стороны, а не со стороны управления, он должен хлопотать или самолично, или поручить кому хочет.
Главный управляющий В. Волегов
22 ноября 1850 г. Ильинское.
И дальше:
Правление гр. С. Г. Строганова с 1848 г. по 1851 г. Письмо от 25 ноября 1850 г. Москва.
Главноуправляющему Пермским неразделенным имением.
Предоставленные служителем Петром Кузнецовым 1000 руб. серебром за увольнение его из крепости предлагаю вам перевести в Билимбаевское управление в счет суммы, назначенной в сем заваре на окончательное устройство Билимбаевских переведенцев.
Граф С. Г. Строганов
В дневнике моего прадеда записано:
С неизъяснимою радостью, полный благодарностью к всевышнему и моему доброму святителю и чудотворцу Петру давно желаемую отпускную я, наконец, 22 числа генваря 1851 года получил вечером в 7 часов. Радость моя была неописуема.
Я представляю этот зимний день. Этот час, о котором несмело и тайно мечтал Петр Яковлевич, будучи еще мальчишкой, о котором мечтал юношей и мечтал, став уже семейным человеком. Какой же прекрасной, многообещающей показалась ему жизнь в это мгновение. Он стал вольным! Он мог делать все, что хотел! Он верил в свои силы! Он был счастлив!
1979
Примечания
1
От автора. В данном случае имеется в виду свод доходов по имению за год.