- А он? Он после отрешения остается праздным, на своем содержании.
- Так у него же ребята мал мала меньше!
Иван равнодушно пожал плечами.
- Трудно живут. Ох как трудно, - вступил отец. - Петр-то Власов не лентяй какой. Больной он. Вот и не мог с работой управиться. Я его много лет лечил. А теперь с хлеба на квас перебиваются: то пособие по бедности в обществе получат, то от налогов освободят. Соседи помогут. Трудно живут, ох как трудно! - повторил отец и с укором посмотрел на старшего сына.
- И что, батя, смотрите! Будто я из-под него для себя дело вытряхнул. Назначили меня, - размахивая длинными руками, радостно сказал Иван. - Назначили!
- Знамо, назначили, - подал с печи голос дед. - А жалости у тебя к нему нет.
- Ты отколь знаешь, дед, есть или нет жалость? - с неохотой возразил Иван. - В сердце мне глянуть сумел, что ли?
- Ни к кому у тебя жалости нет, - сказала Акулина и посмотрела при этом почему-то на жену Ивана. А та вздрогнула, закуталась покрепче в шаль и глаза опустила.
- Цыц! - прикрикнул на сестру Иван, но ее прорвало.
- Ты старших ребят хочешь на Добряжский металлургический завод отдать… Вместо того чтобы в школе учить.
- В токарной тысячи полторы, а то и больше парнишек работают, ничего им не делается, - оправдывался Иван. - И в столярной - без малого шесть сотен. Наши что, хуже?
- Да ты выучи их сначала, брат, - подал голос Федор. - Мальчишки способные, пусть в школу походят. Зачем неучами их оставлять?
Разговор этот, видимо, заводили часто. Плакала жена Ивана, возмущалось все семейство Кузнецовых. А Иван стоял на своем. Лишняя копейка в дом!
Мать решила перевести разговор на другую тему.
- Вот опять к ответу потянут нас за выжиг угля близ селения. Кабы плетей не схватить, - сказала она.
- Да чего вы, мамаша, - успокоила ее Катерина, - вон Иван говорит, почти вся деревня в этом виновата. Как быть-то? Где время возьмешь на выжиг? За версты уходить? Куда ребят девать? Обойдется!
А серебряный ковш месяца уже заглядывал в кухонное оконце: время перевалило за полночь.
Назавтра Петр посетил управляющего. Ему очень был по душе этот знающий человек, разумный и спокойный. И не раз Петр думал: какое это счастье для строгановских крестьян, что во главе поместья стоит Василий Александрович Волегов. Был бы другой - задохнулись бы в слезах, в горе, а то и в крови крепостные мудрой и доброжелательной Софьи Строгановой, никогда не заглядывавшей в свои поместья. Иногда казалось Петру: потому и возложил на себя это бремя Волегов, что хотел облегчить долю своих земляков. Но, возможно, Петр и преувеличивал.
- Ну, здравствуй, здравствуй, Петр, - весело приветствовал его управляющий. - На родной земле, значит. Как послу жилось у графа?
Петр почтительно поклонился управляющему, так же низко, как кланялся барам, но только в этот поклон вложил он истинное уважение.
- Служба есть служба. Всякое бывало.
- Граф доволен тобой, просил Софью Владимировну оставить тебя, да вот тут такая история с Билимбаем разыгралась. Ну, да ты не расстраивайся. Годика два отработаешь, а там, коли по душе, можно снова в Петербург к графу Григорию Александровичу.
- К графу Строганову я не хочу. Не по душе мне он, не по душе мне дела его, - неожиданно для себя сказал Петр.
- Ну, осуждать барина не советую, Петр. До добра это не доведет. Найдутся выслуги - передадут ему. Тяжко будет тогда.
- А я только вам сказал, Василий Александрович… Я молчу, как полагается молчать дворовым людям. - И губы Петра дрогнули.
Управляющий внимательно поглядел на молодого человека.
- Тяготит крепостная доля? Что делать - и деды и прадеды твои были крепостными. И у тебя судьба такая. И дети будут…
- Не надо детей, коли такую же долю им бог сулит!
- Ну-ну, Петр, - как-то горько сказал управляющий и склонил голову над бумагой. - Говорят, ты успешно лечишь от падучей сына князя N?
Петр вздрогнул:
- Вам это известно? Откуда?
- Ну, откуда, не стану говорить. А известно. "Ибо ничего нет тайного, что не открывалось бы, и сокровенного, чего не было бы узнано", - сказано в святом писании. Так и получается. Так вот, Петр, послушай меня: я знаю, что народные лекари не берут плату за лечение. С давних пор бытует убеждение, что лишь то лечение, которое без мзды, поможет человеку. Ты, верно, не преступил этого закона?
- Я отказался от денег, - подтвердил Петр.
- Но потом, если даст бог и мальчик станет здоров, князь, надо полагать, всю жизнь будет безгранично благодарен тебе. Не упусти случай. Проси денег на выкуп. Другого случая в жизни у тебя не будет. Неужели ты сам не подумал об этом?
- Я о другом думал, когда князь предлагал деньги. Почему, почему он не догадался отблагодарить меня волей? Ведь он-то мог сделать это и без денег. Графиня рада была бы что угодно сделать для князя. Неужели так черство его сердце? Неужели не представляет он жизни крепостного дворового человека?
- Ты слишком большого благородства захотел, Петр, от его сиятельства, - взволнованно и, видимо, также неожиданно для себя сказал управляющий. И в этом срыве его, в этом волнении почувствовалось, что он тоже когда-то был крепостным. - Однако не забудь моих слов на будущее. Такого случая больше в жизни у тебя не будет. А что может быть дороже воли?
- Был бы я на воле, - мечтательно сказал Петр, - стал бы учиться медицине… Очень влечет меня эта премудрость, и силу к ней в себе чувствую отменную… А так что же - дедовская мудрость да какие-то собственные догадки… Вот еще одна барыня в Петербурге, - голос его зазвучал мягко, и управляющий с удивлением поглядел на юношу, - за то, что я ее няньку от экземы вылечил, учебник медицины мне послала… Хорошая барыня, красоты неописуемой и очень несчастная. И как помнила она о том, что у меня интерес именно к таким книгам имеется?
- Ну, ты же лечил ее няньку, нетрудно догадаться, что интересуешься этим.
- Нет, я не о том. В тяжелом состоянии она тогда находилась. Муж ее на дуэли был смертельно ранен. Может, слышали, поэт Александр Сергеевич Пушкин?
- Слышал, конечно, - с волнением сказал управляющий, - слышал и о том, что жена его красоты необычайной, она-то и была во всем виновата.
- Это неправда! - горячо воскликнул Петр. - Оплели ее такими небылицами, что доказать ничего невозможно. Ни в чем она не виновна!
- Так вот, значит, с какими людьми ты в Петербурге встречался! Пушкин - это наша гордость!
- Нет, Пушкина я не видел. Я знал его жену Наталью Николаевну, - взволнованно сказал Петр, и Волегов опять внимательно и понимающе взглянул на молодого человека. - Знал ее старших сестер. Они племянницы графа Григория Александровича. А граф, я считаю, причастен к смерти Пушкина. Он настаивал на дуэли. Если 6 не он, может, Пушкин был бы жив. Вот ведь как иногда один человек влечет за собой столько зла и несчастий. Нет, я не люблю графа. Я не желаю ему добра. Пусть бог накажет меня за это. Я устал благословлять злые помыслы тех, кои считаются моими благодетелями!
Управляющий с изумлением глядел на Петра. Впервые он услышал свои собственные мысли от крепостного. Но сам-то он никогда никому не высказывал их. А этот не боится открыть душу перед человеком, который далеко ему не ровня; теперь к нему обращаются: "Господин!"
- Хватит, Петр, излил душу - и хватит. Стены тоже имеют уши. А тебе еще жить и жить. Перейдем к делу. - И он заговорил о работе на Билимбаевском заводе.
Несчастье, разразившееся в семье Кузнецовых, на несколько дней задержало отъезд Петра на Билимбаевский завод.
Утром в доме не обнаружили полудурка Евлампии. Обычно она поднималась раньше всех, выходила на крыльцо ловить солнечные зайчики… Это было любимое ее занятие, о чем-то с ними толковала, посмеивалась…
Отсутствие Евлампии поначалу не вызвало особого беспокойства. Бывало, уходила она из дома, бродила по деревне, а то и по лесу, и только в полдень голод загонял ее домой.
Но ни в полдень, ни к ночи Евлампия не пришла. Заявили местным властям, оповестили население. На второй день Евлампию обнаружили дети на гумне, удушенную обрывком веревки.
Долго судили и рядили в Ильинском, кому перешла дорогу убогая, пока доктор не установил, что через несколько месяцев она должна была родить младенца. Следовательно, кто-то попытался грех свой скрыть. Кто же? У кого совести хватило посягнуть на слабоумную?..
Суд словесный, избранный из трех человек из своей же среды, познакомился с "делом Евлампии Кузнецовой", пришел к выводу - апелляцию не подавать на решение третейского суда, а постановить: "Предать воле божьей".
Евлампию похоронили на местном кладбище. Выросла еще одна могила, крытая дерном. И словно не жил человек. Забыли скоро. Только мать дольше всех терзалась злой долей, выпавшей на ее дите. На коленях стояла она перед свежей могилкой и шептала, утешая себя: "О господи, за что наказана? Нет, неисповедимы пути господни!"
Глава девятая
Путь от Ильинского до имения Строгановых в Екатеринбургском уезде, где расположены Билимбаевские заводы, недолгий. Это не дорога из Петербурга в Ильинское. Через неделю ильинская повозка с кучером, Петром и братом Иваном, посланным управляющим по каким-то делам, прибыла к месту назначения.
Билимбаевский чугуноплавильный завод был открыт Строгановым в 1730 году по указу государственной берг-коллегии. В хозяйстве Строгановых он занимал видное место. Не случайно в 1824 году сам император Александр посещал завод.
Железом и чугуном Билимбаевского завода торговали во всех городах России, в Средней Азии и даже в Америке.
Знал Петр и то, что в Нижнетагильской даче находились три Галашенских железных рудника, принадлежавших издавна Билимбаевскому заводу. Но присвоило их Нижнетагильское управление Демидовых. Из года в год шла тяжба по поводу этих рудников между Демидовыми и Строгановыми, и только в 1848 году дело окончилось в пользу Билимбаевского завода.
Петр тоскливым взглядом оглядел заводские корпуса, бедные домишки улиц. И подумал, что жизнь у него тут будет похуже петербургской. Там то на Каменный остров съездишь, то в Полотняный завод или в имение Голицыных за Москвой. Полюбуешься на зеленые просторы, вспомнишь Ильинское, и на душе полегчает. А здесь все покорено заводом. Корпуса заводские - тоскливые, мрачные. На заборах, на воротах, на крышах домов толстым слоем лежит заводская пыль. Она ощущается и в воздухе.
Встречные люди тоже казались Петру замкнутыми и мрачными. Знакомых не было. Но особенное одиночество ощутил он с отъездом Ивана. Однако Петр знал по опыту, что первое впечатление проходит. Верил, что обживется, привыкнет.
Он действительно довольно быстро обжился. Работал в заводском управлении помощником бухгалтера. Жалованье получал приличное: 140 рублей в год.
Понемногу стали появляться знакомые, завязывалась дружба. И вот на пути Петра встретился человек, сыгравший большую роль в его жизни.
Это был Кольцов Федор Никитич, тоже крепостной Строгановых, человек умный, грамотный и деятельный. Крупный золотопромышленник предложил ему пост управляющего одним из золотых приисков в Сибири и обратился к графине Строгановой с просьбой об этом. Видимо, сделка чем-то была выгодна графине, и она отпустила Кольцова на службу к золотопромышленнику. Петр познакомился с Кольцовым в те дни, когда тот уходил с завода и оформлял бумаги.
Добротный дом Кольцова, перешедший ему в наследство от отца, стоял рядом с тем домом, где Петр снимал маленькую полутемную комнатушку. Он часто встречал Федора Никитича по дороге домой, встречал и в канцеляриях завода, где тому оформляли бумаги. Петр сам подсчитывал задолженности Кольцова заводу, вычитал их из жалованья. Так и познакомились.
Как-то осенним вечером шли они вместе с завода домой. Кольцов - сорокапятилетний светло-русый красавец и совсем еще молодой, черноглазый, тоже красивый Петр. Оба одеты по-городскому, не подумаешь, что крепостные люди.
Рассказал Кольцов Петру, что решил пойти он на эту трудную работу не по велению сердца. Это единственный путь заработать деньги, откупиться и стать вольным, откупить жену и дочь.
- И тебе, Петр Яковлевич, надо эту цель в жизни перво-наперво поставить, - сказал Кольцов. - Человек ты молодой, способный, изыщи средства стать вольным. На примете-то у тебя ничего нет? - поинтересовался Кольцов.
- Есть, Федор Никитич, и у меня небольшая надежда…
Кольцов только было начал расспрашивать Петра о его планах, как из переулка вышла красивая, еще молодая, но грузная женщина цыганского типа и с ней юная зеленоглазая девушка с розовыми щеками.
- Папаша! А мы тебя встренуть! - бойко сказала девушка, метнув смеющийся взгляд на Петра.
- Это моя дочь Липочка - Олимпиада, - ласково сказал Кольцов. - А это моя жена Марфа Даниловна.
Петр молча поклонился женщинам, попрощался с ними, с Кольцовым и, уже переходя на другую сторону, где стояло здание школы и почтового отделения, обернулся на окрик Кольцова:
- Петр Яковлевич! Заходи вечерком почаевничать!
Откуда мог знать тогда Петр, что умный Кольцов вэтот миг уже прикинул и способности Петра, и возможность освобождения его от крепостной зависимости, и то, что он, Кольцов, вот-вот уедет и когда-то еще удастся ему забрать жену и дочь единственную - свет в окне. А тут появился жених подходящий, и будет на кого оставить семью.
Вечером Петр пришел в гости к Кольцовым. Их дом был небольшим, уютным и опрятным.
При входе он со смущением ступил на белые половики, боясь оставить следы на них, на полу, выскобленном тоже добела.
В кухне Петр заметил, как сияли днищами начищенные кастрюли, вместе со сковородками развешанные на стене.
В горнице было так чисто, точно до этого вечера в нее никто не входил. Бревенчатые стены издавали свежий запах леса. Передний угол горницы блестел иконостасом, горели лампады.
На столе, покрытом льняной скатертью, на медном подносе шумел до блеска начищенный самовар. Четыре аккуратные скамейки как бы окружали стол.
Кроме Петра, гостей не было. Он сидел по правую руку хозяина. Липочка и ее мать - напротив. Липочка раздражала Петра своей манерностью. Видно было, что ей очень хотелось понравиться ему. Она то и дело тихонько хихикала, прикрывая маленький рот пышным рукавом пестрой кофточки. Широко открывала красивые зеленоватые глаза и быстро опускала густые стрельчатые ресницы. Видно было, что не один день обучалась Липочка этому искусству.
В памяти Петра возник образ той: золотисто-карие, чуть косящие глаза, трагический излом левой брови. Неземной по своему совершенству овал лица.
И ему стало страшно. Как смел он, крепостной, дворовый мальчишка, боготворить эту женщину! Нет, почему же не сметь? Да и разве хотел он этого чувства! Оно само пришло, захватило, наполнило страданием и осталось навечно. И что ему теперь Липочка и другие девушки?! Все они смешны по сравнению с н е й.
- О чем-то задумались, Петр Яковлевич? - медовым голоском тянула Марфа Даниловна. - Уж не влюбим-шись ли вы? - стрельнула она цыганскими глазами на Липочку.
Дочь хихикнула в ответ, прикрывшись широким рукавом.
Но слишком хитер и умен был Федор Никитич, чтобы не окрутить Петра.
Молодой человек вскоре почувствовал в нем не просто друга, но и руководителя, его перестали раздражать хихиканье Липочки и елейный голосок ее красавицы матери.
Он с удовольствием проводил вечера в их доме. И однажды, оставшись один на один с Липочкой, с улыбкой спросил ее:
- А что ответили бы вы мне, Олимпиада Федоровна, если бы я к вам сватов заслал?
Он ждал, что Липочка, по обыкновению, хихикнет и закроется рукавом. Но она вдруг побледнела, опустила глаза и серьезно сказала:
- Это уж как маменька с папенькой решат.
- А вы ко мне питаете какое-нибудь чувство, Олимпиада Федоровна? - продолжал Петр, улыбаясь.
- Питаю, - сказала все так же серьезно Липочка и подняла глаза, полные слез.
Петру стало жалко ее. И в эти минуты ему показалось, что именно Липочка - его судьба, его доля. С ней будет жить легко и просто.
Он взял ее руки в свои, привлек к себе, обнял и поцеловал в щеку.
Она вырвалась, убежала из горницы в свою комнату и закрыла дверь.
И снова недоступный образ той, с золотисто-карими глазами, предстал в памяти, заслоняя собою все.
И он сказал ей: "Прощай!"
И он сказал ей: "Прости!"
"Прости за то, что в жизни так не бывает, как хотел я. Жизнь есть жизнь. Но тебя я буду помнить вечно. Ты выше всех жизненных обстоятельств. Ты над ними. Ты для меня святая, я буду молиться тебе. Искать у тебя забвения от горестей жизни. Прощай и прости!" Он не помнил, подумал ли так или сказал это вслух, как молитву.
Свадьбу Петра и Олимпиады Федоровны Кольцов пытался устроить как можно быстрее в связи со своим отъездом в Сибирь и все же не успел: только дал жениху и невесте свое родительское благословение. А свадьба состоялась без него.
Каменная церковь Билимбая была гордостью прихожан. Построенная давно неизвестным умельцем, каких на Руси было немало, она украшала городок, придавала ему особое степенство.
Внутри церкви изгибы купола, крашенные в голубой цвет, изображали небо, отороченное кое-где пушистыми белыми облаками. На одном из них был нарисован золоченый трон, и на троне восседал бог - создатель мира. А вокруг как бы парили ангелы в облике наивно-приветливых младенцев с крылышками. Стены церкви, как водится, были разрисованы библейскими сюжетами. Тут и Голгофа с распятым Христом, и одинокий ковчег Ноя на грозном гребне волны всемирного потопа. Висели и иконы строгановских умельцев-крепостных, привезенные из Ильинского. На двери в алтарь мудреная резьба по дереву изображала картины Страшного суда.
Все это разглядывал Петр задолго до свадьбы. Он был, в отличие от большинства ильинцев, религиозен и каждое воскресенье посещал церковь. В то время, когда совершалось венчание с Олимпиадой, Петр ничего уже не замечал.
Отец Григорий благословил молодых тяжелым серебряным крестом, дрожащим в его слабых старческих руках.
Грянул хор.
Олимпиада откинула фату, отвела в сторону руку с горящей свечой и подняла лицо для поцелуя. И Петр почувствовал, что побледнел, испытывая болезненное изумление, увидел чужое лицо, чужую женщину, которая отныне всегда и всюду пойдет с ним по жизни.
Он встретил ее зеленоватые растерянные глаза, на секунду они потемнели, блеснули золотыми искрами, и какой-то иной взгляд, чуть косящий, загадочный, вдруг с болью проник ему в душу.