Длинноногий офицер бежал, как волк, снежный вихрь клубился за ним. Зевакин, падая и барахтаясь в сугробах, почти ползком добрался до амбара. Шум боя стихал, только на дальнем конце деревни еще слышались одиночные выстрелы. Зевакин то начинал молиться, то свирепо ругался, то замолкал, прислушиваясь к тяжелому дыханию офицера. Оставалась одна надежда: отсидеться до темноты и потом уйти из деревни. Зевакин только успел сказать об этом офицеру, как над их головами раздался крик!
- Здесь они!
Бойцы в белых халатах, тяжелые, словно вылепленные из снега, осторожно подходили вслед за стариком к амбару. Из черной щели высунулась рука с носовым платком, затем показалось багровое лицо с перекошенным ртом.
- Вот он! Это Васька Зевакин, бейте его! - закричал старик, подталкивая бойца. - Или дайте я его стукну! Убежит, сукин сын!
- Не волнуйся, дед, теперь ему бежать некуда, - спокойно возразил солдат.
Они шли с поднятыми руками, впереди переводчик, позади офицер, шли мимо сарая, где стояли только что выпущенные три женщины, и насмешливо смотрели на них.
- Не води далеко, тут вешай! - закричала Екатерина Антоновна.
Боец провел пленных, будто не слышал ее, потом крикнул в сторону, к группе бойцов:
- Товарищ Строгов, что делать с этими гитлеровцами?
- Давай их в штаб!
- А где штаб? - спросил конвоир.
Молоденький сержант отделился от бойцов, кивнул на избу:
- Ну, хотя бы здесь, - и прошел во двор впереди пленных и конвоира.
Екатерина Антоновна, словно обезумевшая, схватила Оксану и потащила в дом, куда вошел сержант.
- Голубушка, слыхала, он здесь? - задыхаясь, прошептала она. - Что же ты! - И вдруг увидела, как Оксана побледнела, покачнулась и упала на руки хозяйке. Вдвоем они внесли ее в избу.
- А женщины зачем сюда? - строго спросил сержант, взглянув на Екатерину Антоновну. Она сбивчиво заговорила:
- Мы свои, мы из Тихогорского госпиталя, вот сестра. - Она указала на лежащую Оксану.
- Ранена? - спросил сержант, - Эй, кто ближе, позовите Машеньку!
- Я здесь! - крикнула Машенька, пробиваясь через толпу колхозников и бойцов, заполнивших избу. - Кто ранен? - Она пробралась вперед, наклонилась над лежащей и закричала на всю избу: - Оксана!
Сержант Дмитрий Строгов вздрогнул, бросился к Машеньке, державшей на руках Оксану.
- Машенька, пульс! - торопливо крикнул он, беря руку сестры.
Оксана открыла глаза, оглядела окружающих, пристально вгляделась в брата, слабым голосом спросила:
- Митя, ты? Или мне кажется…
Глава двадцать четвертая
Тридцатого ноября немцы оповестили весь мир, что последнее сопротивление Красной Армии сломлено, путь на Москву открыт.
Второго декабря немцы сообщили, что с передовых позиций Москва видна в хороший бинокль.
А в подмосковных полях все было тихо, мела поземка, заглаживая следы многотысячных армий, только что прошедших на запад. В этом внезапном, тщательно подготовленном ударе, которого так долго ждала вся страна, в яростном, сокрушительном движении на запад участвовала и третья рота Московской Коммунистической дивизии. Первым взводом этой роты командовал Дмитрий Строгов.
Взвод Мити Строгова занимал только ничтожный участок в огромном движении всего фронта. Из подмосковных лесов, охваченных гигантскими клещами немецких армий, где, по утверждениям гитлеровского радио, находились только разрозненные, неспособные к бою отряды русских, во фланг этим прославленным немецким армиям ударили тщательно подготовленные свежие силы. Одновременно с этим ударили резервные корпуса сибирских и уральских стрелков, заблаговременно подготовленные Главным командованием. В этот день в Москве была слышна отдаленная канонада, напоминающая рокот грозы. Но Москва еще не знала, что это гроза несет свежий ветер победы.
Это знали только бойцы ударных армий. Впервые они видели бегущих немцев, впервые входили в освобожденные села и деревни, выбивая врага на мороз, в леса, захватывая технику врага, перерезая шоссейные дороги, на которых еще недавно ревели только немецкие грузовики, теперь брошенные бежавшими шоферами.
Коммунистическая дивизия, в составе которой сражались и Дмитрий Строгов, и медицинская сестра Машенька Уварова, заняла в этот день двенадцать населенных пунктов. И только на скрещении двух шоссейных дорог у небольшой деревушки немцы зацепились, судорожно укрепляя каждый дом, подтягивая резервы, бросаясь в контратаки.
Машенька Уварова видела, как бежали в атаку бойцы, иные из них падали и звали на помощь. С отвратительным кваканьем разрывались мины, пули взбивали снежную пелену, поднимая фонтаны белой пыли. Немецкая артиллерия обстреливала дальний лес, где шло стремительное движение готовящихся к новому удару резервов. Прямо по сугробам шли артиллеристы, волоча установленные на полозьях орудие и снарядные ящики.
Машенька побежала вперед, но кто-то быстрым толчком свалил ее в снег, сурово крикнув:
- Ползать надо!
Впереди она слышала тяжелый стон. Все так же визжали мины. Машенька поползла, проваливаясь в сугробах.
Бежавшая перед нею тонкая и неровная цепочка бойцов вдруг растаяла в мутном вечернем воздухе. Огонь противника усилился. Машенька поняла, что рота залегла. Она торопливо ползла на голос раненого, который все стихал, как будто отчаялся в помощи. Она увидела его в воронке, вырытой тяжелой миной. Раненый лежал на боку, зажимая обеими руками живот.
Машенька наклонилась над ним, глаза его уже затуманились. Она взглянула на рану и поняла, что ничем помочь не может. Боец умирал от потери крови.
Дрожащими руками она делала перевязку, говоря какие-то утешительные слова, но не было уверенности в ее голосе. Должно быть, раненый понял… Побелевшими глазами смотрел он на нее, будто старался запомнить ее лицо.
- Иди, сестрица, дальше, что со мной возиться, я уже конченый, - с усилием сказал он. - Из меня уже вся жизнь вышла…
Заканчивая перевязку, Машенька кусала губы, чтобы не расплакаться, не сказать тех слов, что будут лишними. Подоткнула под раненого шинель, поставила рядом в сугроб его винтовку, чтобы привлечь внимание санитаров, и поползла дальше.
Она торопилась вперед, забыв об опасности, забыв о страхе, который всегда овладевал ею при виде крови. Сейчас ее душила злоба. Вот жил человек, молодой, сильный, вдруг кусок металла разорвал его, и он умирает.
Страстная ярость толкала ее вперед, ей хотелось помочь всем, спасти всех, кого сейчас калечит и убивает враг.
- Сестра, помогите! - кричали вокруг. Она перевязывала, помогала тем, кто не мог сам двигаться, вытаскивала на плащ-палатке до второй подставы, где стояли лошади с санями, отвозившие раненых в медсанбат. Указывала легкораненым, куда идти, согнувшись, бежала дальше, туда, где залегла рота.
Вечерело. Бойцы лежали в снегу, дожидаясь того часа, когда, укрывшись темнотой, можно будет двинуться вперед. Но темнота не прикрыла их. Из-за леса вышла яркая, как прожектор, луна.
Уже много часов они лежали в снегу, тихо ругая луну, мороз, бессонного немца, который все поливал безмолвное поле предупредительным огнем.
Сияла луна. Голубым перламутром переливался снег. И по нему, как по зеркалу, надо было идти вперед, к деревне.
Связной окликнул Митю. Строгов повернулся на бок. Связной хриплым шепотом передал приказ командира роты. Первому взводу начать атаку в двадцать ноль-ноль. Сигнал - красная ракета. Удар отвлекающий, с севера деревню штурмует соседняя часть. Строгов выслушал приказ, спросил:
- Как командир?
- Ругается, - сказал связной. - Не могли сами выбить. Теперь соседи подошли. Выручают нас, будто мы еще новички! - И пополз дальше.
Митя вздохнул: они и были новичками! Вон ведь как трудно оторваться от земли, словно невидимая сила прижимает, заставляет зарываться в снег, будто снег может спасти от пули. А ведь надо встать во весь рост, надо поднять взвод, как только последует сигнал… Строгов передал по цепи приказ: "Приготовиться!" Сердце забилось учащенно, дыхание прерывалось.
С левой стороны деревни взлетела красная ракета, отпечатав на почти черном небосклоне длинную шифрованную телеграмму. Митя вскочил, срывающимся голосом крикнул:
- Вперед! За Родину! - и увидел, как зашевелился примятый снег.
Из ближних домов деревни ударили пулеметы, немцы заметили первый бросок взвода. Митя бежал и видел впереди огненную кромку, где по краю оврага били трассирующие пули, ломая лунную корку снега. Белые брызги взлетали и вихрились в воздухе, как бахрома, вокруг этого огненного шнура.
Митя видел, как снова залегли бойцы, не добежав до смертельной черты. Он понял, что, только перешагнув эту черту, можно увлечь людей. Он повернулся лицом к взводу, крикнул: "За мной!" - и побежал вперед. Бежал и думал только об одном: ему надо во что бы то ни стало прорваться через эту огненную черту. Вот он добежал до нее, ногами разорвал этот горящий шнур, разорвал так, что огненные куски, как змеи, завертелись вокруг него, но он уже перешагнул и уже был по ту сторону смерти. Он оглянулся, бойцы бежали за ним. Они перескакивали через эту черту и бежали дальше, словно отряхиваясь. Кто-то упал, поднялся и снова упал. Остальные были уже в тени домов, прятались за плетни, ползли вдоль стен. Вот вырвавшийся вперед боец, которого Митя не узнал, швырнул гранату в окно избы. Раздался звон стекла, пулемет смолк. Вдоль всей деревни свистел ураган, по дороге в нескольких шагах от Мити, словно метеор, катилась зажженная пулями бочка с горючим. Стальная каска все время сползала Мите на глаза, неудобно было стрелять и смотреть вперед, но он все же заметил, как немцы начали выбегать из укрытий.
И в это время с севера раздались еще более частые и раскатистые выстрелы, дикие крики немцев, взрывы, пламя начинающегося пожара окрасило небо. Немцы заметались между двумя живыми валами, преградившими им путь.
Раненый Сарафанкин с трудом переполз широкую дорогу и упал около избы. Он никак не мог достать индивидуальный пакет озябшими руками.
- Где тут санитары? - озлобленно спросил он пробегавших мимо бойцов.
Один из бойцов остановился:
- Дай перевяжу! Я хоть и не сестра, но в медицине кое-что понимаю.
Сарафанкин недоверчиво посмотрел на молодого веселого парня и отстранил его:
- Иди, иди, я уж как-нибудь сам.
- Чего там "сам", - настойчиво сказал боец, поднимая раненого.
- Командира моего не видел?
- Какого командира?
- Да Строгова, - ворчливо ответил Сарафанкин, которого уже начал возмущать этот невесть чему ухмыляющийся парень. Видно, из новичков, видно, еще думает, что здесь спектакли играют. Знай себе усмехается, не сочувствуя чужой боли.
- Строгов мой командир, - сказал боец, - но я тебя впервые вижу.
- А я тебя, - огрызнулся Сарафанкин, у которого еще сильнее заныло плечо, когда боец попытался приподнять его. Он чуть было не взвыл от боли. Ему захотелось остаться одному, чтобы поплакать немного, потом уползти куда-нибудь подальше от этих здоровых парней, которые ничего еще не испытали, ничему не сочувствуют.
В притихшей, клубящейся дымом улице послышались голоса. Сарафанкин увидел, что их догоняла группа бойцов.
- Вот идет мой командир.
Боец обернулся, оглядел освещенных луной людей и сказал:
- До чего ж ты упрямый, старик, это идет мой командир.
Две группы слились в одну. Молодой сержант шагнул вперед, сказал строгим голосом:
- Кулагин, ты чего тут делаешь?
- Вот раненого нашел, хотел помочь ему, я когда-то проходил судебную медицину, думал, она здесь пригодится, а он меня гонит, не верит в мои познания.
- Побереги свои знания до другого раза, - сказал Митя, - а этого раненого отведи скорее к Машеньке, она вон в той избе.
В это время Сарафанкин, оттолкнув провожатого, шагнул к лейтенанту, который отдавал какие-то приказания взводным командирам. Сарафанкин покачнулся и обеими руками обхватил плечи Евгения, потом попытался выпрямиться.
- Простите, товарищ лейтенант.
- Сарафанкин, ты ранен?
- Обжегся малость в этом пекле…
Сержант обернулся, вгляделся в лицо лейтенанта, крикнул:
- Евгений!
Строгов выпустил из рук падающего Сарафанкина:
- Митя! - Снова подхватил раненого, крикнул: - Помоги!
Братья с двух сторон подхватили раненого и повели его, переговариваясь через его голову, оглядывая друг друга, все еще не веря своим глазам.
- Так это ты мне помогал? - спросил Митя.
- А это ты немца отвлек на себя? - спросил Евгений.
- Ты мне здорово помог, признаться, мне туго приходилось, - продолжал Митя. - У меня ведь всего один взвод.
- А моя рота подошла к деревне, когда немцы бросили весь гарнизон на тебя. Молодец!
Митя раскраснелся от похвалы брата и сейчас же заговорил, подавляя свое смущение:
- Вот наш медпункт. Зайдем.
Раненые лежали и сидели в теплой избе, некоторые что-то жевали, пили чай, осваивались. Машенька разогревала на печке огромные круги манной каши, подогревала вино, только что принесенное с немецкого склада.
При виде вошедших Машенька просияла, красное обмороженное лицо ее стало еще краснее.
- Вот и Митя! - крикнула она, как будто ждала гостя, сейчас же смутилась и тихо добавила: - И обед готов.
Евгений смотрел на Машеньку, на Митю, который поставил на край стола огромный котелок с кашей и приступил к еде, пробормотав, как бы извиняясь перед братом:
- Знаешь, у меня после боя всегда аппетит появляется. Все внутри перегорает, один сухой воздух остается.
Евгений улыбнулся. Теперь он окончательно узнал своего братишку. Час назад, когда они вместе намертво зажали немцев в селе, он еще не знал, кто этот командир, но ему понравилось, что командир был смел, что с горсткой бойцов он вырвался на окраину села, не зная, что перед ним целый батальон немцев. Как же приятно узнать в этом боевом командире младшего брата, паренька, оставленного дома, и увидеть, каким он стал на фронте.
Евгений заметил какое-то особенное сияние в глазах Машеньки и сейчас же догадался, кто помогает Мите быть смелым. Он смотрел на брата и его товарищей-комсомольцев, словно старый, много испытавший ветеран, смотрел и думал об этом поколении. Еще недавно они сидели за школьной партой, за институтским столом, слушали лекции, учились… И вот пришли сюда показать, чему же их выучили. Что привело их сюда? Мысль о славе, о подвигах, которые они вычитали из романов, или коммунистическое воспитание, которое приучило их быть всегда там, где нужны смелые… Знают ли эти комсомольцы, что ждет их через час? Он еще раз взглянул на Митю и Машеньку и снова убедился в том, что уже подумалось ему - даже здесь, на краю смерти, они живут с любовью.
В избу неожиданно вошел Миронов. Евгений поднялся навстречу, сразу заметив его необычайную бледность. Миронов движением руки приказал ему сесть. Быстро оглядел раненых, сказал:
- Не так уж много… - Медленно стал расстегивать шинель, но снять не мог, бессильно опустился на скамейку.
- Вам плохо? - спросила Машенька, наклонившись к нему.
Миронов не отвечал. Опустив голову на грудь, тяжело дышал, словно в обмороке.
- Пожалуйста, Иван Алексеевич, выпейте вина, - сказал Евгений, ставший таким же бледным. Он боялся за своего командира. Подполковник заметно слабел, но не уходил в госпиталь. Он стремился на запад и устало шутил, когда кто-нибудь из подчиненных говорил об отдыхе:
- Столько времени я уходил на восток, что теперь грешно отдыхать…
А Евгений, слушая грустную шутку, с болью угадывал, что волевое напряжение может каждый час оборваться.
Дрожащей рукой Миронов взял стакан вина, с трудом проглотил его. Несколько минут сидел, опустив голову, потом обвел всех тусклым взглядом, заметив страх в глазах окружающих, заставил себя улыбнуться, чтобы приободрить их, но улыбка вышла такая, что Евгений, закусив губу, сел рядом с ним, обхватил его за спину:
- Иван Алексеевич, может быть, вам камфару впрыснуть? Может, на самолете отправить в Москву? Я сейчас схожу в штаб, доложу генералу.
Миронов покачал головой:
- Сейчас все будет хорошо. Это с мороза. Здесь душно. Дайте мне еще глоток вина.
Машенька подбежала к печке, но баклага с вином была пуста. Она растерянно остановилась, но сейчас же со всех сторон к ней потянулись руки с недопитыми кружками, стаканами.
Миронов через силу улыбнулся, качая головой, казалось, ему даже трудно говорить. Глухой свист вырывался из его груди при каждом вздохе.
- Только один глоток, - с трудом сказал он.
Выпил. Еще несколько минут сидел, опустив голову на руки, словно пытался удержать уходящую силу. Отдышавшись, поднял голову и заметил в глазах бойцов все нарастающий страх, которого не стыдятся и не скрывают. И тогда, чтобы отвлечь от себя их внимание, сказал, кивая на раненых:
- Раненых мало. Это вторая наша победа. - Взглянул на Евгения, словно спрашивая, помнит ли он недавний их разговор, и сейчас же сказал: - Не забывайте главного - фашистам, фашистам смерть, а нам жизнь! - При этом слове он будто воскрес и уже твердым голосом сказал: - Довольно отдыхать. Надо гнать немцев, не давать им отдыха. Мы отдыхать будем потом. Теперь надо работать! Задача - окружить прорвавшиеся по шоссе обозы и отрезать их ударом со стороны деревни Малево. Немцы думают, что мы позволим им накопить резервы, а мы еще раз обойдем их с тыла и посмотрим, как они бегают. Все.
Следующей ночью полк Миронова вместе с приданным ему батальоном Московской Коммунистической дивизии после длинного и тяжелого марша по лесам вышел в немецкий тыл и занял исходное положение для атаки по обеим сторонам Можайского шоссе.
Весь день полк скрывался в лесах, подтягивая артиллерию. Митя удивлялся огромному количеству противотанковых пушек, которые сопровождали полк. К вечеру пушки были подвезены к самому шоссе, там же заняли позиции расчеты бронебойщиков, вместе с ними засели добровольцы - истребители танков. Митя со взводом сейчас лежал возле самого шоссе, замаскировавшись кустами и поломанными щитами противоснежного заслона. На той стороне шоссе лежала рота Евгения. У них были отрыты окопы, им было теплее, чем истребителям, которые могли выдать себя, если бы изрыли снежную целину. Но знать, что брат где-то рядом, чувствовать, что он увидит тебя, поможет тебе, было так приятно, что Митя примирился и с морозом, и с резким ветром. Перед уходом на операцию Машенька наполнила флягу Мити горячим вином, она все еще грела бок, иногда Митя делал глоток, но берег запас для боя.