Он подвел Густу к столу. Одна из женщин сортировала листы, другая проверяла, третья отсчитывала кипы по пятьсот листов. Все делалось невероятно быстро, листы как бы сами по себе непрерывной чередой летели навстречу рукам, а руки, казалось, растворялись в проходившей через них массе бумаги. Растворялись и руки, и плечи, вся женщина, ее глаза, ее мозг, ее сердце. Все это существовало и находилось здесь только для того, чтобы листы бумаги мелькали в воздухе… Густа зевнула, слушая Дидериха, а он рассказывал, что женщинам платят аккордно и поэтому они бывают бессовестно небрежны. Он уже собрался было накинуться на них за то, что в пачку попал лист с оторванным уголком, но Густа задорно, с вызовом сказала:
- Вы воображаете, что Кетхен Циллих вами особенно интересуется… Уверяю вас, не больше, чем кое-кем другим, - прибавила она и на его недоуменный вопрос, что она, собственно, имеет в виду, ответила лишь загадочной улыбкой.
- Я все-таки просил бы сказать.
Густа покровительственно прищурилась.
- Я говорю это только потому, что желаю вам добра. Вы ничего не заметили, правда? Например, как она относится к асессору Ядассону? Да и вообще Кетхен из таких… - Густа вдруг громко рассмеялась, такой оторопелый вид был у Дидериха. Девушка пошла вперед, он последовал за ней.
- К Ядассону? - переспросил он робко.
В это мгновение грохот машины оборвался, задребезжал звонок, возвещавший конец рабочего дня, со двора уже доносились удаляющиеся шага рабочих.
Дидерих пожал плечами.
- Меня нисколько не интересует поведение фрейлейн Кетхен, - сказал он. - Жаль, правда, старого пастора, если она действительно, как вы говорите… Вы точно знаете?
Густа отвернулась.
- Убедитесь сами, если не верите!
Дидерих польщенно засмеялся.
- Не гасите газ! - крикнул он механику, проходившему мимо. - Я сам выключу.
Двери тряпичного цеха, на которого выходили работницы, были настежь распахнуты.
- О! - воскликнула Густа, - как там романтично! - В сумрачном полусвете зала ей представилось множество красочных пятен на серых холмах, а поверх них - лес ветвей. - Ах, - сказала она, подходя ближе. - Что только не почудится в темноте… а это всего-навсего мешки с тряпьем и трубы отопления. - Она скривила презрительную гримаску.
Дидерих разгонял работниц, которые, в нарушение правил, расположились на мешках. Одни, едва закончив работу, взялись за вязанье, другие что-то жевали.
- У вас губа не дура! - рычал он. - На даровщинку греться! Вон!
Медленно, молча, без слова протеста, женщины поднимались и проходили мимо незнакомой дамы, с тупым любопытством оглядываясь на нее и тяжело, точно стадо, топая ногами, обутыми в мужские ботинки. Они уносили с собой удушливые запахи, среди которых жили. Дидерих в упор разглядывал каждую, пока не вышла последняя.
- Фишер! - крикнул он вдруг. - Что там у этой толстухи под платком?
Механик, по обыкновению двусмысленно ухмыляясь, ответил:
- У нее скоро ребеночек будет.
Дидерих с досадой повернулся к нему спиной.
- А я-то думал, что накрыл воровку, - поучал он Густу. - Все они крадут лоскутья. Да-да. Шьют из них детские платьица. - И так как Густа сморщила носик, он добавил: - Да ведь это роскошь для детей пролетариев!
Кончиками пальцев, обтянутых перчаткой, Густа подняла с полу лоскуток. Дидерих внезапно схватил ее за кисть и жадно припал к просвету на застежке перчатки. Густа испуганно оглянулась.
- Ах так, все уже ушли. - Она самодовольно рассмеялась. - Я сразу смекнула, какие такие срочные дела у вас на фабрике.
Дидерих состроил вызывающую мину.
- Ну, а вы? Что вас привело к нам сегодня? Убедились, что я не так уж плох? Конечно, ваш Вольфганг… Не каждый сумеет опозориться так, как он на процессе.
Густа возмутилась:
- Помалкивали бы. Вам никогда не дотянуться до такого благородного человека, как Вольфганг.
Но глаза ее говорили другое. От Дидериха это не укрылось; он возбужденно засмеялся.
- С вами он не торопится! Знаете, что вы для него? Горшок с колбасой и капустой, он предлагает мне помешивать его!
- Лжете, - с убийственным презрением бросила Густа; но Дидерих не оробел.
- С него мало, видите ли, колбасы и капусты, что в горшке… Сначала он думал, что вам достался миллион. Ну, а пятьдесят тысяч марок для такого аристократа не приманка.
Густа вскипела. Дидерих даже попятился - так она разбушевалась.
- Пятьдесят тысяч? Да вы что, спятили? Этого еще не хватало - выслушивать такие бредни! Когда в банке у меня в надежных бумагах триста пятьдесят тысяч! Пятьдесят тысяч! Да вы знаете, что я могу упечь всякого, кто распускает обо мне такие возмутительные слухи!
В глазах у нее стояли слезы. Дидерих бормотал извинения.
- Ах, оставьте! - Она вынула носовой платок. - Вольфганг хорошо знает, что получит за мной. Но вы-то, вы! Поверили бессовестным россказням и совсем обнаглели! - вскрикнула она. Ее пухлые розовые щеки дрожали от гнева, вздернутый носик побелел.
Дидерих овладел собой.
- Из этого вы можете только заключить, что вы мне и без денег нравитесь, - нашел он довод в свое оправдание.
Густа закусила губу.
- Кто вас разберет? - сказала она, бросая на него исподлобья капризный и неуверенный взгляд. - Для таких, как вы, и пятьдесят тысяч деньги.
Он решил, что разумнее промолчать. Она достала из своей позолоченной сумочки пушок и пудру.
- До чего же я разволновалась. А все из-за вас. - Но ее уже снова разбирал смех. - Ну, а чем еще замечательна ваша так называемая фабрика?
Он важно кивнул.
- Известно ли вам, на чем вы сидите?
- На мешке с тряпьем!
- Да, но на каком! В этом самом углу, вот за этими мешками, я застукал однажды рабочего и работницу в ту минуту, когда они… догадываетесь? Конечно, оба тут же вылетели вон, а вечером, да-да, в тот самый вечер… - в глазах его появилось выражение мистического ужаса, - парня застрелили, а девка сошла с ума.
- Это был… Ах, боже мой, это был тот рабочий, который задел часового?.. И за мешками…
Взгляд ее скользил по мешкам, точно искал на них следы крови. Густа в страхе придвинулась к Дидериху. Оба вздрогнули и посмотрели в глаза один другому: из них глядел один и тот же бездонный омут - не то похоть, не то безумие. Они со свистом дышали друг другу в лицо. Густа на секунду закрыла глаза - и оба рухнули на мешки, скатились с них, сплелись в тесном объятии и в темноте за мешками трепыхались, сопели, фыркали, - словно шли ко дну.
Густа первая выбралась в полосу света. Дидерих хотел удержать ее за ногу, но она лягнула его в лицо и с шумом выскочила из-за мешков. Дидерих благополучно вылез вслед за нею; пыхтя, стояли они лицом к лицу. Грудь Густы и живот Дидериха бурно колыхались. Первая обрела дар слова Густа.
- Для таких забав поищите себе другую! И как только я могла допустить! - И, свирепея: - Я же вам сказала: не пятьдесят, а триста пятьдесят тысяч!
Дидерих двинул рукой, как бы в знак раскаяния. Густа вскрикнула:
- Ох, и на кого я похожа! Вы думаете, я в таком виде пойду по городу? - Он опять испуганно посмотрел на нее и растерянно улыбнулся. - Неужели у вас нет щетки? - Он послушно отправился за щеткой. - Только смотрите, чтоб ваши сестры не проведали. А то завтра весь город будет судачить обо мне.
За щеткой идти пришлось в контору. Когда он вернулся, Густа сидела на мешке, уткнувшись лицом в ладони, и сквозь ее милые пухлые пальчики капали слезы. Дидерих остановился, послушал ее всхлипыванья и неожиданно заплакал сам. Он заботливо чистил щеткой ее платье и тихо приговаривал: "Но ведь ничего особенного не случилось!" Она встала.
- Еще чего не хватало! - произнесла она, иронически оглядев его с ног до головы.
Дидерих расхрабрился.
- Вашему уважаемому жениху незачем знать об этом, - сказал он.
- А пусть себе знает! - вырвалось у Густы, но она тут же прикусила губу.
Озадаченный Дидерих продолжал орудовать щеткой; пока он чистил свой костюм, она одергивала на себе платье.
- Пойдемте! - сказала она. - Теперь не скоро меня потянет к вам на фабрику.
- Кто знает, - ответил он, заглядывая ей под шляпку. - Пять минут назад я еще поверил бы, что вы любите Бука, а сейчас ни на грош не верю.
- Напрасно! - воскликнула Густа. И, не переводя дыхания, спросила: - А к чему здесь эта штука?
- Это песочник, - объяснил он, - тряпье проходит через желоб, а пуговицы и все прочее застревают в песке. Видите? Рабочие, конечно, опять не очистили песок.
Кончиком зонта она поковыряла в песке.
- За год у нас накапливается несколько мешков отбросов, - прибавил Дидерих.
- А это что? - спросила Густа и, быстро нагнувшись, подняла что-то блестящее. Дидерих вытаращил глаза:
- Бриллиантовая пуговица!
- Бриллиант настоящий. - Она полюбовалась игрой камня. - Если вам часто попадаются такие пуговки, то ваше предприятие не так уж убыточно.
- Придется, конечно, вернуть, - неуверенно сказал Дидерих.
Она рассмеялась:
- Кому? Отбросы-то ведь ваши!
Теперь и он засмеялся.
- Да, но не бриллианты. Мы дознаемся, откуда эти лоскутья.
Густа посмотрела на него снизу вверх.
- Вы, как я погляжу, порядочный простофиля, - сказала она.
- Нет, я всего лишь человек чести! - убежденно возразил он.
Густа только плечами пожала. Медленно сняла перчатку с левой руки и приложила бриллиант к мизинцу.
- Его надо вправить в колечко! - воскликнула она, точно осененная неожиданной мыслью. Она сосредоточенно созерцала камень на своей руке и вздыхала. И вдруг швырнула бриллиант обратно в мусор: - Ну, так пусть его найдут рабочие!
- Вы с ума сошли! - Дидерих нагнулся, но не сразу нашел бриллиант и, задыхаясь, опустился на колени. В панике он все переворошил. - Слава богу!
Он протянул бриллиант Густе. Она не взяла.
- Пусть достанется рабочему, который первый увидит его завтра. Он спрячет его, уверяю вас, он не так глуп.
- Да и я не глуп, - сказал Дидерих. - Вернее всего его выбросили бы. При таких обстоятельствах я вправе не считать противозаконным… - Он снова приложил бриллиант к ее мизинцу. - И если бы даже это было противозаконно, он вам так идет!
- Да что вы? - Густа была ошеломлена. - Неужели вы хотите подарить мне?
- Полагаю своим долгом, - пробормотал он. - Ведь это ваша находка.
Густа пришла в восторг:
- Это будет мое самое лучшее кольцо.
- Почему? - спросил Дидерих с робкой надеждой.
- Так, вообще… - уклончиво ответила Густа. И, подняв на него глаза, сказала: - Потому что бриллиант этот ничего не стоит, видите ли.
Дидерих покраснел, и они, прищурившись, взглянули друг другу в глаза.
- Ах ты господи! - вскрикнула Густа. - Уже, должно быть, очень поздно! Семь часов! Ужасно! Что я скажу маме? Знаю, знаю, скажу, что откопала его у одного старьевщика, он не разбирался, думал, что бриллиант не настоящий и продал за пятьдесят пфеннигов. - Она открыла свою позолоченную сумочку и опустила туда драгоценный камень. - Значит, адье… А вид-то у вас! Хотя бы галстук перевязали.
Говоря это, она уже сама принялась за галстук. Ее теплые руки касались его подбородка; влажные, пухлые губы дышали совсем близко от него. Его бросило в жар, он затаил дыхание.
- Ну, вот, - сказала Густа и решительно собралась уходить.
- Минуточку, я выключу газ! - крикнул он ей вслед. - Подождите же.
- Жду! - ответила она со двора.
Но когда он вышел, ее уже нигде не было. Сбитый с толку, он стал запирать фабрику, разговаривая вслух с самим собой:
- Ну, кто скажет, что это: инстинкт ила расчет? - Он беспокойно покачал головой, задумавшись над вечной загадкой женственности, олицетворением которой была Густа.
Быть может, размышлял Дидерих, быть может, с Густой все образуется, но что-то очень уж долго тянется эта канитель. События, разыгравшиеся вокруг процесса, ее проняли, но еще недостаточно. Да и Вулков не дает о себе знать. После его многообещающего шага в ферейне ветеранов Дидерих самонадеянно ждал продолжения: быть может, Вулков приблизит его к себе, даст ему какое-нибудь доверительное поручение или что-нибудь еще в этом роде. Возможно, бал в "Гармонии" внесет ясность: недаром же сестры получили роли в пьесе супруги президента. Но для Дидериха события развертывались крайне медленно, он был исполнен жажды деятельности. Такое уж было время, все бурлило и куда-то устремлялось. От надежд, перспектив, планов кружилась голова. Когда начинался день, казалось, вот-вот все сразу осуществится, но день уходил, и оставалась пустота. Дидериху не сиделось на месте. Не раз безразлично проходил он мимо пивной и шел гулять, без цели бродил по дорогам предместий, чего с ним раньше никогда не бывало. Избегая центральных улиц города, он шел тяжелым шагом человека, несущего в себе нерастраченный заряд энергии, по вечерней, безлюдной Мейзештрассе до окраины города, выходил на длинную Геббельхенштрассе, где извозчики запрягали и распрягали лошадей возле постоялых дворов, и часто проходил мимо тюрьмы. Там наверху, за решеткой, охраняемый часовым, сидел Лауэр, которому никогда и не снилось, что его может постичь такая судьба. "Кто высоко возносится, тот низко падает, - думал Дидерих. - Что посеешь, то и пожнешь". И хотя он не был вполне причастен к событиям, приведшим Лауэра в тюрьму, фабрикант казался ему теперь чудовищем, отмеченным печатью Каина, в этом человеке ему мнилось что-то зловещее. Однажды Дидериху показалось, что на тюремном дворе маячит какая-то фигура. Было уже темно, но, быть может, все-таки?.. Мурашки побежали по спине у Дидериха, и он поспешил прочь.
Шоссе, начинавшееся за городскими воротами, вело на пригорок, где стоял тот самый замок Швейнихен, к которому фрау Геслинг некогда приводила маленького Дидериха и оба - мать и сын - млели от сладостной жути, представляя себе привидение, обитавшее в замке. Но теперь не эти детские фантазии занимали его; теперь, едва выйдя на шоссе, он сворачивал на гаузенфельдскую дорогу. Это происходило будто случайно, незаметно для него самого, - ему не хотелось, чтобы кто-нибудь ненароком увидел его здесь. Но он ничего не мог поделать с собой, - большая бумажная фабрика влекла его, как запретный рай, ему хотелось подойти к ней как можно ближе, обойти кругом, подсмотреть, что делается за ее стенами… Как-то вечером, когда было уже совсем темно, его вспугнули чьи-то голоса. Он едва успел прыгнуть в канаву и присесть на корточки. В ту минуту, когда люди, вероятно, запоздавшие служащие фабрики, проходили мимо Дидериха, он крепко зажмурил глаза от страха и смутной боязни, как бы горящее в них вожделение не выдало его.
Все еще с сильно бьющимся сердцем Дидерих дошел до городских ворот и тут решил поискать, где бы выпить кружку пива. В углу, за выступом стены, находился грязный, покосившийся от старости трактир "Зеленый ангел", заведение самого низкого пошиба и весьма дурной славы. Дидерих увидел, как под его сводчатым входом промелькнула женская фигура. Внезапно охваченный жаждой приключений, он ринулся за ней. Попав в полосу красноватого света, отбрасываемого фонарем, женщина, лицо которой было скрыто вуалью, хотела заслониться еще и муфтой; но Дидерих уже узнал ее.
- Добрый вечер, фрейлейн Циллих!
- Добрый вечер, господин доктор!
И вот оба, раскрыв от неожиданности рот, стоят друг против друга. Кетхен заговорила первая, начала что-то плести о детях, живущих в этом доме, - ей, мол, поручено привести их в воскресную школу ее отца. Дидерих хотел было что-то сказать, но она буквально засыпала его словами. Нет, дети, собственно говоря, живут не здесь, но их родители бывают в этом трактире, а от них надо все скрыть, это социал-демократы… Она без конца что-то измышляла, и Дидерих, который все еще боялся, что его могут поймать на месте преступления, наконец сообразил, что Кетхен попала в еще более щекотливое положение. Он не стал объяснять, какими судьбами оказался здесь, а попросту предложил зайти в "Зеленый ангел" и там подождать детей. Она испуганно отказывалась что-либо съесть или выпить, но Дидерих, уже не спрашивая, заказал пиво для себя и для нее.
- За ваше здоровье! - сказал он и в ироническом выражении его лица явно сквозило воспоминание об их последней встрече в уютной гостиной пасторского дома, когда они чуть было не обручились. Кетхен то краснела, то бледнела под своей вуалью и расплескивала пиво. Она растерянно вскакивала со стула и порывалась уйти; но он загнал ее в угол позади стола и широко расселся перед ней.
- Дети, наверное, скоро придут, - благодушно говорил он.
Но вместо детей пришел Ядассон, он вдруг вырос перед ними и застыл на месте, точно каменное изваяние. Застыли и Дидерих с Кетхен. "Значит, все-таки правда", - подумал Дидерих. У Ядассона, вероятно, мелькнула эта же мысль; ни тот, ни другой не нашлись, что сказать друг другу. Кетхен снова завела свое - о детях и воскресных школах. Голос у нее был молящий, она чуть не плакала. Ядассон слушал ее с недовольной миной и даже не удержался от замечания, что тут ничего не разберешь, сам черт ногу сломит, - и инквизиторским взглядом уставился на Дидериха.
- В сущности, - сказал Дидерих, - все очень просто, фрейлейн Циллих ищет здесь детей, а мы оба ей помогаем.
- А заполучит ли она хоть одного, этого нельзя сказать, - съязвил Ядассон.
- И от кого - тоже нельзя сказать, - ответила Кетхен.
Мужчины поставили свои стаканы на стол. Кетхен перестала хныкать, даже подняла вуалетку и удивительно светлыми глазами смотрела то на одного, то на другого. Голос ее звучал теперь безбоязненно звонко.
- Ну что ж, раз вы оба здесь! - сказала она, взяла сигарету из портсигара Ядассона и опрокинула в себя коньяк, стоявший перед Дидерихом. Теперь пришла его очередь диву даваться. Ядассону, видимо, второе лицо Кетхен было не в новость. Они долго перебрасывались двусмысленными замечаниями, пока Дидерих не накинулся на Кетхен.
- Сегодня я вас узнал досконально! - крикнул он и ударил кулаком по столу.
Кетхен тотчас же заговорила тоном светской дамы:
- Что вы хотите этим сказать, господин доктор?
- Полагаю, что вы не посягнете на честь дамы? - поддержал ее Ядассон.
- Я хотел лишь сказать, - пробормотал Дидерих, - что фрейлейн Циллих мне теперь нравится больше. - Он растерянно таращил глаза. - Еще совсем недавно, когда мы едва не обручились, она мне и вполовину так не нравилась.
Кетхен расхохоталась - расхохоталась от всего сердца. Дидерих даже не подозревал, что она умеет так смеяться. Этот смех приятно согрел его, он засмеялся вместе с ней. Ядассон не отстал, и все трое, извиваясь от хохота, крикнули кабатчику, чтобы подал еще коньяку.
- Ну, мне пора, не то папаша явится домой раньше меня, - сказала Кетхен. - Он отправился на обход больных, он раздает им вот эти картинки. - Она вытащила из сумочки две ярко раскрашенные открытки. - Возьмите на память.
Ядассону досталась грешница Магдалина. Дидериху - агнец с пастухом. Дидерих был недоволен.
- Я тоже хочу грешницу.
Кетхен порылась в сумочке, но не нашла больше грешниц.