- И вы опять будете такая же, как прежде? - спросил я. Зинаида поднесла розу к лицу - и мне показалось, как будто отблеск ярких лепестков упал ей на щеки.
- Разве я изменилась? - спросила она меня.
- Да, изменились, - ответил я вполголоса.
- Я с вами была холодна - я знаю, - начала Зинаида, - но вы не должны были обращать на это внимания... Я не могла иначе... Ну, да что об этом говорить!
- Вы не хотите, чтоб я любил вас, вот что! - воскликнул я мрачно, с невольным порывом.
- Нет, любите меня - но не так, как прежде.
- Как же?
- Будемте друзьями - вот как! - Зинаида дала мне понюхать розу. Послушайте, ведь я гораздо старше вас - я могла бы быть вашей тетушкой, право; ну, не тетушкой, старшей сестрой. А вы...
- Я для вас ребенок, - перебил я ее.
- Ну да, ребенок, но милый, хороший, умный, которого я очень люблю. Знаете ли что? Я вас с нынешнего же дня жалую к себе в пажи; а вы не забывайте, что пажи не должны отлучаться от своих госпож. Вот вам знак вашего нового достоинства, - прибавила она, вдевая розу в петлю моей курточки, - знак нашей к вам милости.
- Я от вас прежде получал другие милости, - пробормотал я.
- А! - промолвила Зинаида и сбоку посмотрела на меня. - Какая у него память! Что ж! я и теперь готова...
И, склонившись ко мне, она напечатлела мне на лоб чистый, спокойный поцелуй.
Я только посмотрел на нее, а она отвернулась, и, сказавши: "Ступайте за мной, мой паж", - пошла к флигелю. Я отправился вслед за нею - и все недоумевал. "Неужели, - думал я, - эта кроткая, рассудительная девушка - та самая Зинаида, которую я знал?" И походка ее мне казалась тише - вся ее фигура величественнее и стройней...
И боже мой! с какой новой силой разгоралась во мне любовь!
XVI
После обеда опять собрались во флигеле гости - и княжна вышла к ним. Все общество было налицо, в полном составе, как в тот первый, не-забвенн.ый для меня вечер: даже Нирмацкий притащился; Майданов пришел в этот раз раньше всех - он принес новые стихи. Начались опять игры в фанты, но уже без прежних странных выходок, без дурачества и шума - цыганский элемент исчез. Зинаида дала новое настроение нашей сходке. Я сидел подле нее по праву пажа. Между прочим, она предложила, чтобы тот, чей фант вынется, рассказывал свой сон; но это не удалось. Сны выходили либо неинтересные (Беловзоров видел во сне, что накормил свою лошадь карасями и что у ней была деревянная голова), либо неестественные, сочиненные. Майданов угостил нас целою повестью: тут были и могильные склепы, и ангелы с лирами, и говорящие цветы, и несущиеся издалека звуки. Зинаида не дала ему докончить.
- Коли уж дело пошло на сочинения, - сказала она, - так пускай каждый расскажет что-нибудь непременно выдуманное.
Первому досталось говорить тому же Беловзорову. Молодой гусар смутился.
- Я ничего выдумать не могу! - воскликнул он.
- Какие пустяки! - подхватила Зинаида. - Ну, вообразите себе, например, что вы женаты, и расскажите нам, как бы вы проводили время с вашей женой. Вы бы ее заперли?
- Я бы ее запер.
- И сами бы сидели с ней?
- И сам непременно сидел бы с ней.
- Прекрасно. Ну а если бы ей это надоело и она бы изменила вам?
- Я бы ее убил.
- А если б она убежала?
- Я бы догнал ее и все-таки бы убил.
- Так. Ну а положим, я была бы вашей женой, что бы вы тогда сделали?
Беловзоров помолчал.
- Я бы себя убил...
Зинаида засмеялась.
- Я вижу, у вас недолга песня.
Второй фант вышел Зинаидин. Она подняла глаза к потолку и задумалась.
- Вот, послушайте, - начала она наконец, - что я выдумала... Представьте себе великолепный чертог, летнюю ночь и удивительный бал. Бал этот дает молодая королева. Везде золото, мрамор, хрусталь, шелк, огни, алмазы, цветы, куренья, все прихоти роскоши.
- Вы любите роскошь? - перебил ее Лушин.
- Роскошь красива, - возразила она, - я люблю все красивое.
- Больше прекрасного? - спросил он.
- Это что-то хитро, не понимаю. Не менлайте мне. Итак, бал великолепный. Гостей множество, все они молоды, прекрасны, храбры, все без памяти влюблены в королеву.
- Женщин нет в числе гостей? - спросил Малевский.
- Нет - или погодите - есть.
- Всё некрасивые?
- Прелестные. Но мужчины все влюблены в королеву. Она высока и стройна; у ней маленькая золотая диадема на черных волосах.
Я посмотрел на Зинаиду - и в это мгновение она мне показалась настолько выше всех нас, от ее белого лба, от ее недвижных бровей веяло таким светлым умом и такою властию, что я подумал: "Ты сама эта королева!"
- Все толпятся вокруг нее, - продолжала Зинаида, - все расточают перед ней самые льстивые речи.
- А она любит лесть? - спросил Лушин.
- Какой несносный! все перебивает... Кто ж не любит лести?
- Еще один, последний вопрос, - заметил Малевский. - У королевы есть муж?
- Я об этом и не подумала. Нет, зачем муж?
- Конечно, - подхватил Малевский, - зачем муж?
- Silence![Тише! (фр.)] - воскликнул Майданов, который по-французски говорил плохо.
- Merci, - сказала ему Зинаида. - Итак, ко ролева слушает эти речи, слушает музыку, но не глядит ни на кого из гостей. Шесть окон раскрыты сверху донизу, от потолка до полу; а за ними темное небо с большими звездами да темный сад с большими деревьями. Королева глядит в сад. Там, около деревьев, фонтан; он белеет во мраке - длинный, длинный, как привидение. Королева слышит сквозь говор и музыку тихий плеск воды. Она смотрит и думает: вы все, господа, благородны, умны, богаты, вы окружили меня, вы дорожите каждым моим словом, вы все готовы умереть у моих ног, я владею вами... А там, возле фонтана, возле этой плещущей воды, стоит и ждет меня тот, кого я люблю, кто мною владеет. На нем нет ни богатого платья, ни драгоценных чнмней, никто его не знает, но он ждет меня и уверен, что я приду, - и я приду, и нет такой масти, которая бы остановила меня, когда я захочу пойти к нему, и остаться с ним, и потеряться с ним там, в темноте сада, под шорох деревьев, под плеск фонтана . Зинаида умолкла
- Это выдумка? - хитро спросил Малевский. Зинаида даже не посмотрела на него.
- А что бы мы сделали, господа, - вдруг заговорил Лушин, - если бы мы были в числе гостей и знали про этого счастливца у фонтана?
- Постойте, постойте, - перебила Зинаида, - я сама скажу вам, что бы каждый .из вас сделал. Вы, Беловзоров, вызвали бы ею на дуэль; вы, Майданов, написали бы на него эпиграмму . Впрочем, нет - вы не умеете писать эпиграмм, вы сочинили бы на него длинный ямб, вроде -Барбье, и поместили бы ваше произведение в "Телеграфе". Вы, Нирмацкий, заняли бы у него .. нет, вы бы дали ему взаймы денег за проценты, вы, доктор - Она остановилась. - Вот я про вас не знаю, что бы вы сделали.
- По званию лейб-медика, - отвечал Лушин, - я бы присоветовал королеве не давать балов, когд.а ей не до гостей...
- Может быть, вы были бы правы. А вы, граф...
- А я? - повторил со своей недоброй улыбкой Малевский..
- А вы бы поднесли ему отравленную конфетку.
Лицо Малевского слегка перекосилось и приняло на миг жидовское выражение, но он тотчас же захохотал.
- Что же касается до вас, Вольдемар... - продолжала Зинаида, впрочем, довольно; давайте играть в другую игру.
- Мсьё Вольдемар, в качестве пажа королевы, держал бы ей шлейф, когда бы она побежала в сад, - ядовито заметил Малевский.
Я вспыхнул, но Зинаида проворно положила мне на плечо руку и, приподнявшись, промолвила слегка дрожащим голосом:
- Я никогда не давала вашему сиятельству права быть дерзким и потому прошу вас удалиться - Она указала ему на дверь.
- Помилуйте, княжна, - пробормотал Малевский и весь побледнел.
- Княжна права, - воскликнул Беловзоров и тоже поднялся.
- Я, ей-богу, никак не ожидал, - продолжал Малевский, - в моих словах, кажется, ничего не было такого. . у меня и в мыслях не было оскорбить вас... Простите меня.
Зинаида окинула его холодным взглядом и холодно усмехнулась.
- Пожалуй, останьтесь, - промолвила она с небрежным движением руки. Мы с мсьё Вольдемаром напрасно рассердились. Вам весело жалиться. . на здоровье.
- Простите меня, - еще раз повторил Малевский, а я, вспоминая движение Зинаиды, подумал опять, что настоящая королева не могла бы с большим достоинством указать дерзновенному на дверь.
Игра в фанты продолжалась недолго после этой небольшой сцены; всем немного стало неловко, не столько от самой этой сцены, сколько от другого, не совсем определенного, но тяжелого чувства. Никто о нем не говорил, но всякий сознавал его и в себе и в своем соседе. Майданов прочел нам свои стихи - и Малевский с преувеличенным жаром расхвалил их. "Как ему теперь хочется показаться добрым", - шепнул мне Лушин. Мы скоро разошлись. На Зинаиду внезапно напало раздумье; княгиня выслала сказать, что у ней голова болит; Нирмацкий стал жаловаться на свои рев-матизмы...
Я долго не мог заснуть, меня поразил рассказ Зинаиды.
- Неужели в нем заключался намек? - спрашивал я самого себя, - и на кого, на что она намекала? И если точно есть на что намекнуть... как же решиться? Нет, мет, не может быть, - шептал я, переворачиваясь с одной горячей щеки на другую... Но я вспоминал выражение лица Зинаиды во время ее рассказа, я вспоминал восклицание, вырвавшееся у
Лушина в Нескучном, внезапные перемены в ее обращении со мною - и терялся в догадках. "Кто он?" Эти два слова точно стояли перед моими глазами, начертанные во мраке; точно низкое зловещее облако повисло надо мною - и я чувствовал его давление и ждал, что вот-вот оно разразится. Ко многому я привык в последнее время, на многое насмотрелся у Засекиных; их беспорядочность, сальные огарки, сломанные ножи и вилки, мрачный Вонифатий, обтерханные горничные, манеры самой княгини - вся эта странная жизнь уже не поражала меня более... Но к тому, что мне смутно чудилось теперь в Зинаиде, - я привыкнуть не мог... "Аван-тюрьерка" [авантюристка, искательница приключений (фр aventunere)], - сказала про нее однажды моя мать. Авантюрьерка - она, мой идол, мое божество! Это название жгло меня, я старался уйти от него в подушку, я негодовал - и в то же время, на что бы я не согласился, чего бы я не дал, чтобы только быть тем счастливцем у фонтана!..
Кровь во мне загорелась и расходилась. "Сад... фонтан... - подумал я. - Пойду-ка я в сад". Я проворно оделся и выскользнул из дому. Ночь была темна, деревья чуть шептали; с неба падал тихий холодок, от огорода тянуло запахом укропа. Я обошел все аллеи; легкий звук моих шагов меня и смущал и бодрил; я останавливался, ждал и слушал, как стукало мое сердце - крупно и скоро. Наконец я приблизился к забору и оперся на тонкую жердь. Вдруг - или это мне почудилось? - в нескольких шагах от меня промелькнула женская фигура... Я усиленно устремил взор в темноту - я притаил дыхание. Что это? Шаги ли мне слышатся - или это опять стучит мое сердце? "Кто здесь?" пролепетал я едва внятно. Что это опять? подавленный ли смех?., или шорох в листьях... или вздох над самым ухом? Мне стало страшно... "Кто здесь?" повторил я еще тише.
Воздух заструился на мгновение; по небу сверкнула огненная полоска; звезда покатилась. "Зинаида?" - хотел спросить я, но звук замер у меня на губах. И вдруг все стало глубоко безмолвно кругом, как это часто бывает в средине ночи... Даже кузнечики перестали трещать в деревьях - только окошко где-то звякнуло. Я постоял, постоял и вернулся в свою комнату, к своей простывшей постели. Я чувствовал странное волнение: точно я ходил на свидание - и остался одиноким и прошел мимо чужого счастия.
XVII
На следующий день я видел Зинаиду только мельком: она ездила куда-то с княгинею на извозчике. Зато я видел Лушина, который, впрочем, едва удостоил меня привета, и Малевского. Молодой граф осклабился и дружелюбно заговорил со мною. Из всех посетителей флигелька он один умел втереться к нам в дом и полюбился матушке. Отец его не жаловал и обращался с ним до оскорбительности вежливо.
- Ah, monsieur le page! [А, господин паж! (фр )] - начал Малевский, очень рад вас встретить. Что делает ваша прекрасная королева?
Его свежее, красивое лицо так мне было противно в эту минуту - и он глядел на меня так презрительно-игриво, что я не отвечал ему вовсе.
- Вы все сердитесь? - продолжал он. - Напрасно. Ведь не я вас назвал пажом, а пажи бывают преимущественно у королев. Но позвольте вам заметить, что вы худо исполняете свою обязанность.
- Как так?
- Пажи должны быть неотлучны при своих владычицах; пажи должны все знать, что они делают, они должны даже наблюдать за ними, - прибавил он, понизив голос, - днем и ночью.
- Что вы хотите сказать?
- Что я хочу сказать! Я, кажется, ясно выражаюсь. Днем - и ночью.
Днем еще так и сяк; днем ceeiro и людно; но ночью - тут как раз жди беды. Советую вам не спать по ночам и наблюдать, наблюдать из всех сил. Помните - в саду, ночью, у фонтана - вот где надо караулить. Вы мне спасибо скажете
Малевский засмеялся и повернулся ко мне спиной Он, вероятно, не придавал особенного значенья тому, что сказал мне; он имел репутацию отличного мистификатора и ела пился своим умением дурачить людей на маскарадах, чему весьма способствовала та почти бессознательная лживость, которою было проникнуто все его существо... Он хотел только подразнить меня; но каждое его слово протекло ядом по всем моим жилам Кровь бросилась мне в голову. "А! вот что! - сказал я самому себе, - добро! Стало быть, мои вчерашние предчувствия были справедливы! Ста ло быть, меня недаром тянуло в сад! Так не бывать же этому!" - воскликнул я громко и ударил кулаком себя в грудь, хотя я, собственно, и не знал - чему не бывать. "Сам ли Малевский пожалует в сад, - думал я (он, может быть, проболтался: на это дерзости у него станет), - другой ли кто (ограда нашего сада была очень низка, и никакого труда не стоило перелезть через нее), - но только несдобровать тому, кто мне попадется! Никому не советую встречаться со мною! Я докажу всему свету и ей, изменнице (я так-таки и назвал ее изменницей), что я умею мстить!"
Я вернулся к себе в комнату, достал из письменного стола недавно купленный английский ножяк, пощупал острие лезвия и, нахмурив брови, с холодной и сосредоточенной решительностью сунул его себе в карман, точно мне такие дела делать было не в диво и не впервой. Сердце во мне злобно приподнялось и окаменело; я до самой ночи не раздвинул бровей и не разжал губ и то и дело похаживал взад и вперед, стискивая рукою в кармане разогревшийся нож и заранее приготовляясь к чему-то страшному. Эти новые, небывалые ощущения до того занимали и даже веселили меня, что собственно о Зинаиде я мало думал. Мне всё мерещились: Алеко, молодой цыган - "Куда, красавец молодой? - Лежи...", а потом: "Ты весь обрызган кровью!.. О, что ты сделал?.." - "Ничего!" С какой жестокой улыбкой я повторил это: ничего! Отца не было дома; но матушка, которая с некоторого времени находилась в состоянии почти постоянного глухого раздражения, обратила внимание на мой фатальный вид и сказала мне за ужином: "Чего ты дуешься, как мышь на крупу?" Я только снисходительно усмехнулся ей в ответ и подумал: "Если б они знали!" Пробило одиннадцать часов; я ушел к себе, но не раздевался, я выжидал полночи; наконец пробила и она. "Пора!" - шепнул я сквозь зубы и, застегнувшись доверху, засучив даже рукава, отправился в сад.
Я уже заранее выбрал себе место, где караулить. На конце сада, там, где забор, разделявший наши и засекинские владения, упирался в общую стену, росла одинокая ель. Стоя под ее низкими, густыми ветвями, я мог хорошо видеть, насколько позволяла ночная темнота, что происходило вокруг; тут же вилась дорожка, которая мне всегда казалась таинственной: она змеей проползала под забором, носившим в этом месте следы перелезавших ног, и вела к круглой беседке из сплошных акаций. Я добрался до ели, прислонился к ее стволу и начал караулить.
Ночь стояла такая же тихая, как и накануне; но на небе было меньше туч - и очертанья кустов, даже высоких цветов, яснее виднелись. Первые мгновенья ожидания были томительны, почти страшны. Я на все решился, я только соображал: как мне поступить? Загреметь ли: "Куда идешь? Стой! сознайся - или смерть!" - или просто поразить... Каждый звук, каждый шорох и шелест казался мне значительным, необычайным... Я готовился .. Я наклонился вперед... Но прошло полчаса, прошел час; кровь моя утихала, холодела; сознание, что я напрасно все это делаю, что я даже несколько смешон, что Малевский подшутил надо мною, - начало прокрадываться мне в душу. Я покинул мою засаду и обошел весь сад. Как нарочно, нигде не было слышно малейшего шума; все покоилось; даже собака наша спала, свернувшись в клубочек у калитки. Я взобрался на развалину оранжереи, увидел пред собою далекое поле, вспомнил встречу с Зинаидой и задумался...
Я вздрогнул... Мне почудился скрип отворявшейся двери, потом легкий треск переломанного сучка. Я в два прыжка спустился с развалины - и замер на месте. Быстрые, легкие, но осторожные шаги явственно раздавались в саду. Они приближались ко мне. "Вот он... Вот он, наконец!" - промчалось у меня по сердцу. Я судорожно выдернул нож из кармана, судорожно раскрыл его какие-то красные искры закрутились у меня в глазах, от страха и злости на голове зашевелились волосы... Шаги направлялись прямо на меня - я сгибался, я тянулся им навстречу... Показался человек... боже мой! этр был мой отец!
Я тотчас узнал его, хотя он весь закутался в темный плащ и шляпу надвинул на лицо. На цыпочках прошел он мимо. Он не. заметил меня, хотя меня ничто не скрывало, но я так скорчился и съежился, что, кажется, сравнялся с самою землею. Ревнивый, готовый на убийство Отелло внезапно превратился в школьника... Я до того испугался неожиданного появления отца, что даже на первых порах не заметил, откуда он шел и куда исчез. Я только тогда выпрямился и подумал: "Зачем это отец ходит ночью по саду", - когда опять все утихло вокруг. Со страху я уронил нож в траву, но даже искать его не стал: мне было очень стыдно. Я разом отрезвился. Возвращаясь домой, я, однако, подошел к моей скамеечке под кустом бузины и взглянул на окошко Зинаидиной спальни. Небольшие, немного выгнутые стекла окошка тускло синели при слабом свете, падавшем с ночного неба. Вдруг - цвет их стал изменяться... За ними - я это видел, видел явственно - осторожно и тихо спускалась беловатая штора, спустилась до оконницы - и так и осталась неподвижной.
- Что ж это такое? - проговорил я вслух, почти невольно, когда снова очутился в своей комнате. - Сон, случайность или... - Предположения, которые внезапно вошли мне в голову, так были новы и странны, что я не смел даже предаться им.
XVIII
Я встал поутру с головною болью. Вчерашнее волнение исчезло. Оно заменилось тяжелым недоумением и какою-то еще небывалою грустью - точно во мне что-то умирало.
- Что это вы смотрите кроликом, у которого вынули половину мозга? сказал мне, встретившись со мною, Лушин.