Он столкнул шлюпку на воду и сел в нее, смыв при этом песок с ног. Своего nino, завернутого в дождевик, он положил так, чтобы его легко было достать, и завел мотор. Он не питал такой любви к подвесному мотору, как Ара, и, заводя его, всегда помнил о том, что нужно продуть и прососать карбюратор и что могут подгореть свечи или пропасть искра – словом, обо всех радостях общения с малыми моторами. Но у Ары никогда не было трудностей с зажиганием, и, если мотор вытворял что-нибудь неположенное, Ара воспринимал это с оттенком восхищения – так, как шахматист мог бы воспринять блестящий ход противника.
Томас Хадсон двигался вдоль берега, но Ара ушел далеко вперед, и его не было видно. Он, наверно, уже на полпути к Вилли, подумал Томас Хадсон. Но Ара в конце концов обнаружился почти у самых мангровых зарослей, где кончался песок и прямо из воды поднимались тяжелые и зеленые мангровые деревья с их воздушными корнями, похожими на перепутанные коричневые сучья.
И тут он заметил, что в зарослях торчит мачта. Больше ничего он не увидел. Только минутой спустя заметил Ару, который залег за невысокой песчаной дюной, так, чтобы глядеть поверх ее гребня.
Он почувствовал, что у него точно иголками закололо голову, как бывает, если вдруг увидишь, что прямо на тебя по правой стороне дороги несется машина. Но Ара услыхал стук мотора, и повернул голову, и поманил Томаса Хадсона к себе, Томас Хадсон пристал к берегу наискосок от Ары.
Баск влез в шлюпку, держа обмотанного плащом nino дулом вперед на правом плече, прикрытом старой полосатой рубашкой. Вид у него был довольный.
– Иди по протоке, она тебя сама выведет, – сказал Ара. – Мы там встретимся с Вилли.
– Это одна из тех шхун?
– Факт, – сказал Ара. – Но я уверен, они ее бросили. Скоро будет дождь, Том.
– Ты что-нибудь видел?
– Ничего.
– Я тоже.
– Это хороший островок. Я нашел старую тропинку к воде. Но там давно уже не ходили.
– На той стороне, где Вилли, тоже должна быть вода.
– А вот и Вилли, – сказал Ара.
Вилли сидел на песке, поджав ноги, со своим nino на коленях. Томас Хадсон подогнал к нему шлюпку. Вилли поглядел на них. Черные волосы свисали ему на мокрый от пота лоб, здоровый глаз был голубой и сердитый.
– Где вы, говнюки, пропадали? – спросил он.
– Давно они были здесь, Вилли?
– Вчера, судя по их дерьму. Или мне следовало сказать – по их экскрементам?
– Сколько их было?
– Восемь, которые могли экскрементировать. И у троих из них был понос.
– Еще что?
– У них был проводник или лоцман – или какая там у него кличка.
В проводники они взяли местного рыбака. Рыбак жил в хижине, крытой пальмовыми листьями, и солил и сушил на решетке нарезанное полосками мясо барракуды, а потом продавал его китайцам, а те скупали его для китайских лавочников, которые продают сушеную барракуду под видом трески. Рыбак насолил и насушил огромное количество рыбы, судя по виду решетки.
– Фрицы кушай треска много-много, – сказал Вилли.
– Это на каком языке?
– На моем личном, – сказал Вилли. – Тут у всех свой язык. У басков, например, или еще у кого. Есть возражения?
– Рассказывай дальше.
– Бай-бай тут все возле дыма, – сказал Вилли. – Кушай свинкино мясо. То самое, что взяли, где устроили бойню. У главный фриц нет консервы или бережет.
– Не валяй дурака и говори по-людски.
– Масса Хадсон все равно теряй день, потому ливневые осадки, сопровождаемые шквальными ветрами. Лучше слушай Вилли, знаменитый следопыт пампасов. Вилли говори свой язык.
– Прекрати.
– Слушай, Том, кто дважды находил фрицев?
– А что случилось со шхуной?
– Шхуна больше нету. Много гнилой доска. Из корма одна доска вон упал.
– Шли в темноте, наверно, наткнулись на что-нибудь.
– Должно быть, так. Ну ладно, больше не буду. Они ушли на запад, к солнцу. Восемь человек и проводник. А может, и девять, если капитан не мог экскрементировать по причине своей высокой ответственности, что случается и с нашим капитаном, когда у него неполадки, а тут еще дождь собрался. Шхуна, что они бросили, провоняла насквозь и вся загажена свиньями, и курами, и тем фрицем, которого мы похоронили. У них еще один раненый, но, кажется, не тяжело, судя по бинтам.
– Гной?
– Да. Но чистый гной. Хочешь все это сам посмотреть или поверишь мне на слово?
– Я верю каждому твоему слову, но посмотреть все-таки хочу.
Он все увидел: следы, костер, возле которого они спали и на котором стряпали, брошенные бинты, заросль, которую они использовали как отхожее место, канавку, которую шхуна прорезала в песке, когда они загнали ее на берег. Теперь уже шел сильный дождь и налетали первые порывы шквала.
– Наденьте плащи и спрячьте nines под ними, – сказал Ара. – Мне же вечером придется их укладывать.
– Я тебе помогу, – сказал Вилли. – Мы дышим фрицам в затылок, Том.
– Но впереди у них обширная территория, и с ними человек, знающий местность.
– Вот у тебя всегда так, – сказал Вилли. – Что он может знать, чего мы не знаем?
– Очень многое.
– Ну и хрен с ним. Вот доберемся, и я вымоюсь с мылом на корме. Ух, до чего стосковалась кожа по хорошей пресной воде и мылу!
Дождь теперь так лил, что, когда они вышли из-за мыса, трудно было даже найти судно. Шквал передвинулся к океану и был так свиреп, а дождь так силен, что пытаться разглядеть судно было все равно что смотреть на какой-нибудь предмет сквозь струи водопада. Все бочки в одну минуту переполнит, подумал Томас Хадсон. Из кранов в камбузе вода уже, наверно, в море хлещет.
– Том, сколько дней назад был последний дождь? – спросил Вилли.
– Надо посмотреть в корабельном журнале. Что-то вроде пятидесяти.
– Похоже, это уже муссон начинается, – сказал Вилли, – Дай мне тыкву, я буду вычерпывать.
– Не замочи своего nino.
– Приклад у меня между колен, а ствол на левом плече под плащом, – сказал Вилли. – Такого комфорта он в жизни своей не видал. Дай мне тыкву.
На корме все купались голышом. Мылились, стоя то на одной ноге, то на другой, нагибаясь, чтобы не сразу смыло, а потом, растершись, откидывались назад, прямо под хлещущий дождь. Смуглые тела казались белыми в этом странном освещении. Томасу Хадсону вспомнились купальщики Сезанна, но потом он решил, что интересней бы это получилось у Эйкинса. А потом подумал, что следовало бы ему самому это написать: катер на фоне сокрушительной белизны прибоя, прорвавшей серую пелену дождя, и чернота налетевшего шквала, и мгновенный проблеск солнца, сделавший серебряными дождевые струи и осиявший купальщиков на корме.
Он подвел шлюпку к борту, и Ара забросил конец, и вот они уже были дома.
XI
Вечером, во время дождя, он проверил все места, где после долгих засушливых дней обнаружилась течь, и присмотрел за тем, чтобы всюду были подставлены ведра, а самые щелки, пропускавшие воду, были обведены толстой карандашной чертой; и, когда все это было сделано и дождь перестал, он посовещался со своим помощником и с Арой, и они распределили все вахты, установили обязанности каждого из команды и договорились о разных других делах. После ужина те, кто был свободен от вахты, сели играть в покер, а Томас Хадсон поднялся на мостик. Он взял с собой свой опрыскиватель, надувной матрац и легкое одеяло.
Он решил полежать и отдохнуть, не думая ни о чем. Иногда это ему удавалось. Иногда он просто думал о звездах, не философствуя, или об океане – вне связанных с ним задач, или о восходе солнца – без тревоги за наступающий день.
Он чувствовал себя с головы до ног очень чистым после того, как с мылом вымылся на корме под дождем. Вот буду просто лежать и радоваться ощущению чистоты, думал он. Он знал, что не стоит теперь думать о женщине, бывшей матерью его сына, и о том, как они любили друг друга, о тех местах, где они бывали вдвоем, и о днях, когда произошел их разрыв. И о Томе тоже думать не нужно. Это он запретил себе, как только узнал.
О двух других тоже ни к чему было думать. Их он тоже потерял, и теперь думать о них ни к чему. Все это он обменял на новую лошадь и должен твердо сидеть в седле. Вот и лежи тут и радуйся, что ты такой чистый после дождя и мыла, и постарайся вовсе не думать ни о чем. Одно время это у тебя неплохо получалось. Может быть, тебе удастся заснуть и увидеть во сне что-нибудь смешное или просто приятное. Лежи спокойно и смотри в ночь и не думай. Ара или Генри разбудят тебя, если Питерсу вдруг удастся что-нибудь поймать.
Скоро он и в самом деле заснул. Он опять был мальчишкой-подростком и верхом взбирался на крутой склон ущелья. Потом ущелье раздвинулось и показалась песчаная отмель у прозрачной реки, такой прозрачной и чистой, что можно было разглядеть каждый камешек на дне, и видно было, как одурелая форель чуть не выпрыгивает из воды в погоне за плывущими по течению мошками. Он сидел на лошади и наблюдал за форелью, когда Ара разбудил его.
В радиограмме было сказано: ПРОДОЛЖАЙТЕ УСИЛЕННЫЙ ПОИСК ЗАПАДНОМ НАПРАВЛЕНИИ – и кодовая подпись.
– Спасибо, – сказал Томас Хадсон. – Если будет еще что-нибудь, сообщи.
– Конечно. Ты спи пока дальше, Том.
– Я видел замечательный сон.
– Не рассказывай мне его. Тогда он, может, и сбудется.
Он снова заснул; и, уже засыпая, улыбнулся при мысли, что, в сущности, выполняет приказ: продолжает поиск в западном направлении. И зашел я на запад довольно далеко, подумал он. Дальше, чем там могли предполагать.
Он спал, и ему снилось, что хижина сгорела и что кто-то подстрелил его олененка, успевшего вырасти в оленя. Кто-то подстрелил и его собаку: он нашел ее под деревом мертвую и проснулся весь в поту.
Сны – тоже не решение вопроса, сказал он себе. Лучше уж относиться к ним попросту и не ждать от них анестезирующего действия. Давай-ка продумаем это до конца.
Все, что у тебя теперь есть, – это твоя главная задача, и те частные задача, которые приходится решать попутно. Это все, что у тебя теперь есть, так что относись к этому по-хорошему. Больше тебе никогда не будут сниться приятные сны, поэтому спать, может, вовсе не стоит. Просто нужно лежать и чтобы голова у тебя работала, пока не откажет, а уж если заснешь, будь готов ко всяким кошмарам. Ночные кошмары – таков твой выигрыш в азартной игре, которую затеял кто-то другой. Ты принял правила и сделал ставку, и вот что тебе выпало: тяжелый, беспокойный сон. А могла выпасть и полная бессонница. Но этот свой выигрыш ты обменял на то, что у тебя есть теперь, так что не жалуйся. Вот сейчас тебя уже клонит ко сну. Так спи, только будь готов проснуться весь в поту. Ну и что? А ничего, совсем ничего. Но ведь было время, когда ты всю ночь спал с женщиной, которую ты любил, и был счастлив и просыпался, только когда она будила тебя, потому что ей хотелось любви. Можешь вспоминать то время, Томас Хадсон, не знаю только, станет ли тебе легче от этого.
Хотел бы я знать, есть ли у них перевязочный материал для второго раненого. Если они успели раздобыть перевязочный материал, могли успеть и еще кое-что раздобыть. А что именно? Как ты думаешь, что у них есть кроме того, о чем тебе известно? Едва ли много чего. Ну, пистолеты, может, несколько автоматов. Может, немного взрывчатки, которую они попытаются приспособить к делу. Я обязан исходить из возможности, что у них есть и станковый пулемет. Только не думаю. Вряд ли им хочется драться. Чего им хочется – это выбраться к чертям отсюда и попасть на испанский пароход. Будь они расположены драться, они бы в ту ночь вернулись и захватили Конфитес. Хотя кто знает. Может, что-нибудь насторожило их. Может, они увидели на берегу наши бочки с горючим и подумали, что мы на ночь возвращаемся туда. Ведь они же не знают, кто мы. Они могли увидеть бочки на берегу и решить, что на Конфитес базируется какое-то судно, потребляющее много горючего. И потом, едва ли им хочется драться, имея уже раненых на борту. Правда, шхуна с этими ранеными могла бы где-нибудь отстояться ночью, а те, кто способен к бою, высадились бы и захватили радиостанцию, если им очень нужно было связаться со второй подлодкой. Хотел бы я знать, куда девалась эта вторая подлодка. Что-то очень с ней странно все.
Подумай-ка лучше о чем-нибудь более веселом. Например, как приятно будет стоять у штурвала спиной к солнцу. Но помни, что, наевшись соленой рыбы, они теперь лучше разбираются в местных условиях, так что придется тебе поработать головой. Он заснул и проснулся только за два часа до рассвета, когда его стали кусать мошки. Мысли о деле успокоили его, и он проспал это время без всяких снов.
XII
Они снялись с якоря еще до рассвета, и Томас Хадсон повел судно по узкой, похожей на канал протоке между двух отмелей, серевших по сторонам. К восходу солнца он уже выбрался из этой протоки и, осторожно минуя каменистые выступы большого рифа, взял курс на север, туда, где синело открытое море. Можно было выиграть в расстоянии, пройдя вдоль рифа с внутренней стороны, но там путь был бы опаснее.
Ветер улегся, и море было настолько спокойно, что волны лишь тихо плескались у камней. Но день обещал быть горячим и душным, и можно было ждать, что после полудня налетит шквал.
Его помощник взошел на мостик и огляделся кругом. Потом стал всматриваться в дальнюю полосу берега, где торчала высокая, безобразная башня маяка.
– Можно было спокойно идти с внутренней стороны.
– Знаю, – сказал Томас Хадсон. – Но так лучше, по-моему.
– День будет как вчера. Только еще жарче.
– Они не уйдут далеко.
– Они никуда не уйдут. Они где-нибудь выжидают. На маяке тебе скажут, шли они через проход между Паредоном и Коко или нет.
– Верно.
– Я схожу к маяку на шлюпке, – сказал Антонио. – Я знаю смотрителя. А вы можете подождать меня у маленького островка против мыса. Я мигом обернусь.
– Пожалуй, и бросать якорь не стоит.
– Ну, якорь нетрудно выбрать, у тебя достаточно дюжих парней.
– Пошли наверх Вилли и Ару, если они поели. Едва ли кто рискнет здесь показаться, уж очень близко от маяка, и потом треклятое солнце так бьет в глаза, что ничего и не увидишь. Но все-таки пошли еще Джорджа, и Генри тоже. Наше дело – ничего не упустить.
– Том, ты не забывай только, что подводные камни в этих местах попадаются даже там, где вода уже совсем синяя.
– Не забываю, тем более что их можно увидеть.
– Чай будешь пить холодный?
– Да. И пожалуйста, сделай мне сандвич. Только раньше вышли людей на вахту.
– Сейчас вышлю. С кем-нибудь из них передам тебе чай, а сам буду готовить шлюпку к спуску.
– Смотри только, разговор там веди осторожно.
– Для этого я и вызвался идти туда сам.
– Захвати рыболовную снасть. Меньше вызовешь подозрений, когда шлюпка подойдет к маяку.
– Верно, – сказал его помощник. – Хорошо бы еще захватить им каких-нибудь гостинцев.
Четверо поднялись на мостик и заняли каждый свой пост. Генри спросил:
– Ничего не видал, Том?
– Видал черепаху, а над ней летала чайка. Я все думал, она опустится черепахе на спину, но она не опустилась.
– Mi capitan, – сказал Джордж. Хоть тоже баск, он был более рослый, чем Ара, и он был хороший спортсмен и отличный моряк, но во многом другом далеко уступал Аре.
– Mi senor obispo, – сказал Томас Хадсон.
– Ладно, Том, – сказал Джордж. – Если я вдруг увижу большую подлодку, тебе доложить?
– Если такую, как ты в тот раз увидел, лучше оставь ее при себе.
– Та мне до сих пор по ночам снится, – сказал Джордж.
– Слушай, перестань ее поминать, – сказал Вилли. – Я только что позавтракал.
– Мы тогда как оглянулись, так на мне прямо вся шерсть дыбом встала, – сказал Ара. – А ты что почувствовал, Том?
– Страх.
– Вижу, всплывает, – продолжал Ара. – И вдруг Генри кричит: "Том, это авианосец!"
– А я виноват, что ли, если она была похожа. Я бы и сейчас так сказал.
– Она мне существование отравила, – сказал Вилли. – С того дня я так и хожу сам не свой. За пятачок зарекся бы еще когда-нибудь выходить в море.
– Вот тебе двадцать центов и можешь сойти на берег в Паредон-Гранде, – сказал Генри. – Там тебе еще сдачи дадут.
– А я не хочу сдачи. Я лучше возьму пересадочный билет.
– Да ну? – сказал Генри. После двух последних посещений Гаваны между ними кошка пробежала.
– Слушай, ты, богач, – сказал Вилли. – Мы тут никаких подлодок не ищем, а то ты бы и на мостик не взошел, не хватив прежде для храбрости. Мы просто собираемся перебить десяток фрицев, улепетывающих на дрянной посудине. А это даже тебе по плечу.
– Ты все-таки двадцать центов возьми, – сказал Генри. – Пригодятся когда-нибудь…
– Засунь их себе в…
– А ну хватит, ребята, – сказал Томас Хадсон. – Хватит, говорю. – Он пристально посмотрел на обоих.
– Извини, Том, – сказал Генри.
– Извиниться и я могу, – сказал Вилли. – Хоть и не за что.
– Том, смотри, – сказал Ара. – Что это там почти у самого берега?
– Скала, которую обнажил отлив, – сказал Томас Хадсон. – На карте она показана чуть восточнее.
– Нет, я не об этом. Дальше смотри, примерно на полмили дальше.
– А это человек. Ловит крабов или проверяет вентери.
– Может, стоило бы потолковать с ним?
– Он с маяка, а на маяке уж Антонио со всеми потолкует.
– Ры-ыба! Ры-ыба! – закричал помощник, и Генри спросил:
– Можно, я займусь ею, Том?
– Давай. А Хиля пошли сюда.
Генри сошел вниз, и немного спустя большая рыбина выпрыгнула из воды – это была барракуда. Еще немного спустя Томас Хадсон услышал, как крякнул Антонио, вонзая ей под жабры багор, а потом раздались глухие удары дубины по голове. Он ждал громкого всплеска, когда мертвая рыба будет снова брошена в воду, и смотрел назад, чтобы увидеть, насколько она велика. Но всплеска не было, и тогда он вспомнил, что в этом районе кубинского побережья барракуду употребляют в пищу, и Антонио, должно быть, решил подарить ее служащим маяка. Вдруг снова раздался двукратный крик: "Ры-ыба!" – но на этот раз над поверхностью воды ничего не показалось, только зажужжала разматывающаяся леска. Он выровнял курс и застопорил оба мотора. Потом, видя, что леска продолжает разматываться, выключил один мотор совсем и медленно развернулся по направлению к рыбе.
– Агуха! – закричал помощник. – И здоровенная.
Генри уже выводил рыбу, и вся она видна была за кормой, причудливо вытянутая в длину, с полосами на спине, четко темневшими в синеве прозрачных верхних слоев воды. Казалось, ее уже можно достать багром, но тут она вдруг дернула головой и, круто рванувшись вглубь, мгновенно исчезла из виду.
– Всегда они пытаются спастись таким рывком, – сказал Ара. – А быстрая как пуля.