Он теперь неотрывно смотрел на зеленые берега впереди. Вода снова стала совсем бурой, а мангровые листья блестели как лакированные. Он всматривался, стараясь увидеть, нет ли где углубления или вырубки в зарослях. Но ничего не было видно, кроме зеленой листвы, темных веток и корней, обнажившихся от движения судна по воде. Кое-где из своих обнажившихся ямок под корнями выползали крабы.
Русло здесь постепенно сужалось, но видно было, что впереди оно снова становится шире. Может быть, у меня просто сдали нервы, подумал он. Большой краб торопливо вылез из-под корней и шлепнулся в воду. Томас Хадсон еще напряженней вгляделся в заросли, но ничего не увидел – только путаницу стволов и веток. Еще один краб, быстро перебирая лапками, пополз к воде.
И тут с берега открыли огонь. Он не видел вспышки, и боль пронзила его раньше, чем он услышал звук выстрела. Хиль был уже на ногах рядом с ним. Антонио слал трассирующие пули в то место, где он успел заметить вспышку.
– Туда бросай, туда, – сказал Томас Хадсон Хилю. Он чувствовал себя так, словно его три раза стукнули бейсбольной битой, и по левому бедру что-то текло.
Широко размахнувшись, Хиль метнул свою бомбу, и длинный заостренный корпус огнетушителя, блестя медью на солнце, пронесся над Томасом Хадсоном. Летел он не как стрела, а вращаясь на лету.
– Ложись, Хиль, – сказал Томас Хадсон. Ему самому очень хотелось лечь, но он знал, что нельзя, что не может судно остаться без управления. На носу Генри открыл огонь из обоих орудий, и он слышал глухие удары и босыми ногами ощущал, как при каждом выстреле содрогается весь корпус судна. Шуму много, подумал он. Тем лучше: нагонит страху на эту сволочь.
Когда бомба попала в цель, пламя ослепило его раньше, чем послышался грохот разрыва и повалил дым. Он почувствовал запах дыма, и расщепленной древесины, и горелой листвы.
– Встань, Хиль, и швырни две гранаты справа и слева от дыма.
Хиль не метал гранат. Он посылал их в воздух, точно бейсбольный мяч с третьей базы на первую, и они летели, похожие на железные серые артишоки с тонкими хвостиками дыма позади.
Прежде чем белые вспышки разрывов осветили заросли, Томас Хадсон успел проговорить в трубку:
– Бей их, Генри, разноси их к такой-то матери! Им тут некуда податься!
У дыма от гранат запах был не такой, как у дыма от бомбы, и Томас Хадсон сказал Хилю:
– Кинь еще две гранаты. Рассчитай так, чтобы одна попала дальше, чем бомба, а другая поближе сюда, к нам.
Он увидел, как обе гранаты взвились, а потом рухнул на палубу. То ли он рухнул, то ли палуба обрушилась на него, разобрать было трудно, потому, что палуба была очень скользкая от натекшей с его бедра крови, но ушибся он крепко. Когда разорвалась вторая граната, слышен был сухой треск брезента, прорванного осколками в двух местах. Еще осколки попали в обшивку корпуса.
– Помоги мне подняться, – сказал он Хилю. – Уж эту ты бросил – ближе некуда.
– Ты куда ранен. Том?
– В ногу и еще куда-то.
Впереди на воде показалась шлюпка с Вилли и Арой, которая шла к ним.
Дотянувшись до трубки, он велел Антонио передать наверх Хилю санитарную сумку.
И тут он увидел, как Вилли вдруг бросился плашмя на бак шлюпки и открыл огонь по мангровым зарослям правого берега. Он услышал так-так-так-так его "томпсона". Потом раскатился другой, более затяжной звук. Он включил оба мотора и дал всю скорость, которая только возможна была в таком узком русле. Он не очень ясно представлял себе, какая это скорость, потому что его мучила дурнота. Дурнота проникала в кости, заполняла собою всю грудь и внутренности, спускалась в пах. Он еще не ослабел окончательно, но уже чувствовал, как слабость одолевает его.
– Поверни одно орудие в сторону правого берега, – сказал он Генри. – Вилли там что-то обнаружил.
– Слушаю, Том. Как ты?
– Ранен, но пока держусь. А ты и Джордж?
– У нас полный порядок.
– Как только заметишь что-нибудь, сразу же открывай огонь.
– Слушаю, Том.
Томас Хадсон застопорил моторы и дал задний ход, стараясь вывести судно из зоны, которую обстреливал Вилли. Вилли вставил в свой "томпсон" обойму с трассирующими пулями, чтобы указывать цель остальным.
– Ты готов, Генри? – спросил Томас Хадсон в трубку. – Готов, Том.
– Давай начинай короткими очередями.
Он услышал, как грохнули пятидесятимиллиметровки, и дал Вилли знак подходить. Шлюпка пошла к ним на всей скорости, которую можно было выжать из ее моторчика. Вилли все время стрелял, пока они не пришвартовались к судну с подветренной стороны.
Вилли взошел на борт и сразу же бросился на мостик, оставив Ару возиться со шлюпкой.
Он увидел Тома, увидел Хиля, который накладывал жгут на его левую ногу у самого паха.
– Господи милостивый! – сказал он. – Сильно тебя, Томми?
– Не знаю, – сказал Томас Хадсон. Он и в самом деле не знал. Он не видел ни одной своей раны. Он видел только кровь, она была темная, и это успокаивало его. Но ее было слишком много, и дурнота подступала все сильнее.
– Что там, Вилли?
– Не знаю. Один гад высунулся и пальнул в нас из автомата. Я его положил на месте. Думаю, что положил.
– Я даже не слыхал выстрела, такую ты поднял трескотню.
– А уж от вас грохоту – прямо будто склад боеприпасов взорвался. Как ты думаешь, там еще кто-нибудь есть?
– Может, и есть. Хотя мы им вкатили хорошую порцию.
– Так что будем делать? – спросил Вилли.
– Можно плюнуть, пусть их догнивают сами, – сказал Томас Хадсон. – А можно высадиться и покончить с этим делом.
– Меня больше сейчас заботят твои раны, – сказал Вилли.
Генри возился с пушками. Если с пулеметами он обращался небрежно и грубо, то тут он был сама деликатность, и даже удвоенная, поскольку пушек было две.
– Ты знаешь, где они, Вилли?
– Они только в одном месте и могут быть.
– Так высадимся и прикончим их к такой-то матери.
– Слышу слова офицера и джентльмена, – сказал Вилли. – Кстати, мы потопили их лодчонку.
– Да ну? Мы и этого не слышали, – сказал Томас Хадсон.
– А мы без лишнего шуму, – сказал Вилли. – Ара ее рубанул своим мачете, а парус изрезал на куски. Самому Иисусу Христу не отремонтировать ее даже за месяц, если б он еще работал в своей плотницкой мастерской.
– Ступай на бак к Генри и Джорджу, а Ара и Антонио пусть перейдут на правый борт. Мы пойдем к берегу, – сказал Томас Хадсон. Его мутило, и все у него было как не свое, но голова еще не кружилась. Жгут, наложенный Хилем, слишком быстро остановил кровь – значит, кровотечение внутреннее. – Будешь мне показывать, как держать. Они далеко от берега?
– Там есть невысокая гривка, почти у самой воды, за ней они и прячутся.
– Думаешь, Хиль сможет их достать своими бомбами?
– Я дам очередь трассирующими, наведу на цель.
– А если они ушли оттуда?
– Уйти им некуда. Они видели, как мы раздолбали их лодку. Могут теперь разыгрывать "Последний бой генерала Кастера" в мангровых зарослях. Эх, черт, сейчас бы пива.
– В жестяной банке со льда, – сказал Томас Хадсон. – Ладно, живей за дело.
– Ты страшно бледный, Томми, – сказал Вилли. – Ты много крови потерял.
– Тем более надо торопиться, – сказал Томас Хадсон. – Пока я еще держусь.
Он стал поворачивать штурвал, а Вилли, выставив из-за борта голову, время от времени корректировал ход.
Генри теперь стрелял с таким расчетом, чтобы попадания приходились то перед поросшей деревьями гривкой, то дальше, за ней, а Джордж бил туда, где верхушки деревьев были выше всего.
– Как там, Вилли? – спросил Томас Хадсон в трубку.
– Гильз столько валяется, что хоть медеплавильный завод открывай, – сказал Вилли. – Держи носом к берегу, а потом развернешься, чтобы Аре и Антонио удобно было открыть бортовой огонь.
Хилю почудилась человеческая фигура впереди, и он выстрелил. Но это была только большая, низко росшая ветвь – Генри подсек ее, и она повисла.
Томас Хадсон смотрел на приближавшийся берег. Когда уже можно было разглядеть каждый отдельный листок в зарослях, он снова развернул судно и почти тотчас же услышал "томпсон" Антонио и увидел его трассирующие пули, уходившие чуть правее пуль Вилли. Ара тоже открыл стрельбу. Томас Хадсон дал задний ход и подвел судно совсем близко к берегу, но так, чтобы оставался простор для Хиля.
– Брось один огнетушитель, – сказал он ему. – Туда, куда показывал Вилли.
Хиль бросил, и снова Томас Хадсон подивился меткости броска: медный цилиндр, блестя, взлетел высоко в воздух и канул вниз почти точно в указанном месте. Раздался взрыв, вспыхнуло пламя, и почти тотчас же в дыму появился человек – он шел к ним, сцепив вскинутые над головой руки.
– Не стрелять! – поспешно крикнул Томас Хадсон в обе переговорные трубки.
Но Ара уже успел выстрелить, и человек, покачнувшись, упал головой вперед в мангровые заросли.
Он снова наклонился к трубкам и приказал возобновить огонь. Потом очень усталым голосом сказал Хилю:
– Постарайся метнуть туда же еще один. И следом добавь парочку гранат.
Уже был пленный. И он упустил его.
Немного погодя он сказал:
– Вилли, не хочешь сходить с Арой на берег посмотреть, что там делается?
– Хочу, – сказал Вилли. – Только вы прикрывайте нас огнем. Мы попробуем зайти с тыла.
– Объясни Генри, что тебе нужно. А когда прекратить огонь?
– Как только мы войдем в заросли.
– Ладно, дикарь из джунглей, действуй, – сказал Томас Хадсон. И тут только он впервые успел подумать, что, вероятно, это конец.
XXI
Он услыхал, как за гривкой разорвалась граната. И сразу же стало тихо – ни шума, ни стрельбы. Тяжело привалившись к штурвалу, он следил, как тает на ветру дым от разрыва.
– Как только покажется шлюпка, я пойду вперед, – сказал он Хилю.
Он почувствовал на своем плече руку Антонио и услыхал его голос:
– Ты ляг, Том. Я буду править.
– Хорошо, – сказал он и последний раз глянул на узкое русло в зеленых берегах. Вода была бурая, но прозрачная, и течение сильное.
Хиль и Антонио уложили его на дощатый настил мостика. Потом Антонио встал к штурвалу. Он чуть подал назад, потому что судно сносило течением, и Томас Хадсон чувствовал мягкое подрагивание моторов.
– Ослабь немного жгут, – попросил он Хиля.
– Я принесу надувной матрац, – сказал Хиль.
– На досках хорошо, – сказал Томас Хадсон. – И мне, наверно, лучше не делать лишних движений.
– Подложи ему подушку под голову, – сказал Антонио. Он не отрываясь смотрел вперед.
Спустя несколько минут он сказал:
– Том, они машут нам.
И Томас Хадсон почувствовал, как моторы заработали и судно плавно пошло вперед.
– Как только мы выйдем из протоки, станешь на якорь.
– Хорошо, Том. Не нужно тебе разговаривать.
Когда якорь был брошен, пришел Генри сменить Антонио. Теперь, когда они находились в открытом море, Томас Хадсон ощущал легкое покачивание судна на волне.
– Воды кругом – без конца-краю, – сказал Генри.
– Да. Отсюда до Кайбарьена открытый путь, а там дальше есть две протоки, где фарватер размечен.
– Не разговаривай, Том. Лежи спокойно.
– Пусть Хиль принесет мне одеяло.
– Сейчас принесу сам. Тебе не очень больно, Том?
– Больно, – сказал Томас Хадсон. – Но так, что можно терпеть.
– Вот и Вилли, – сказал Генри.
– Том, старый чертяка, – сказал Вилли. – Молчи, я сам все скажу. Их там-было четверо, считая проводника. Это почти все, кто уцелел. Пятым был тот, которого подстрелил Ара. Он себя прямо растерзать готов; знает ведь, как тебе нужен был пленный. Сидит и плачет, я ему запретил подниматься сюда. Палец у него сам на спуск нажал, это можно понять.
– Куда ты бросал гранату?
– Мне там в одном месте что-то померещилось. Ты не разговаривай, Том.
– Нужно вернуться разминировать шхуну.
– Сейчас мы туда пойдем, и то место я тоже хочу проверить еще раз. Эх, была бы у нас быстроходная моторочка. Томми, а знаешь, эти огнетушители, мать их, лучше восьмидесятимиллиметровых минометов.
– Дальнобойность не та.
– А на кой тебе тут дальнобойность? Наш Хиль забрасывал их, прямо как баскетбольный мяч в кольцо.
– Ну, отправляйтесь.
– Тебе очень худо, Томми?
– Худо.
– Но ты ведь справишься, да?
– Попробую.
– Главное, ты лежи спокойно. Старайся совсем не шевелиться.
Шлюпка отвалила совсем недавно, но Томасу Хадсону казалось, что с тех пор прошло уже много времени. Он лежал на спине под навесом, который соорудил Антонио. Хиль и Джордж отвязали брезент, натянутый с наветренной стороны, и теперь его ласково обвевал свежий ветер. Ветер по-прежнему дул с востока, но не так сильно, как вчера, и облака в небе были высокие и редкие. Небо было синее-синее, как всегда в восточной части острова, сильней всего обдуваемой пассатами, и Томас Хадсон смотрел в синеву и старался не поддаваться боли. Генри хотел сделать ему укол морфия, но он решил: нет, ему еще может понадобиться, чтобы голова была ясная. Прибегнуть к морфию он всегда успеет.
Он лежал под легким шерстяным одеялом, все три раны его были перевязаны. Хиль обильно засыпал их стрептоцидом, прежде чем перевязать, и на пол у штурвала, где он стоял во время перевязки, просыпался стрептоцид, похожий на сахарную пудру. Когда с борта снимали брезент, чтобы дать больше доступа воздуху, он заметил три дырочки от трех пуль и еще несколько – правей и левей их. И места, где брезент пропороли осколки гранаты, он тоже заметил.
Хиль стоял рядом и смотрел на него, на его выбеленные солью волосы и серое лицо над одеялом. Хиль был простая душа. Он был отличный спортсмен и почти так же силен, как Ара, и, если б ему отработать некоторые удары, из него вышел бы первоклассный бейсболист. Рука у него просто создана была для броска. Томас Хадсон улыбнулся, вспомнив, как он швырял гранаты. Потом улыбнулся просто так – ему и его сильным мускулистым рукам.
– Тебе бы питчером быть, – сказал он и не узнал своего голоса.
– У меня выдержки не хватает.
– Сегодня хватало.
– Может быть, появилась, когда дело потребовало, – сказал Хиль с улыбкой. – Смочить тебе губы, Томми? Ты не говори, только сделай знак головой.
Томас Хадсон отрицательно покачал головой и перевел взгляд на лагуну, похожую на большое озеро. Она теперь была в белых барашках. Но волна была мелкая и ветер такой, при каком хорошо идти под парусами, а вдали синели прибрежные холмы Туригуаньо.
Так и надо сделать, подумал он. Пойдем прямо в Сентраль или в тот поселок, что рядом, может быть, там найдется врач. Хотя сезон уже кончился. Но ведь можно доставить на самолете хорошего хирурга. Люди там живут славные. Попасть в руки к плохому хирургу – это хуже, чем вовсе остаться без врача, так уж лучше я полежу спокойно, пока не прилетит хороший. Надо бы и внутрь принять стрептоцид. Но ведь воды-то мне пить нельзя. Ладно, друг, не расстраивайся, сказал он себе. Ты ведь шел к этому всю свою жизнь. Эх, не подстрели Ара этого фрица, хоть бы что-нибудь хорошее вышло из всех наших трудов. Хорошее – это, пожалуй, не то слово. Полезное – вот что нужно было сказать. Счастье еще, что они были вооружены хуже нас. Наверно, они убрали все вехи в протоке, оставили только одну, чтобы мы свернули туда, куда им нужно было. Но, может быть, если бы мы и взяли пленного, он бы оказался олухом и ничего бы не знал. А все-таки была бы хоть какая-то польза. Теперь уже от нас никакой пользы не жди. Как это никакой? А шхуну разминировать надо?
Думай про "после войны", когда ты снова будешь писать картины. Столько еще можно написать хороших картин, и, если работать в полную силу и ни на что другое не отвлекаться, это и есть то, что по-настоящему нужно. Моря никому не написать лучше тебя, если только ты возьмешься как следует и выбросишь из головы все другое. И не отступай, пиши именно так, как считаешь верным. Только нужно сейчас крепко держаться за жизнь, иначе эти картины не будут написаны. Жизнь человека немного стоит в сравнении с его делом. Но чтобы делать дело, нужно жить. Так держись крепче. Пришло время показать, на какое ты способен усилие. Вот и покажи, ни на что не надеясь, покажи. У тебя всегда хорошо свертывалась кровь, и ты можешь это усилие осуществить. Мы не люмпен-пролетарии какие-нибудь. Мы – самый цвет, и то, что мы делаем, мы делаем не за плату.
– Смочить тебе губы, Том? – снова спросил его Хиль.
Томас Хадсон покачал головой.
Три дерьмовые пули, думал он, и столько хороших картин к такой-то матери без всякого смысла. Надо же было этим несчастным идиотам устроить бойню на острове. Если б не это, они спокойно сдались бы в плен и ничего бы не случилось. Любопытно, а кто был тот, что уже шел сдаваться, когда Ара в него выстрелил? Верно, из той же породы, что и тот, которого они сами убили на острове. Откуда в них этот остервенелый фанатизм? Мы преследовали их здесь, и мы будем драться с ними и дальше. Но фанатиками мы не были никогда.
Он услышал мотор возвращавшейся шлюпки. Лежа, он не мог видеть, как она подходила, увидел только Вилли и Ару, когда они поднялись на мостик. Они были все исцарапаны – видно, продирались сквозь кусты, – а у Ары тек с лица пот.
– Я очень виноват, Том, – начал Ара.
– Брось, – сказал Томас Хадсон.
– Ладно, вот снимемся к чертям со стоянки, тогда поговорим, – сказал Вилли. – Ара, топай вниз выбирать якорь и пришли сюда Антонио, пусть становится к штурвалу.
– На Сентраль пойдем. Так будет скорее.
– Толково, – сказал Вилли. – Ты молчи, Том, я сам все скажу. – Он осекся, глянув на Томаса Хадсона, потом легонько положил ему руку на лоб, а другую руку сунул под одеяло и уверенным, но осторожным движением нащупал пульс.
– Не смей умирать, сукин сын, слышишь, – сказал он. – Лежи тихонько, и все будет хорошо.
– Слушаюсь, – сказал Томас Хадсон.
– При первой стычке их полегло трое, – стал рассказывать Вилли. Он сидел на мостике слева от Томаса Хадсона, и тот чувствовал шедший от него кислый запах пота, и поврежденный глаз его был налит кровью, а швы от пластической операции на лице побелели. Томас Хадсон лежал не шевелясь и слушал его. – У них только и было что два миномета, но они занимали хорошую позицию. Первый огнетушитель Хиля угодил в цель, а Генри своими пятидесятимиллиметровками вовсе раздолбал их к матери. Антонио тоже попал куда следует. А здорово Генри палит из этих пятидесятимиллиметровок.
– Он это всегда умел.
– А сейчас тем более. В общем мы с Арой все там разминировали. Перерезали все провода, но взрывчатку оставили. Теперь там полный порядок, а местонахождение тех, что мы здесь уложили, я точно помечу на карте.
Якорь был уже поднят, и моторы работали.
– Не слишком успешно мы справились в этот раз, – сказал Томас Хадсон.
– Они нас перехитрили. Но перевес в огневой мощи был на нашей стороне. Ты уж не говори ничего Аре насчет пленного. Он себя и так совсем загрыз. Я, говорит, и подумать не успел, а уже выстрелил.
Набирая скорость, судно шло к синим холмам впереди.
– Томми, – сказал Вилли. – Я же тебя люблю, сукин ты сын, не смей умирать.
Томас Хадсон взглянул на него, не поворачивая головы.