- Ты что? - спросила ее бледная женщина с растрепанными волосами, поднимаясь на кровати. - Глупая, чего это ты выскочила?
Надя не ответила. В конце коридора показались две фигуры в белых халатах. Врачи спешили к ней, и первый - высокий мужчина - еще там, вдали, широко развел руками.
- Что же мне делать с вами, Надежда Сергеевна? Зачем? Ваш муж каждую минуту звонит, интересуется здоровьем. Что я ему скажу?
- Я хочу…
- Пойдемте скорей, ляжем в палату, и там я вас выслушаю.
Надя поманила его слабой рукой. Он наклонился, покраснев, подставил ухо.
- Я никуда не пойду… - Надя почувствовала себя очень плохо и закрыла глаза. Сразу зажужжали вокруг примуса. - Никуда не пойду… - шепнула она, - пока не переведете всех на место…
Врач, ничего не понимая, выпрямился.
- Это она хочет, чтобы энтих обратно перевели, - заговорила старушка санитарка. - Энтих, которых давеча вы…
- Ага! Понятно. - Главный врач внимательно посмотрел на Надю, подумал и сделал широкий, решительный знак рукой - из коридора в палату. И сейчас же старшая сестра вместе в двумя санитарками побежали в дальний конец коридора, подняли там кровать вместе с больной женщиной - и потащили в Надину палату.
- Сейчас все будет сделано, - ласково сказал Наде главный врач и поджал губы. - Это наша оплошность. Простите. Может быть, вы перейдете туда, пока мы…
- Вы даете мне слово, что всех?..
- Господи, какой может быть разговор?.. Пожалуйста, прошу вас.
Врачи подхватили ее под руки и осторожно привели в палату, к кровати. Надя легла. Женщина-врач взяла ее руку и сразу же обернулась к старшей сестре.
- Принесите термометр. - Она посмотрела в глаза главному врачу. Тот ответил ей таким же пристальным взглядом и взял Надину руку.
- Боли есть?
- О-ох… Есть… - чуть слышно шепнула Надя, не открывая глаз.
- Да, похоже, - сказал главный врач, посмотрел на женщину в белом халате и на цыпочках пошел к выходу. Он открыл вторую дверь палаты. Быстрее, быстрее несите! - донесся его резкий голос.
Санитарки внесли еще одну кровать. Надя лежала с закрытыми глазами и вдруг услышала голос старшей сестры:
- Лидка, подвинь-ка первую кровать… Эти жены начальства хуже самих начальников. А теперь эту бери… Никогда не угадаешь, чего им…
Надя широко открыла глаза. И старшая сестра, перехватав ее взгляд, сразу же улыбнулась, наклонилась к ней.
- Ну что, милочка? Как себя чувствуем?..
Сжав губы, Надя отвернулась.
А в дверях уже стояли четыре или пять человек в белых халатах учителя. Впереди - Валентина Павловна. Она подошла к Наде, взяла ее за руку, села на край кровати. В глазах ее стояли слезы. Она ничего не говорила - только пожимала Наде руку.
- Миленькая, - наконец заговорила она. - Милая Надежда Сергеевна. Мы все вас любим! Вот и для вас испытания пришли, бедняжка. Ничего… Надюшенька моя. Теперь лежите, пожалуйста, не расстраивайте нас. Не бегайте в коридор… Вам привет от Дмитрия Алексеевича. Он сам просил передать привет и вот… письмо… Господи, мы вас так хорошо понимаем все.
Появился главный врач и попросил всех посетителей оставить палату в связи с тяжелым состоянием больной. Учителя, кивая и улыбаясь Наде, ушли, и Надя, подождав еще несколько минут, развернула письмо. Оно было короткое - тетрадная страница, исписанная крупными строчками.
"Дорогая Надежда Сергеевна, - писал Лопаткин. - Я хорошо понимаю ваше состояние и спешу Вас уверить - я ни в чем Вас не виню. Вы очень честны и прямы, и верите в людей. Поэтому Вы так быстро подчиняетесь авторитетам. Я ценю в тов.Дроздове незаурядный талант руководителя, хотя у нас, как это часто бывает, есть большие расхождения во взглядах на жизнь. Мне кажется, что и Вы не вполне разделяете его взгляды. Этим и вызвана вся история. Ваша душа, по-моему, не признает компромиссов - начинает метаться. Это хорошо. Жму Вашу руку и прошу прощения за то, что я стал невольным виновником Ваших страданий.
Д.Лопаткин".
Надя перечитала это письмо несколько раз, а когда около дверей зашаркали шаги мужа, спрятала письмо под подушку.
Леонид Иванович был в белом, длинном - до полу - халате, должно быть, с плеч главного врача. Он остановился в дверях, и тут же Надя услышала женский голос:
- Товарищ Дроздов, состояние Надежды Сергеевны заставляет нас…
Леонид Иванович окинул палату быстрым взглядом, но Надю не заметил. Улыбнулся, подчиняясь медицине, и шагнул назад.
Через два дня утром он опять пришел - на этот раз в маленьком - женском халате. Увидел Надю, сел около нее, взял за руку и, шутливо хмурясь, сказал:
- Ты у меня молодец.
Слушала его Надя спокойно, иногда, закрывая глаза от подступающей боли, смотрела на его желтый, лысеющий лоб, на крепкие белые зубы, стараясь заглянуть в душу этого до сих пор непонятного ей человека. Но видела только умные, ласковые, немного насмешливые, черные глаза. "Что же ты не говоришь своего мнения? - думала она. - Что бы придумать? Что значит эта похвала: молодец?"
- Да-а, - сказал, улыбаясь, Леонид Иванович. - Восстание. - И весело оглянулся по сторонам. Засмеялся, покачал головой. - Навела порядок! Теперь, смотри мне, чтоб выздоровела!
- Ты знаешь, - тихо и слабо заговорила Надя, - я до войны, еще девочкой, лежала в больнице. В Ленинграде… Там не было такого…
- А теперь полежишь в Музге, - ласково ответил он, как бы не уловив ее главную мысль. Помолчал, улыбаясь, подбирая какое-то шутливое слово, и сказал: - Музга, как видишь, относится к тебе лучше!
Нет, он не собирался сегодня беспокоить ее серьезными разговорами. Он решил ее развлечь веселыми новостями.
- Ты знаешь, этого павиана и пьяницу Максютенко от меня забирают! В филиал Проектного института. Я думаю, я ломаю голову - для чего? А его как специалиста по чугунным трубам! Он, значит, авдиевскую машину проектировал, так его теперь и на другую берут. Пошел человек! Впрочем, без меня он быстро пропадет…
- Ты сказал, авдиевскую? - как бы нехотя спросила Надя. - Это ее забраковал приезжий твой, доктор наук? А другая - может, это Лопаткина машина? - И Надя подняла на него спокойные, серые глаза.
- Ты думаешь? Возможно… Они там все вместе с Шутиковым с ума посходили. О трубах только и говорят. Галицкий, правда, мне предсказывал, что авдиевская машина дальше опытного образца не пойдет. Может, там тоже почуяли, спохватились…
- Да… - сказала Надя, и Леонид Иванович опять не заметил особого звучания в ее голосе.
- Ты устала? - спросил он, и глаза его влажно потеплели.
- Нет. - Надя тоже улыбнулась. Но она думала о чем-то постороннем.
- Смотри, не затевай больше ничего. Твое восстание имело, так сказать, лишь частный успех. Завтра, смотришь, привезут сюда мадам Ганичеву, и вся твоя подзащитная публика пойдет в коридор. Это не мною и не тобой учреждено. Это блага, которые на данном этапе распределяются в соответствии с количеством и качеством труда. Уравниловка - вещь вредная. Я вот, например, в больницах не лежу совсем. Должность не позволяет. На ногах болею. Мы если ложимся, то ужо не встаем. - Сказав это, Леонид Иванович важно закрыл глаза. Потом приоткрыл один лукавый глаз и засмеялся. - А т-такой человек, как ты, когда болеет, на него приятно посмотреть. Он должен находиться в особых условиях. Ты ведь у меня особенная. Редкий цветок! А вот когда Ганичева ляжет… Эта баба их заставит побегать!
Так и не заметив ничего нового в голосе и в глазах своей жены, Леонид Иванович попрощался, опять окинул взором палату, ухмыльнулся и ушел. И Надя еще при нем сунула руку под подушку. Проводив его спокойным взглядом до дверей, она достала письмо Лопаткина. "…стал невольным виновником Ваших страданий…" - прочитала она и сразу увидела выпуклые ключицы, широкие, сухие кулаки этого человека, так хорошо скрывающего свои неудачи. Его тусклые, словно больные, волосы, его втянутые щеки и под бровями впадины глаз, наполненные мужественной, прощающей теплотой.
Через две недели она выписалась из больницы. Леонид Иванович узнал об этом по телефону. С работы он пришел, как всегда, поздно и очень удивился, не найдя жены в спальне.
- Она спит у себя, в той комнате, - сказала ему Шура. - Я им раскладушку постелила. Хотела перинку покласть, так не дала. Говорит, доктор не велел.
- 6 -
В апреле Надя родила мальчика. Это событие как бы сдвинуло и повернуло по-новому ее характер. Она словно забыла обо всех своих знакомых, встречала и Валентину и мужа одинаково рассеянным, почти чужим взглядом. Зато в своей комнате - вымытой, проветренной, белой от разложенных везде простыней и пеленок - она была другой, но опять-таки не прежней. В наброшенном кое-как халате, непричесанная, она сияла затаенным материнским счастьем. Часами ходила, сидела и опять ходила около спящего ребенка. Пеленала его и при этом целовала и смазывала вазелиновым маслом розовые складки на его тельце, требовала кипятку, чтобы приготовить свежий раствор борной кислоты, - вместо того, который был приготовлен два часа назад. Прочитав в книге, что волосы могут служить убежищем для инфекции, Надя тут же потребовала ножницы. Без сожаления, напевая перед зеркалом, она сама кое-как обрезала свои длинные волосы, а то, что осталось, забрала под белую косынку. И все - с сиянием, со счастливым румянцем.
Леонид Иванович заказал на механическом заводе комбината коляску для сына. Коляска был сделана в три дня - маленький, обтекаемый экипаж, сверкающий никелем и голубой эмалью, - и доставлена в комнату Нади. Двадцатого мая "сама" Дроздова, как говорили о ней в поселке, вывезла коляску на улицу и двинулась по сырой, но уже плотной дорожке на прогулку. Коляска легко катилась перед нею, Надя иногда чуть-чуть подталкивала ее, не отрывая взгляда от полупрозрачного целлулоидного козырька, за которым ей мерещилось личико спящего ребенка.
Надя выкатила коляску на перекресток, затем свернула на длинную и широкую Восточную улицу, похожую больше на ковыльный пустырь, пересеченный столбами и застроенный по краям саманными домиками. Потихоньку двигаясь этой бесконечной улицей, с жадностью дыша холодным весенним воздухом, она узнавала весенние запахи - то запах огородной земли, то запах прелых досок. Пригретая весенним солнцем, Надя как бы заснула с открытыми глазами. Потом она очнулась и увидела, что с той стороны, через улицу, к ней идет улыбающаяся Валентина Павловна. Неумело обхватив, она прижимала к себе рулон ватмана. Этот рулон привлек внимание Нади. О чем-то напомнил, что-то пробудил, и, приветствуя свою подругу, Надя почувствовала, что в ней зреет удивительная, но верная догадка.
- Дайте скорей посмотреть! - Валентина Павловна бросила на руки Наде тяжелый рулон и наклонилась к коляске. - Ах, господи, какое чудо! зашептала она. - Как же мы хорошо спим! И какая же мы кукла! Какие у нас красные щеки!
- Куда же мы идем? - спросила Надя, шутливо подделываясь под ее тон.
- Да чепуха, тут в одно место, - Валентина Павловна махнула рукой. Выпуклый лоб ее слегка покраснел.
- По благотворительным делам? - спокойно и тихо спросила Надя, передавая ей ватман.
- Ну да. - Валентина Павловна еще заметнее покраснела и добавила беспечно: - Вот, достала ему ватман.
- Как у него дела?
- Новый вариант чертит…
Надя замолчала. Догадка - это одно дело, а вот такое прямое признание этого она не ожидала.
- Валя…
Валентина Павловна побагровела.
- Вот вы и попались… да? - шепнула Надя ей на ухо и поцеловала это горячее, розовеющее ушко.
Валентина Павловна не ответила. Они долго шли молча.
- Он не знает об этом… о чем мы говорили? В школе - помните? спросила Надя.
- И не должен знать, - шепнула Валентина Павловна.
- Хотите, я скажу? Или что-нибудь подстрою? А?
- Ничего нельзя делать. Слышите? Я вас очень прошу.
Если он узнает, мне нельзя будет туда ходить.
- Да?..
И они опять обе глубоко задумались.
- Что же, он опять чертит? Какой же это вариант?
- Последний, - гордо сказала Валентина Павловна. - Он получил распоряжение министра. Министр приказал проектировать старый вариант, а Дмитрий Алексеевич заканчивает новый - этот и пойдет.
- Пойдет? Это совершенно точно?
- Я видела сама распоряжение из министерства.
- Неужели он - настоящий?..
- Я в этом не сомневалась никогда, - Валентина Павловна, сощурив глаза, сухо посмотрела вперед на невидимого врага. - Я считаю, что даже тот человек, который когда-то давно первым из всех людей приделал себе птичьи крылья и прыгнул с колокольни - и он тоже "настоящий". Обыватель, конечно, хохотал… Обыватель разрешает таким… летунам существовать, он милостив, - но только при одном условии: чтобы у них не было неудач. Над неудачником он хохочет…
- Вы что хотите сказать? - Надя замедлила шаг. Губы ее искривились, и слезы задрожали в глазах. - Валентина Павловна!..
- Дмитрий Алексеевич не разбился. Крылья у него оказались настоящими. Но если б вы видели, как у него иногда идет из носа кровь… когда он переволнуется… У этого человека, который был когда-то чемпионом университета по бегу! Милая Наденька, не обижайтесь… Я ведь два года закрываю его, как могу, от насмешек… от недоверия…
- Валентина Павловна!.. Значит, меня он не простил?..
- Вы не так говорите. Не то… Как будто только за себя боитесь. Он, конечно, простил. Конечно! Но ему было тяжело. Если б вы, Надюша, видели, как он задумывается, когда он один. Как он читал и перечитывал этот приказ! Вы тогда многое поняли бы… Почему я это говорю: я ведь могла не сказать вам, что получен министерский приказ. Или министр мог не издать распоряжения. И крылья, они тоже могли оказаться слабыми - ошибка, скажем, в расчетах. Что же? Вы были бы уверены, что он не настоящий, и смотрели бы на него с превосходством? Ведь вы сейчас вот сказали машинально: неужели он настоящий?.. Я все думаю: кто это научил вас не верить человеку? Откуда это чувство превосходства? Надюша, не лучше ли сначала верить, а потом уже, когда набралось достаточно доказательств, тогда уже не верить!
Поздно вечером, придя с работы, Леонид Иванович услышал за стеной, в комнате Нади, равномерный скрип детской кроватки и тихое, монотонное пение Шуры. Он зашел к жене. Надя лежала на диване в мягкой полутьме и глядела вверх, на лампу, завешенную со всех сторон пестрой тканью. Шура поскрипывала кроваткой и тихим тоненьким голосом выводила: "Бай-бай, баю-бай, пришел дедушка Бабай. Пришел дедушка Бабай, сказал - Коленьку давай!"
Надя, не взглянув на мужа, показала рукой на диван, рядом с собой. И Леонид Иванович послушно сел.
- Ну, что нового? - спросила Надя.
- Ганичев с завтрашнего дня - король на комбинате. Принял дела.
- Телеграмму ты получил?
- Получил. Еду в Москву через неделю. Квартира уже есть. Тебя оставлю пока здесь. Когда там улажу - вызову. Не бойся, у тебя будет провожатый. Доставит тебя.
Он замолчал, прилег на диване, отдыхая. "А мы Колю не дадим. Он у нас пока один…" - тоненько тянула Шура, поскрипывая коляской.
- Да, еще новость! - сказал Леонид Иванович, оживляясь. - Лопаткин! Пробил ведь ход! Мне звонили сегодня из филиала. Требовали Максютенко и заодно Лопаткиным интересовались.
- Я это знаю. Он заканчивает новый вариант…
- Вот как? Новый, говоришь? - Леонид Иванович встал, чтобы пройтись туда-сюда. Он всегда ходил, "колесил" по комнате, если его захватывала какая-нибудь новая мысль. И Надя поймала себя на том, что следит за ним.
- Говоришь, новый? - спросил Леонид Иванович, останавливаясь. Взглянул на кроватку ребенка и сел. - А откуда ты узнала?
- Имею информацию. - Надя чуть заметно улыбнулась. - Скажи мне вот что, - голос у нее был сонный, она смотрела вверх. - Скажи мне… товарищ Дроздов. Ты как - хорошо реагируешь на критику?
- Смотря какая критика! - Леонид Иванович засмеялся.
- Я беспартийная. Но я тебя сейчас буду критиковать, - сказала Надя и замолчала.
- Ну что ж, критикуй! - немного выждав, сказал Леонид Иванович.
- Я думаю, что ты такой критики у себя на заводе не услышишь. Мне интересно, почему у тебя была потребность издеваться над этим изобретателем? В его отсутствие говорить о нем… - не перебивай! говорить всякие вещи. И кому! Мне, человеку из коллектива, где он работал когда-то! Уважаешь ты кого-нибудь из людей, кроме себя?
Во время этой неожиданной тирады Леонид Иванович все время пытался остановить ее. Закрыв глаза, говорил: "Надя… Надя…"
- Надя, послушай, - сказал он, наконец. - Я понял тебя. Слушай: во-первых, я не издевался над Лопаткиным, а излагал свою точку зрения и говорил о ней только тебе, своей жене. Я ее тебе не навязывал. Я знал одного директора, который несколько лет кормил и одевал сумасшедшего изобретателя. Они вместе вечный двигатель конструировали. Этот пример наш министр любит приводить… Вот тебе обстоятельство, которое сыграло свою роль в формировании моей точки зрения…
- Министр? - спросила Надя с усмешкой.
- Нет, не министр. На сегодняшний день мы имеем еще целый ряд новых обстоятельств, которые изменили…
- Ты считаешь, что ответил? - тихо спросила Надя.
Леонид Иванович с тревогой развел руками.
- Ты - помнишь? - назвал его марсианином…
- Надюш… Постой-ка. Разве я спорю с тобой? Возможно, что я проявил здесь слабость, поддался антипатии… Но это был только ответ на его слабость. У всех этих… творцов очень высоко развито самомнение.
- Кто тебе сказал?
- Он всегда со мной держал голову только вот так, - и Леонид Иванович раздраженно поднял голову повыше - так, как никогда ее не держал Лопаткин.
- А как он должен был держать голову перед тобой? Вот так? - Надя согнулась перед мужем, и он поморщился.
- Я н-не верю в существование так называемых возвышенных натур. Рядом с понятием "гений" обязательно существовало понятие "чернь". - Леонид Иванович напал на удачную мысль, вскочил и с довольным видом стал расхаживать по ковру. - Я потомок черни, бедноты. У меня наследственная неприязнь ко всем этим… незаменимым…
Он остановился перед Надей. Она молчала - не могла найти нужных слов, хотя, как и всегда, чувствовала, что он не совсем прав.
- Вот что… - заговорила она наконец. - Вот ты говоришь, что ты потомок черни. Чернь - это не обязательно беднота. Наоборот, бедняк много думает, размышляет над своей судьбой. И даже над человеческими судьбами. И между прочим, - тут Надя улыбнулась, - в процессе этих размышлений именно бедняки иногда приходили к гениальным открытиям! Чернь - это что-то другое - не кажется тебе?
Леонид Иванович ничего не сказал на это.
- Это действительно что-то черное, - задумчиво продолжала Надя. - И страшное. Самое плохое. Оно стремится захватить побольше и все время кривит душой. А когда захватит - сразу разжиреет, и все равно у него будет морда, а не лицо…
Леонид Иванович остро посмотрел на нее, сел и обхватил голову желтыми пальцами.