Элинор брела по улице. Дети расчерчивали мостовую мелом на квадраты; женщины, выглядывая из верхних этажей, рыскали по улице алчными, недовольными глазами. Комнаты сдавались только одиноким мужчинам. В окнах виднелись таблички с надписями: "Меблированные комнаты" или "Ночлег и завтрак". Элинор гадала, что за жизнь течет за тяжелыми желтыми шторами. В этих трущобах и обитает моя сестра, подумала она, поворачивая назад. Наверное, Делия часто ходит здесь одна по вечерам. Элинор вернулась на площадь, поднялась по лестнице и опять постучала в дверь. Ни звука в ответ. Она немного постояла, глядя на падающие листья, слыша крики мальчишек-газетчиков и воркование голубей в древесных кронах. "Только ты, крошка. Только ты, кро…" Лист упал на землю.
По мере того как иссякал день, движение на Черинг-Кросс становилось все оживленнее. Ворота вокзала всасывали и пешеходов, и экипажи. Люди двигались быстро, как будто в здании вокзала скрывался демон, который мог бы разгневаться, если бы его заставили ждать. И все-таки они находили мгновение, чтобы остановиться и схватить газету. Облака то собирались, то раздвигались - то скрывая солнце, то позволяя ему сиять. Колеса и копыта расплескивали грязь - то темно-бурую, то текуче-золотистую; из-за общего гомона и грохота почти не был слышен пронзительный щебет птиц, сидевших на карнизах. Одноколки звенели и проезжали, звенели и проезжали. В одном из дребезжащих экипажей сидел плотный краснолицый мужчина с цветком в папиросной бумаге - полковник.
- Эй! - крикнул он, когда экипаж проезжал мимо ворот, и выставил руку в люк на крыше. Затем он высунулся и получил газету. - Парнелл! - воскликнул полковник, нащупывая очки. - Надо же, умер!
Экипаж покатил дальше. Полковник перечитал новость два или три раза. Умер, повторил он, снимая очки. Он ощутил что-то вроде облегчения, даже с оттенком торжества, и прислонился спиной к углу кабины. Что ж, сказал себе полковник, он умер - этот беспринципный авантюрист, этот подстрекатель, источник всех бед, этот… Тут в полковнике всколыхнулось некое чувство, связанное с его дочерью, - какое точно, он не смог бы сказать, но оно заставило его нахмуриться. Так или иначе, теперь его уже нет, подумал он. Как же он умер? Покончил ли с собой? Ничего удивительного в этом не было бы… Так или иначе, его нет, и дело с концом. Полковник сидел, держа в одной руке скомканную газету, а в другой - цветок в папиросной бумаге. Экипаж свернул на Уайтхолл… Его было за что уважать, подумал полковник, проезжая мимо палаты общин, - о других такого не скажешь. А насчет процесса о разводе болтали много чепухи. Полковник выглянул из окна. Экипаж приближался к улице, где раньше он всегда останавливался и оглядывался. Полковник повернул голову и посмотрел направо, вдоль улицы. Общественный деятель не может себе такого позволить, подумал он. Он слегка кивнул, и экипаж поехал дальше. Теперь она написала мне и просит денег. Очередной дружок оказался скотиной - как и предполагал полковник. Она потеряла всю свою привлекательность, думал он. Сильно располнела. Что ж, он может позволить себе великодушие. Он вновь надел очки и принялся читать деловые новости.
Теперь смерть Парнелла ничего не изменит, думал полковник. Если бы он прожил подольше, скандал выдохся бы со временем… Полковник поднял голову. Экипаж, как обычно, поехал кружным путем.
- Налево! - крикнул полковник. - Налево! - Возница, как всегда, свернул не туда.
В цокольном этаже дома на Браун-стрит слуга-итальянец, без пиджака, читал газету. В комнату вбежала служанка со шляпкой в руке.
- Смотри, что мне подарили! - воскликнула она.
В качестве искупления за беспорядок в гостиной леди Парджитер подарила ей шляпку.
- Элегантно, правда? - Служанка надела широкополую итальянскую шляпку набок и позировала перед зеркалом. Шляпка была будто свита из стеклянных волокон.
Антонио пришлось отложить газету и поймать служанкино запястье - из чистой галантности, потому что она не была красавицей, а повадки ее были карикатурой на то, как ведут себя девушки в холмистых городках Тосканы. Однако перед крыльцом остановился экипаж. Две лошадиные ноги замерли у перил. Придется встать, надеть пиджак, подняться по лестнице и открыть дверь, в которую уже позвонили.
Он не торопится, подумал полковник, ожидая у порога. Волнение, вызванное смертью, уже почти улеглось в нем, хотя весть о ней еще продолжала пульсировать в его сознании. Впрочем, это не помешало ему заметить, что его родственники заново отделали кирпичную кладку. И откуда у них лишние деньги? Троим сыновьям надо давать образование, да еще две девочки… Эжени, конечно, умная женщина, но лучше бы ей нанять горничную, чем брать этих итальяшек, которые, кажется, вечно глотают макароны. Тут дверь открылась, полковник начал подниматься по лестнице, и ему показалось, что он услышал смех где-то в глубине дома.
Приятная гостиная у Эжени, подумал он, стоя в ожидании. В комнате был беспорядок. В одном месте на полу валялись клочки бумаги - видно, кто-то что-то распаковывал. Они были в Италии, вспомнил полковник. На столе стояло зеркало. Вероятно, одна из вещиц, которые она там подобрала: такие штуки обычно и привозят из Италии. Старое зеркало, все в пятнах. Полковник расправил перед зеркалом галстук.
Однако я предпочитаю зеркала, в которых можно себя увидеть, подумал он, отворачиваясь. Пианино открыто. И чашка с чаем - полковник улыбнулся, - как всегда, полупустая. По всей комнате ветки с высохшими красными и желтыми листьями. Она любит цветы. Полковник был рад, что не забыл свое обычное приношение. Он выставил цветок в папиросной бумаге перед собой. Но почему в комнате полно дыма? Вот опять потянуло… Оба окна в соседней комнате были открыты, дым шел из сада. Траву, что ли, жгут? Полковник подошел к окну и выглянул. Да, точно - Эжени с двумя девочками. Развели костер. Магдалена, его любимица, подбросила целую охапку палых листьев - высоко, как могла, - и пламя взвилось огромным веером.
- Это опасно! - крикнул полковник.
Эжени отвела детей от огня. Они подпрыгивали от восторга. Вторая девочка, Сара, проскочила под материнской рукой, сгребла еще одну охапку листьев и тоже бросила в костер. Пламя взвилось огромным веером. Подошел слуга-итальянец и доложил о приходе гостя. Полковник постучал по оконному стеклу. Эжени обернулась и увидела его. Одной рукой она прижала к себе детей, а другой помахала полковнику.
- Стой на месте! - крикнула она. - Мы сейчас придем!
Клок дыма налетел прямо на полковника, глаза его заслезились, он отвернулся и сел на стул у дивана. Через секунду торопливо вошла Эжени, протягивая к нему руки. Он встал и взял ее руки в свои.
- Мы жжем костер, - сказала она. Глаза у нее блестели, волосы выбились из прически. - Поэтому я такая растрепанная, - добавила она, поднося руку к голове. Даже в неприбранном виде она исключительно хороша, подумал Эйбел. Красивая, крупная женщина, начинающая полнеть, заметил он, когда они пожали руки, но ей это идет. Такие женщины привлекали его гораздо сильнее, чем типичные розовощекие англичанки. Ее плоть походила на желтоватый и мягкий воск, глаза были темные, как у иностранки, а на носу - горбинка. Полковник протянул ей камелию, свой традиционный подарок. Негромко ахнув, Эжени вынула цветок из папиросной бумаги и села.
- Как мило с твоей стороны! - сказала она, подержала цветок перед собой, любуясь, а потом, по своему обыкновению, взяла стебелек губами. Ее движения всегда казались полковнику очаровательными.
- Костер в честь дня рождения? - спросил он и запротестовал: - Нет-нет-нет, чаю я не хочу.
Она взяла свою чашку и отпила оставшийся холодный чай. Вид Эжени навеял полковнику воспоминания о Востоке: вот так женщины в жарких странах сидят в дверях домов, на солнце… Однако теперь было очень холодно: окно было открыто, дым несло в комнату. Полковник все еще держал в руке газету. Он положил ее на стол.
- Читала новость? - спросил он.
Эжени поставила чашку, ее большие темные глаза слегка расширились. Казалось, в них таятся огромные запасы чувств. Ожидая, когда полковник продолжит, она чуть подняла руку в вопросительном жесте.
- Парнелл, - отрывисто сказал Эйбел. - Умер.
- Умер?! - переспросила Эжени. Ее рука театрально упала.
- Да. В Брайтоне. Вчера.
- Парнелл умер! - повторила она.
- Выходит, так, - сказал полковник. Ее эмоциональность всегда заставляла его чувствовать себя более трезвым, но ему это нравилось. Она взяла газету.
- Бедняжка! - прошептала Эжени, бросив газету.
- Бедняжка? - переспросил полковник. Ее глаза наполнились слезами. Он был озадачен. Она имеет в виду Китти О’Шей? О ней он и не подумал. - Ради него она поломала свою жизнь, - сказал полковник, слегка фыркнув.
- Ах, но как, должно быть, она его любила… - проговорила Эжени.
Она провела рукой по глазам. Полковник помолчал. Ее реакция казалась ему несоразмерной, но она была искренней. Ему это импонировало.
- Да, - сказал полковник довольно сухо. - Да, наверное.
Эжени опять взяла цветок и принялась вертеть его в руках. Время от времени она становилась странно рассеянной, но полковнику всегда бывало с ней легко. Рядом с ней его тело будто расслаблялось, точно спадало какое-то напряжение.
- Как страдают люди!.. - прошептала она, глядя на цветок. - Как они страдают, Эйбел! - Она повернулась и посмотрела прямо на него.
Из соседней комнаты влетел клуб дыма.
- Ты не боишься сквозняка? - спросил полковник, посмотрев на окно.
Она ответила не сразу. Покрутила цветок в руке. Затем встала и улыбнулась.
- Да-да. Закрой! - сказала она, изящно взмахнув рукой.
Полковник подошел к окну и закрыл его. Когда он обернулся, она уже стояла перед зеркалом и приводила в порядок волосы.
- Мы развели костер в честь дня рождения Мэгги, - тихо сказала Эжени, глядясь в рябое венецианское зеркало. - Поэтому, поэтому… - Она пригладила волосы и прикрепила камелию к платью. - Я такая…
Она чуть склонила голову набок, оценивая, как сочетается цветок с платьем. Полковник сел и стал ждать. Смотрел он в свою газету.
- Похоже, они собираются замять дело, - сказал он.
- Неужели ты хочешь сказать… - начала Эжени, но тут дверь открылась, и вошли дети. Мэгги, старшая, появилась первой, вторая девочка, Сара, держалась за ней.
- Приветствую! - громко сказал полковник. - Вот и они! - Он обернулся. Он очень любил детей. - Желаю тебе счастья и долголетия, Мэгги!
Он нащупал в кармане ожерелье, которое Кросби уложила в картонную коробочку. Мэгги подошла, чтобы взять подарок. Волосы у нее были расчесаны, и одета она была в чистое накрахмаленное платье. Девочка открыла коробку, и золотисто-синее ожерелье повисло на ее пальце. На мгновение полковник засомневался, нравится ли оно ей. На детской руке оно выглядело немного безвкусным. К тому же сама Мэгги молчала. Однако мать сразу нашла те слова, которые должна была произнести дочь:
- Какая прелесть, Мэгги! Просто прелесть!
Мэгги по-прежнему молча держала ожерелье.
- Скажи дяде Эйбелу спасибо за чудное ожерелье, - подсказала мать.
- Спасибо за ожерелье, дядя Эйбел, - четко и ровно повторила Мэгги, но полковник опять почувствовал укол сомнения. Его охватила досада, причем никак не соразмерная причине. Впрочем, мать застегнула ожерелье на шее у девочки, а затем повернулась к младшей дочери, которая подглядывала из-за спинки кресла. - Иди сюда, Сара, - сказала мать. - Подойди и поздоровайся.
Эжени протянула руку - и для того, чтобы подманить девочку, и чтобы скрыть едва заметный физический изъян, который всегда вызывал у полковника чувство неловкости. В раннем детстве ее уронили, и от этого одно плечо было слегка выше, чем другое. Полковник ощущал дурноту: он не мог выносить даже малейшее уродство в ребенке. Впрочем, это не влияло на настроение девочки. Она подскочила к нему, повернулась на одной ножке и поцеловала его в щеку. Затем она потянула сестру за платье, и обе, смеясь, выбежали в соседнюю комнату.
- Сейчас будут восхищаться твоим прелестным подарком, Эйбел, - сказала Эжени. - Как ты их балуешь! И меня тоже, - добавила она, прикоснувшись к цветку камелии на груди.
- Надеюсь, ей понравилось? - спросил полковник. Эжени не ответила. Она опять взяла чашку с холодным чаем и отпила в своей вальяжной манере южной женщины.
- А теперь, - сказала она, откинувшись на спинку, - расскажи мне все свои новости.
Полковник тоже откинулся на спинку и задумался. Какие у него новости? Вот так, сразу, в голову ничего не приходило. Рядом с Эжени ему всегда хотелось быть немножко эффектным. Она бросала отблеск на все вокруг себя. Пока он колебался, опять заговорила она:
- Мы чудесно провели время в Венеции! Я брала с собой детей. Поэтому мы все такие загорелые. Жили мы не на Большом канале - я терпеть не могу Большой канал, - но совсем рядом с ним. Две недели палящего солнца. А цвета… - Она помолчала. - Изумительные! - Эжени выбросила вперед руку. Жесты у нее были весьма выразительные. Вот так она все приукрашивает, подумал полковник. Но и этим она ему нравилась.
Он не был в Венеции много лет.
- Там были приятные люди? - спросил он.
- Ни души, - сказала Эжени. - Ни души. Никого, кроме жуткой мисс ***. Она из тех женщин, из-за которых начинаешь стыдиться своей родины! - с чувством произнесла она.
- Я знаю таких, - усмехнулся полковник.
- Но возвращаться из Лидо по вечерам, - продолжила Эжени, - когда сверху - облака, а снизу - вода… У нас был балкон, мы любили там сидеть. - Она сделал паузу.
- Дигби был с вами? - спросил полковник.
- Нет. Бедный Дигби. Он отдыхал раньше, в августе. Ездил в Шотландию, к Лассуэйдам, охотиться. Ему это на пользу, ты знаешь.
Вот опять, приукрашивает, подумал полковник.
Но Эжени заговорила опять:
- Так, расскажи о своих. Как там Мартин и Элинор, Хью и Милли, Моррис и… - Она запнулась. Полковник понял, что она забыла, как зовут жену Морриса.
- Силия, - подсказал он и замолчал. Он хотел рассказать о Майре, но стал говорить о детях: о Хью и Милли, Моррисе и Силии. И об Эдварде.
- Похоже, его ценят в Оксфорде, - пробурчал полковник. Он очень гордился Эдвардом.
- А Делия? - спросила Эжени. Она взглянула на газету.
Полковник сразу потерял всю свою приветливость. Он напустил на себя грозную мрачность и стал похож на старого быка, выставившего рога, подумала Эжени.
- Может быть, это образумит ее, - зло сказал он.
Помолчали. Из сада донеслись крики и смех.
- Ох уж эти дети! - воскликнула Эжени. Она встала и подошла к окну. Полковник последовал за ней.
Дети пробрались обратно в сад. Костер яростно полыхал. Посреди сада поднимался целый столб огня. Девочки танцевали вокруг него, галдя и хохоча. Рядом стоял обтрепанный старик с граблями, похожий на опустившегося конюха. Эжени распахнула окно и крикнула. Но девочки продолжали пляску. Полковник тоже высунулся. Они были похожи на дикарок с развевающимися волосами. Полковнику захотелось выбежать в сад и прыгнуть через костер, - но он был слишком стар. Пламя рвалось ввысь - расплавленное золото, красный жар.
- Браво! - крикнул полковник и захлопал в ладоши. - Браво!
- Маленькие чертовки! - сказала Эжени. Она радовалась не меньше них, отметил про себя полковник. Эжени перегнулась через подоконник и прокричала старику с граблями: - Подбросьте еще! Пусть горит ярче!
Но старик уже разгребал огонь. Головешки валялись порознь. Пламя опало.
Старик отогнал детей.
- Вот и все, - вздохнула Эжени и повернулась.
Кто-то вошел в комнату.
- Ой, Дигби, а я и не слышала! - воскликнула она. Дигби стоял с портфелем в руке.
- Здравствуй, Дигби! - сказал Эйбел, пожимая руку брату.
- Откуда столько дыма? - спросил Дигби, оглядываясь.
Он слегка постарел, подумал Эйбел. Дигби был в сюртуке, верхние пуговицы расстегнуты. Сюртук немного потертый, волосы с проседью. Но очень хорош собой. Рядом с ним полковник всегда чувствовал себя грузным, потрепанным жизнью, грубоватым. Ему было немного неловко за то, что его застали высунувшимся из окна и хлопавшим в ладоши. Он выглядит старше, подумал полковник, когда они стояли рядом, - а ведь он на пять лет моложе меня. Он был известным человеком в своей области: достиг высот, получил рыцарское звание и все остальное. Но я богаче, с удовлетворением вспомнил полковник. Поскольку из двух братьев именно Эйбел всегда считался неудачником.
- У тебя такой усталый вид, Дигби! - воскликнула Эжени, садясь. - Ему нужен настоящий отпуск. - Она повернулась к Эйбелу. - Скажи ты ему.
Дигби смахнул белую нитку, приставшую к его брюкам. Слегка кашлянул. Комната была полна дыма.
- Что это за дым? - спросил он жену.
- Мы жгли костер в честь дня рождения Мэгги, - сказала она, будто оправдываясь.
- Ах да, - сказал Дигби. Эйбелу стало неприятно: Мэгги была его любимицей, отцу следовало помнить, когда у нее день рождения.
- Да, - сказала Эжени, опять поворачиваясь к Эйбелу, - всем он позволяет уходить в отпуск, а сам никогда не отдыхает. К тому же после целого дня на работе приходит домой с полным портфелем бумаг. - Она указала на портфель.
- Нельзя работать после ужина, - сказал Эйбел. - Это дурная привычка.
У Дигби действительно малость нездоровый цвет лица, подумал полковник. Дигби не обратил внимания на женские эмоции.
- Читал новость? - спросил он у брата, указав на газету.
- Да, еще бы! - отозвался Эйбел. Он любил говорить с братом о политике, хотя его слегка задевало обыкновение того напускать на себя важный вид, будто он знает гораздо больше, чем может сказать. Все равно на следующий день все будет в газетах, подумал полковник. Тем не менее они всегда говорили о политике. Эжени им это позволяла, уютно устроившись в углу дивана. Она никогда не вмешивалась. Однако через некоторое время она встала и начала убирать с пола мусор, выпавший из ящика при распаковке. Дигби замолчал и смотрел на нее - через зеркало.
- Оно тебе нравится? - спросила Эжени, положив руку на рамку.
- Да, - сказал Дигби, но в его голосе послышалась нота порицания. - Недурственное.
- Для моей спальни, - быстро проговорила Эжени.
Дигби смотрел, как она набивает клочки бумаги в ящик.
- Не забудь, - сказал он, - мы ужинаем с Четэмами.
- Я помню. - Эжени опять прикоснулась к волосам. - Мне надо привести себя в порядок.
Кто такие "Четэмы"? - спросил себя Эйбел. Важные персоны, большие шишки, предположил он с некоторым презрением. Да, они много вращаются в этом мире. Полковник воспринял эту фразу как намек на то, что ему пора. Братья уже сказали друг другу все, что хотели. Он, однако, надеялся, что еще сможет поговорить с Эжени наедине.