Мириам Пэрриш читала письмо. Элинор чертила линии на промокательной бумаге. Все это я слышала, все это было много раз, думала она. Она оглядела стол. Даже лица людей повторялись. Вот этот похож на Джадда, эта - на Лэйзенби. А это Мириам, думала Элинор, рисуя на промокашке. Я знаю, что скажет он и что скажет она, думала Элинор, проделывая карандашом дыру в промокашке. Вошла Роза. Но кто это с ней? - удивилась Элинор. Она не узнала спутницу Розы. Кем бы она ни была, Роза махнула ей на стул в углу, и собрание продолжилось. Зачем мы это делаем? - думала Элинор, пририсовывая лепесток к дырке. Она подняла глаза. Кто-то гремел, ведя палкой по прутьям ограды, и насвистывал. В саду за окном ветви деревьев качались вверх-вниз. Листья почти совсем распустились… Мириам положила бумаги на стол, мистер Спайсер встал.
Наверное, иначе нельзя, подумала она, опять беря карандаш. Она делала пометки, слушая мистера Спайсера. Оказывается, ее карандаш может аккуратно вести записи, пока она сама думает о чем-то другом. Она способна разделить себя надвое. Одна половина слушает выступление - а он говорит очень толково, отметила Элинор, - другая же тем временем бредет по зеленой лужайке и останавливается перед цветущим деревом (ведь был чудесный день, и ей очень хотелось отправиться в Кью-Гарденз). Это магнолия, спросила она себя, или они уже отцвели? Она вспомнила, что у магнолий нет листьев, только множество белых цветов… И провела линию по промокательной бумаге.
- Теперь Пикфорд, - сказала она, опять подняв глаза. Заговорил мистер Пикфорд. Элинор пририсовала к дыре еще несколько лепестков и заштриховала их, после чего подняла голову, потому что тон дискуссии изменился.
- Я прекрасно знаю Вестминстер, - заявила мисс Эшфорд.
- Я тоже! - парировал мистер Пикфорд. - Я прожил там сорок лет.
Элинор удивилась. Она всегда думала, что он живет в Илинге. Неужели он обитатель Вестминстера? Он был гладковыбритый, энергичный коротышка, которого она всегда представляла спешащим на поезд с газетой под мышкой. А он, оказывается, жил в Вестминстере… Странно.
Спор продолжился. Снаружи стало слышно голубиное воркование. "Только ты, крошка. Только ты, кро…" Теперь говорил Мартин. А он говорить мастер, подумала Элинор… Только зря он язвит, людей это задевает. Она провела еще одну линию.
Тут послышался шорох автомобильных шин. Машина остановилась у окна. Мартин умолк. Ненадолго повисла пауза. Затем дверь открылась, и вошла высокая женщина в вечернем платье. Все посмотрели на нее.
- Леди Лассуэйд! - сказал мистер Пикфорд, вставая и с шумом отодвигая свой стул.
- Китти! - воскликнула Элинор. Она привстала, но тут же села обратно. Произошла небольшая суматоха. Для вновь пришедшей нашли наконец место. Леди Лассуэйд села напротив Элинор.
- Я прошу простить меня, - начала она, - за опоздание. И за эту нелепую одежду, - добавила она, прикоснувшись к своему манто. Она действительно выглядела странно - в вечернем посреди дня. В волосах у нее что-то сверкало.
- В Оперу? - спросил Мартин, когда Китти села рядом с ним.
- Да, - коротко ответила она и деловито положила на стол белые перчатки. Манто распахнулось, обнаружив под собой мерцание серебристого платья. Китти действительно смотрится причудливо рядом с остальными, но с ее стороны очень мило, что она пришла, подумала Элинор, глядя на нее, - учитывая, что ей предстоит еще ехать в Оперу. Собрание продолжилось.
Сколько лет она замужем? - задумалась Элинор. Сколько прошло с тех пор, как мы сломали качели в Оксфорде? Она провела очередную линию по промокашке. Отверстие было теперь со всех сторон окружено лепестками.
- …и мы обсудили этот вопрос целиком и вполне откровенно, - говорила Китти. Элинор прислушалась. Мне нравится эта манера, подумала она. Она ужинала с сэром Эдвардом… Это манера благородной дамы - властная, естественная. Элинор опять прислушалась. Манера благородной дамы пленяла мистера Пикфорда, но раздражала Мартина - Элинор это знала. Мартин плевать хотел на сэра Эдварда и на его откровенность. Опять заговорил мистер Спайсер, к нему присоединилась Китти. Потом Роза. Они все упрямые ослы. Элинор слушала и все больше и больше раздражалась. Все сводится к одному: "Я прав, а вы нет". Эти препирательства - просто трата времени. Вот если бы нам чего-то достигнуть, до чего-то додуматься, проникнуть глубже, глубже, думала Элинор, пронзая карандашом промокательную бумагу. Вдруг она поняла то единственное, что имело значение. Слова уже вертелись у нее на языке. Она открыла рот, чтобы сказать их, но не успела она откашляться, как мистер Пикфорд сгреб свои бумаги и встал. Он просит извинить его. Ему надо в Дом правосудия. Мистер Пикфорд встал и вышел.
Собрание потекло дальше. Пепельница посреди стола наполнилась окурками, в воздухе висел дым. Ушел мистер Спайсер, затем - мисс Бодэм. Мисс Эшфорд туго обмотала вокруг шеи шарф, схватила свой чемоданчик и покинула помещение. Мириам Пэрриш сняла пенсне и повесила его на крючок, который был пришит спереди к ее платью. Все расходились, собрание закончилось. Элинор встала. Она хотела поговорить с Китти. Однако ее перехватила Мириам.
- Насчет визита к вам в среду, - начала она.
- Да, - сказала Элинор.
- Я только что вспомнила, что обещала отвести племянницу к дантисту.
- Мне вполне подойдет и суббота.
Мириам задумалась.
- А в понедельник можно? - спросила она.
- Я напишу вам, - сказала Элинор с раздражением, которого она никогда не могла скрыть, несмотря на всю святость Мириам. Мириам засеменила прочь с виноватым видом - точно маленькая собачка, пойманная на воровстве.
Элинор обернулась. Кое-кто еще спорил.
- Придет время, и ты со мной согласишься, - сказал Мартин.
- Никогда! Никогда! - Китти хлестнула перчатками по столу. Она выглядела очень хорошо и в то же время довольно смешно в своем вечернем одеянии.
- Почему ты не высказалась, Нелл? - спросила Китти, повернувшись к Элинор.
- Потому что… - начала Элинор и, помедлив, проговорила еле слышно: - Я не знаю.
Она вдруг почувствовала себя обтрепанной неряхой в сравнении с Китти, которая стояла в полном вечернем облачении, с драгоценными блестками в волосах.
- Ну, - сказала Китти, - мне пора. Может быть, кого-то подвезти? - Она указала на окно. За ним стоял автомобиль.
- Какое великолепное авто! - В голосе Мартина слышалась насмешка.
- Это машина Чарли, - довольно резко парировала Китти и обернулась к Элинор: - Поедешь, Элинор?
- Спасибо, - сказала Элинор. - Минутку…
Она стала суетливо собираться. Где-то она оставила перчатки… Брала она зонтик или нет? Она разнервничалась и чувствовала себя неуклюжей неряхой, точно школьница. Ее ждало великолепное авто, шофер держал одной рукой открытую дверцу, а другой - плед.
- Садись, - сказала Китти.
Элинор села, и шофер укрыл ей пледом колени.
- Мы оставим их, - сказала Китти, взмахнув рукой, - плести свои заговоры.
Автомобиль тронулся.
- Какие они все остолопы! - Китти обернулась к Элинор. - Сила всегда не права. Ты не согласна? Всегда не права, - повторила она, натягивая плед на колени. Она все еще была под впечатлением от собрания. И все же ей хотелось поговорить с Элинор. Они так редко встречаются, при том, что она так любит Элинор. Однако Элинор стесняется, сидит в своих нелепых одежках, а Китти никак не может забыть о собрании, ее мысли так и продолжают вертеться вокруг него.
- Какие они все остолопы! - повторила она, а затем начала: - Расскажи мне…
Ей хотелось расспросить о многом, но мотор был такой мощный, автомобиль так плавно лавировал посреди уличного движения, что она еще ничего не успела сказать, а Элинор уже выставила руку в окно, потому что они доехали до станции метрополитена.
- Он может здесь остановиться? - спросила Элинор, приподнимаясь.
- Может быть, тебе не так уж надо выходить? - взмолилась Китти. Она хотела поговорить с Элинор.
- Надо, надо, - сказала Элинор. - Меня папа ждет.
Она опять почувствовала себя ребенком рядом с этой знатной дамой и ее шофером, который распахнул дверцу.
- Навести же меня. Давай встретимся поскорее, Нелл, - сказала Китти, пожимая руку Элинор.
Автомобиль вновь тронулся. Леди Лассуэйд утроилась в углу сиденья. Вот бы почаще видеться с Элинор, думала она. Но ее никогда не заманишь на ужин. Всегда "меня папа ждет" или другая отговорка, думала Китти с горечью. Их пути разошлись так далеко, судьбы сложились совсем по-разному, со времен Оксфорда… Автомобиль замедлил движение. Ему пришлось занять место в длинной веренице машин, которая двигалась со скоростью пешехода, то вовсе останавливаясь, то дергаясь вперед по запруженной телегами узкой улице, которая вела к Оперному театру. По тротуарам шествовали мужчины и женщины в вечерних нарядах. Маневрируя между тележками уличных торговцев, они чувствовали себя смущенно и неудобно, со своими высокими прическами и выходными манто, петлицами и белыми жилетами, на которые бросало лучи предвечернее солнце. Дамы неловко ковыляли на высоких каблуках, то и дело поднося руки к прическам. Мужчины держались рядом с ними, будто оберегая их. Нелепо, думала Китти, смешно появляться в вечернем наряде в это время дня. Она откинулась на спинку сиденья. Грузчики с рынка Ковент-Гарден, невзрачные мелкие клерки в будничной одежде, грубые женщины в фартуках глазели на нее. В воздухе сильно пахло апельсинами и бананами. Но вот автомобиль стал тормозить и въехал под арку… Китти толкнула стеклянные двери и вошла в театр.
Ей сразу стало легче. Вдали от солнечного света, среди позолоты и красного бархата она уже не чувствовала себя нелепо. Наоборот - на своем месте. Дамы и мужчины, поднимавшиеся по лестнице, были одеты точно так же, как она. Аромат апельсинов и бананов сменился изысканным букетом, состоящим из запахов одежды, перчаток и цветов, который доставлял Китти удовольствие. Под ногами был толстый ковер. Китти прошествовала по коридору до своей ложи, которая была отмечена карточкой. Она вошла, и перед ней открылся весь зрительный зал. Все-таки не опоздала. Оркестр еще настраивался, музыканты смеялись, разговаривали и вертелись на стульях, деловито возились со своими инструментами. Китти стояла и смотрела на партер. Там царило большое оживление. Люди проходили на свои места, садились и опять вставали, снимали плащи и манто и делали знаки друзьям. Они были похожи на птиц, садящихся на поле. В ложах здесь и там появлялись белые фигуры, белые руки лежали на карнизах лож, белые манишки сверкали позади них. Весь театр блистал - алым, золотом, слоновой костью, пах одеждой и цветами, звенел писками и трелями инструментов, гудел и жужжал голосами. Китти взглянула в программку, лежавшую на бортике ложи. Давали "Зигфрида" - ее любимую оперу. На тесном пространстве внутри богато украшенной рамки были напечатаны имена исполнителей. Она наклонилась, чтобы прочитать их, и тут ей в голову пришла мысль, побудившая ее посмотреть на королевскую ложу. Там было пусто. В этот момент открылась дверь, и в ложу Китти вошли двое мужчин. Один был ее кузен Эдвард, второй - юноша, кузен ее мужа.
- Не отменили? - сказал он, пожимая ей руку. - А я уж боялся.
Он занимал какое-то место в Министерстве иностранных дел и обладал красивым римским профилем.
Все трое посмотрели на королевскую ложу. Там тоже на бортике лежали программки, но букет красных гвоздик отсутствовал. Ложа была пуста.
- Врачи поставили на нем крест, - с важным видом сказал молодой человек.
Они все воображают, будто знают все, подумала Китти, улыбнувшись тому, как он показывал свою осведомленность.
- А если он умрет? - спросила Китти, глядя на королевскую ложу, - думаете, спектакль прервут?
Молодой человек пожал плечами. На этот счет у него уверенности не было. Театр заполнялся. На руках дам, когда они шевелились, блестели искры; искристые волны колыхались, останавливались и возвращались, когда дамы поворачивали головы.
Но вот через оркестр к своему высокому сиденью прошествовал дирижер. Его встретил взрыв аплодисментов. Он обернулся к публике, отвесил поклон, отвернулся. Свет в зале померк, началась увертюра.
Китти прислонилась спиной к стенке ложи; складки занавеса бросали тень на ее лицо. Это ее весьма устраивало. Во время увертюры она посмотрела на Эдварда. В красноватом полумраке ей были видны лишь очертания его лица. Оно потяжелело, но в нем были и ум, и красота, а сейчас - когда он слушал увертюру - и некоторая отрешенность. Ничего бы не вышло, подумала Китти, я слишком… Она не закончила мысль. Он так и не женился, а она вышла замуж. У меня трое сыновей. Я была в Австралии, в Индии.
…Благодаря музыке Китти увидела саму себя и свою жизнь совсем по-новому и почувствовала радостное волнение. Ее личность, ее прошлое предстали в выгодном свете. Но почему Мартин высмеял мой автомобиль? - подумала она. Что толку высмеивать?
Занавес поднялся. Китти наклонилась вперед, чтобы лучше видеть сцену. Карлик бил молотком по мечу. "Бум-бум-бум", - наносил он короткие и резкие удары. Китти прислушалась. Музыка стала другой. Вот он, думала Китти, глядя на импозантного юношу, точно знает, что означает музыка. Он уже совершенно захвачен ею. Китти нравилось выражение поглощенности, которое, вытеснив его безупречную респектабельность, придало ему вид почти суровый… Но вот появился Зигфрид. Китти еще подалась вперед. В леопардовой шкуре, очень толстый, с бурыми ляжками, ведущий медведя, - он предстал во всей красе. Она была в восторге от дородного молодого человека в соломенно-желтом парике: голос у него был великолепный. "Бум-бум-бум", - стучал он. Китти опять отклонилась назад. Какие воспоминания это ей навеяло? Молодой человек, со стружкой в волосах, входит в комнату… Она тогда была очень молода. Еще в Оксфорде, кажется. Она пришла к ним на чаепитие, сидела на стуле, в очень светлой комнате, и в саду раздавался стук молотка. А потом вошел юноша со стружкой в волосах. И она захотела, чтобы он поцеловал ее. Или это был работник у Картеров и тогда еще вдруг появился старик Картер, ведя быка за кольцо в носу?
"Вот такая жизнь мне по душе, - подумала она, доставая театральный бинокль. - Потому что я такая же…"
Она приставила бинокль к глазам. Сцена вдруг стала яркой и близкой. Трава, казалось, сделана из толстых зеленых шерстяных ниток. Китти видела полные коричневые руки Зигфрида, лоснящиеся гримом. И лицо его блестело. Опустив бинокль, Китти откинулась назад в своем углу.
И старая Люси Крэддок… - она увидела Люси за столом, с красным носом и терпеливыми, добрыми глазами. "Значит, на этой неделе вы опять ничего не сделали, Китти", - произнесла она с упреком. Как я любила ее! - подумала Китти. А потом она вернулась в ректорскую резиденцию. Там было дерево с подпоркой посередине… Мать сидела очень прямо… Жаль, я так часто ссорилась с мамой, подумала Китти, - ее вдруг охватило ощущение убегающего времени и его трагизма. Музыка опять изменилась.
Китти вновь посмотрела на сцену. Туда уже вышел Странник. Он сидел на возвышении в длинном сером платье. Один глаз был закрыт неловко сидящей повязкой. Он все пел и пел, пел и пел. Внимание Китти ослабело. Она оглядела сумрачно-красноватый зрительный зал. Видны были только белые локти на бортиках лож. Кое-где яркие точки света обнаруживали тех, кто следил с фонариком по нотам. Взгляд Китти привлек точеный профиль Эдварда. Он слушал взыскательно, с большим вниманием. Ничего не получилось бы, подумала она, ни за что не получилось бы.
Наконец Странник удалился. Ну! - подумала Китти, опершись на бортик. Ворвался Зигфрид, в леопардовой шкуре, смеющийся и распевающий. Музыка взволновала Китти. Зигфрид подобрал куски сломанного меча, раздул огонь и стал стучать, стучать, стучать… Пение, стук молотка, взметание огня переплетались между собой. Все быстрее, все ритмичнее, все воодушевленнее стучал Зигфрид и, наконец, подняв меч высоко над головой, ударил по наковальне, которая с треском разлетелась. После этого он принялся размахивать мечом, кричать и петь, музыка тоже возносилась все выше и выше… Но тут опустился занавес.
В зрительном зале зажглись люстры. Все цвета вернулись. Оперный театр вновь ожил, вместе с сотнями лиц, брильянтов, мужчин, женщин. Они аплодировали и махали программками. Весь зал будто ощетинился трепещущими белыми листками бумаги. Занавес раздвинули и удерживали высокие лакеи в штанах до колен. Китти встала, аплодируя. Занавес опять сдвинулся и вновь разошелся. Лакеи едва держались на ногах под тяжестью его складок. Вновь и вновь приходилось им раздвигать занавес, и, даже когда они совсем отпустили его, артисты исчезли, а оркестранты начали покидать свои места, публика все еще стоя аплодировала и размахивала программками.
Китти обернулась к молодому человеку в своей ложе. Он облокотился на бортик и хлопал в ладоши, крича: "Браво! Браво!" Он забыл о Китти, забыл о самом себе.
- Прелестно, правда? - наконец проговорил он, обернувшись.
На его лице было странное выражение - как будто он находился сразу в двух мирах, которые силился совместить.
- Прелестно, - согласилась Китти. Она посмотрела на него с завистью. - А теперь, - сказала она, собирая свои вещи, - идемте ужинать.
В Хайямз-Плейс уже поужинали. Со стола было убрано, остались лишь несколько крошек и горшок с цветами, стоявший посередине, как часовой. В комнате было слышно только стрекотание иглы, протыкавшей шелк: Мэгги шила. Сара, сгорбившись, сидела на круглом стуле у пианино, но не играла.
- Спой что-нибудь, - вдруг попросила Мэгги.
Сара повернулась и ударила по клавишам.
- "Я твердою рукою сжимаю свой клинок…" - пропела она. Это был какой-то напыщенный марш восемнадцатого века, но голос ее звучал высоко и пронзительно. Сара поперхнулась и замолчала.
Некоторое время она ничего не говорила, держа руки на клавишах.
- Что толку петь, если нет голоса, - прошептала она.
Мэгги продолжала шить.
- Чем ты сегодня занималась? - наконец спросила она, резко подняв голову.