Дети смотрели, как он пытается найти среди флоринов шестипенсовик. Он потерял два пальца на правой кисти во время восстания сипаев, и мышцы ее так сократились, что она стала похожа на лапу старой птицы. Движения руки были неловки, монеты выпадали из нее, но полковник никогда не обращал внимания на свое увечье, поэтому дети не осмеливались помочь ему. Блестящие култышки отрубленных пальцев притягивали взгляд Розы.
- Вот тебе, Мартин, - наконец сказал полковник, протягивая сыну монету в шесть пенсов. Затем он опять хлебнул чая и промокнул усы салфеткой. - Где Элинор? - спросил он через некоторое время, вероятно, чтобы прервать паузу.
- У нее сегодня Гроув, - напомнила Милли.
- Ах, у нее сегодня Гроув, - пробормотал полковник. Он упорно размешивал сахар в чашке, как будто стараясь расколоть ее.
- Старые добрые Леви, - нерешительно сказала Делия. Она была отцовской любимицей, но сейчас не знала, как много она может себе позволить при таком его настроении.
Полковник промолчал.
- У Берти Леви на одной ноге шесть пальцев! - вдруг выпалила Роза. Остальные засмеялись. Но полковник оборвал их.
- Беги наверх делать уроки, мой мальчик, - сказал он, глядя на Мартина, который еще ел.
- Позволь ему допить чай, папа, - вступила Милли, опять подражая манере взрослой женщины.
- А новая сиделка? - спросил полковник, барабаня пальцами по краю стола. - Пришла?
- Да… - начала было Милли, но из передней послышался шум, и вошла Элинор - к облегчению всех, особенно Милли. Слава Богу, Элинор пришла, подумала она, поднимая голову, - утешительница, миротворица, смягчавшая для нее все бури и тяготы семейной жизни. Милли обожала сестру. Она назвала бы ее богиней и наделила бы ее красотой, которая не была ей присуща, нарядила бы ее в одежды, которых у нее не было. Если бы Элинор не держала в руках стопку маленьких пестрых тетрадок и пару черных перчаток. Защити меня, думала Милли, протягивая ей чашку, я такая робкая мышка, на меня все время наступают, я маленькая недотепа - по сравнению с Делией, которая всегда добивается своего, а меня папа все время отчитывает, сегодня он отчего-то сердит.
Полковник улыбнулся Элинор. И рыжий пес на коврике перед камином, подняв голову, вильнул хвостом, как будто признавал в Элинор одну из тех приятных женщин, которые дают кость, но моют после этого руки. Она была старшей дочерью, лет двадцати двух, не красавица, но цветущая и по природе жизнерадостная, хотя сейчас и выглядела усталой.
- Простите за опоздание, - сказала она. - Меня задержали. Но я не ожидала… - Она посмотрела на отца.
- Я освободился раньше, чем думал, - торопливо ответил он. - Деловая встреча… - Он осекся. Опять поссорился с Майрой. - А как у тебя в Гроув?
- У меня в Гроув… - повторила Элинор, но тут Милли передала ей накрытое блюдо. - Меня задержали, - опять сказала Элинор, наполняя свою тарелку и приступая к еде. Атмосфера разрядилась.
- Ну, расскажи нам, папа, - храбро сказала Делия, отцовская любимица, - чем занимался ты? Приключения были?
Вопрос оказался некстати.
- Стар я для приключений, - угрюмо ответил полковник. Он растирал кристаллики сахара об стенку чашки. Затем он будто пожалел о своей резкости, немного помолчал и сказал: - Я встретил в клубе старика Бёрка. Просил меня привести одну из вас на ужин. Робин приехал, в отпуск.
Он допил чай. Несколько капель упало на его остроконечную бородку. Полковник достал большой шелковый носовой платок и торопливо вытер подбородок. Элинор, сидя на своем низком стуле, заметила странный взгляд сначала в глазах Милли, а потом - Делии.
Похоже, между ними есть какая-то неприязнь. Но они не сказали ни слова. Все продолжали есть и пить, пока полковник, подняв свою чашку, не увидел, что она пуста, и не поставил ее твердо на блюдце, слегка звякнув. Церемония чаепития была окончена.
- А теперь, мой мальчик, иди готовить уроки, - сказал полковник Мартину.
Мартин отдернул руку, уже тянувшуюся к тарелке.
- Живо, - властно добавил отец.
Мартин встал и нехотя пошел, волоча руку по стульям и столам, чтобы замедлить свое движение. Дверь за собой он захлопнул довольно громко. Полковник встал и выпрямился в своем туго застегнутом сюртуке.
- Мне тоже пора, - сказал он, но сразу не ушел, как будто идти ему было особенно некуда. Он стоял среди своих детей очень прямо, словно хотел отдать какое-нибудь приказание, однако не мог его придумать. Наконец, он вспомнил. - Надеюсь, кто-нибудь из вас не забудет, - обратился он ко всем дочерям сразу, - написать Эдварду… Попросите его написать маме.
- Хорошо, - сказала Элинор.
Полковник пошел к двери, но остановился.
- И сообщите мне, когда мама захочет меня увидеть, - попросил он, а затем ущипнул младшую дочь за ухо. - Чумазая негодница. - Он указал на пятно на переднике. Роза прикрыла пятно рукой. У двери он остановился опять. - Не забудьте, - повторил он, пытаясь управиться с дверной ручкой, - не забудьте написать Эдварду, - повернул ручку и вышел.
Воцарилось молчание. Элинор чувствовала в воздухе какое-то напряжение. Она взяла одну из тетрадок, брошенных ею на стол, и открыла ее у себя на коленях. Но читать не стала, остановившись отсутствующим взглядом на дверном проеме в дальнюю комнату. Деревья в саду за домом начинали зеленеть, на кустах уже виднелись листочки, похожие на маленькие уши. Солнце сияло урывками, то скрываясь, то вновь выходя из-за туч, освещая то одно, то…
- Элинор, - перебила ее мысли Роза. Ее манера держаться до странности напоминала отцовскую. - Элинор, - тихо повторила она, потому что сестра не обратила на нее внимания.
- Что? - спросила Элинор, оборачиваясь к ней.
- Я хочу сходить к Лэмли.
Она была маленькой копией отца, особенно когда стояла, заложив руки за спину.
- К Лэмли идти уже поздно, - сказала Элинор.
- Там открыто до семи, - сказала Роза.
- Тогда попроси Мартина сходить с тобой.
Девочка медленно пошла к двери. Элинор опять взялась за свои расходные тетради.
- Одна не ходи, Роза. Одна не ходи, - сказала она, подняв глаза, когда Роза была уже у выхода из гостиной. Роза молча кивнула и исчезла.
Она прошла наверх. Задержалась у материнской комнаты и втянула носом кисло-сладкий запах, который, казалось, окутывал кувшины, чашки, тазики с крышками, стоявшие на столе у двери. Роза поднялась еще выше и остановилась у классной комнаты. Она не хотела входить туда, потому что была в ссоре с Мартином. Они повздорили из-за Эрриджа и микроскопа, а потом еще раз - когда обстреливали кошек, принадлежавших соседке мисс Пим. Но Элинор велела спросить его. Роза открыла дверь.
- Послушай, Мартин… - начала она.
Он сидел за столом, держа перед собой книгу, и бормотал - наверное, учил греческий или латынь.
- Элинор велела, - продолжила Роза, заметив, что брат покраснел, а его рука сгребла клочок бумаги, как будто он хотел скатать из него шарик, - спросить тебя… - она собралась с духом и прижалась спиной к двери.
Элинор сидела, откинувшись на спинку. Теперь солнце освещало деревья в саду за домом. Почки начали набухать. Весенние лучи, конечно, во всей красе показывали, как вытерлась обивка на стульях. Элинор заметила, что на спинке большого кресла - там, куда отец прислонялся головой, - виднеется темное пятно. Но как мало тут стульев, как просторно, как много воздуха по сравнению со спальней, в которой старая миссис Леви… - однако Милли и Делия молчали. Это все из-за званого ужина, вспомнила Элинор. Которая из них пойдет? Хотелось пойти обеим. Хорошо бы люди не говорили: "Приведите одну из своих дочерей" - лучше сказали бы: "Приведите Элинор", или "Приведите Милли", или "Приведите Делию", а не сваливали их всех в одну кучу. Тогда вопросов не возникало бы.
- Ладно, - отрывисто произнесла Делия, - я, пожалуй…
Она встала, будто собиралась куда-то пойти. Но остановилась, а затем подошла к окну, выходившему на улицу. У всех домов были одинаковые маленькие садики, одинаковые лесенки, одинаковые колонны и эркеры. Но сейчас спускались сумерки, и в угасающем свете дома выглядели призрачно, бесплотно. Начали зажигаться лампы. Гостиная дома напротив озарилась светом, после чего портьеры были сдвинуты и скрыли комнату. Делия стояла и смотрела на улицу. Женщина из низшего сословия катила детскую коляску; старик ковылял, заложив руки за спину. Затем улица на некоторое время опустела. Появилась одноколка и, позвякивая, проехала по дороге. Делия сразу же заинтересовалась. Остановится экипаж у их двери или нет? Она стала смотреть пристальнее. Но тут, к ее сожалению, кучер натянул вожжи, и лошадь встала за два подъезда от них.
- Кто-то приехал к Стэплтонам, - сообщила Делия, слегка раздвинув муслиновые шторы. Подошла Милли и встала рядом. Вместе они увидели сквозь щель между шторами, как из экипажа вышел молодой человек в цилиндре. Он поднял руку, чтобы заплатить вознице.
- Смотрите, чтобы не увидели, как вы подглядываете, - предупредила Элинор.
Молодой человек взбежал по ступенькам в дом. Дверь за ним закрылась, экипаж уехал.
Но две девушки еще некоторое время смотрели на улицу. В садиках перед домами цвели желтые крокусы. Миндаль и бирючину окутала зеленая дымка. Внезапно по улице пронесся порыв ветра, гоня по мостовой листок бумаги. За ним пролетел маленький пылевой вихрь. Над крышами рдел один из тех прерывистых лондонских закатов, которые по очереди зажигают окна золотым огнем. В весеннем вечере ощущалась какая-то мятежность. Даже здесь, на Эберкорн-Террас, освещение переходило от золотого сияния к сумраку и обратно. Делия задернула штору, отвернулась и, вернувшись в гостиную, вдруг произнесла:
- О Боже, Боже!
Элинор, опять взявшаяся было за свои тетрадки, недовольно подняла голову.
- Восемью восемь… - сказала она. - Сколько будет восемью восемь?
Поставив палец на страницу, чтобы отметить место, она посмотрела на сестру. Та стояла, откинув голову назад, в закатном свете ее волосы казались ярко-рыжими, а сама она в это мгновение выглядела дерзкой красавицей. Рядом с ней Милли смотрелась неприметной серой мышкой.
- Знаешь, что, Делия, - сказала Элинор, - ты уж подожди… - она не могла произнести то, что имела в виду: "Пока мама умрет".
- Нет, нет, нет! - воскликнула Делия, простирая руки. - Нет никакой надежды…. - начала она, но осеклась, потому что вошла Кросби с подносом. Она методично, с раздражающим позвякиванием, поставила на поднос чашки, тарелки, горшочки с вареньем, блюда с кексом, хлебом и маслом, положила ножи. Затем, осторожно неся поднос перед собой, вышла. Последовала пауза. Вновь появилась Кросби, сложила скатерть и передвинула столы. Опять пауза. Через минуту-другую она принесла две лампы с шелковыми абажурами. Одна была установлена в гостиной, вторая - в дальней комнате. После этого Кросби, поскрипывая дешевыми туфлями, подошла к окну и задернула занавески. Кольца привычно звякнули на медных стержнях, окна скрылись за толстыми складками бордового плюша. Когда занавески были сдвинуты в обеих комнатах, на гостиную точно спустилась глубокая тишина. Внешний мир словно пропал. Издалека, с соседней улицы, послышался заунывный голос уличного разносчика. Тяжелые копыта ломовой лошади медленно простучали по дороге. Колеса проскрежетали по мостовой, потом и этот звук исчез, и воцарилось полное безмолвие.
Лампы отбрасывали два ярких желтых круга. Элинор придвинула кресло к одной из ламп, склонила голову и продолжила делать то, что очень не любила и всегда оставляла напоследок: складывать числа. Она прибавляла восьмерки к шестеркам, пятерки к четверкам, при этом губы ее шевелились, карандаш ставил на бумаге точки.
- Ну, вот! - сказала она наконец. - Готово. Теперь пойду посижу с мамой.
Она остановилась, чтобы взять свои перчатки.
- Нет, - возразила Милли, отбросив в сторону только что открытый журнал. - Я пойду.
Внезапно из своего укрытия в дальней комнате появилась Делия.
- Мне совершенно нечего делать, - отрывисто сказала она. - Пойду я.
Делия поднялась по лестнице, ступенька за ступенькой, очень медленно. Подойдя к двери в спальню, у которой стоял стол с кувшинами и склянками, она остановилась. Ее слегка подташнивало от кисло-сладкого запаха болезни. Она не могла заставить себя войти. Через окошко в конце коридора виднелись оранжево-розовые завитки облаков на фоне бледно-голубого неба. Яркий свет ослепил ее после сумрачной гостиной. Несколько мгновений она не могла оторвать взгляда от окошка. Затем с верхнего этажа донеслись детские голоса: Мартин и Роза ссорились.
- Ну и не надо! - крикнула Роза.
Дверь хлопнула. Делия еще немного подождала, затем сделала глубокий вдох, снова посмотрела на пламенеющее небо и постучала в дверь спальни.
Сиделка тихо поднялась, приложила палец к губам и вышла. Миссис Парджитер спала. Она лежала в ложбине между подушек, подложив одну руку под щеку, и слегка постанывала, как будто блуждала по миру, в котором даже во сне путь ей преграждали мелкие препятствия. Лицо ее было полным и обвисшим, на коже виднелись буроватые пятна; волосы, некогда рыжие, сейчас были белыми, хотя кое-где оставались участки странного желтого цвета, как будто некоторые пряди окунули в желток. Казалось, только пальцы, с которых были сняты все кольца, кроме обручального, говорили о том, что она вступила в уединенный мирок недуга. Но на умирающую она не походила. Судя по ее виду, она могла существовать на этой границе между жизнью и смертью вечно. Делия не замечала в ней никакой перемены. Она села и увидела, как в узком и высоком зеркале у кровати отражался кусок неба, залитый багровым сиянием. Туалетный столик весь искрился светом. Лучи отражались в серебряных и стеклянных флаконах, выстроенных аккуратно и ровно, как вещи, которыми никто не пользуется. В этот час комната больной выглядела нездешне чистой, прибранной, тихой. У кровати стоял маленький столик с очками, молитвенником и вазочкой с ландышами. Цветы тоже казались ненастоящими. Делать было нечего - только смотреть.
Делия стала разглядывать пожелтевший портрет своего дедушки с бликом на носу, фотографию дяди Хораса в мундире, тощую скрюченную фигурку на распятии, висевшем справа.
- Ты же в это не веришь! - зло сказала она, глядя на мать, погруженную в сон. - Ты не хочешь умирать.
Она мечтала о ее смерти. Мать лежала перед ней в ложбине между подушками, такая мягкая, терзаемая распадом, но вечная - вечное препятствие, помеха, преграда течению жизни. Делия попыталась оживить в себе какие-то теплые чувства, жалость к ней. Например, в то лето, в Сидмуте, говорила она себе, когда она позвала меня с лестницы в саду… Но эта сцена растаяла, когда Делия стала мысленно вглядываться в нее. Перед ее глазами вставал другой образ - мужчины во фраке, с цветком в петлице. Но она пообещала себе не думать об этом до того, как ляжет в постель. О чем же ей думать? О дедушке с белым бликом на носу? О молитвеннике? О ландышах? Или о зеркале? Солнце зашло, зеркало потемнело и теперь отражало лишь сумрачно-серый кусок неба. Она больше не могла противиться наваждению.
"С белым цветком в петлице…" - начала она. Для этого требовалось несколько минут подготовки. Там должен быть зал, пальмы, внизу - пространство, где толпится много людей… Фантазия начала оказывать свое действие. Делию наполнило восхитительное, волнующее чувство. Она - на помосте, перед ней - многочисленная публика, все кричат, машут платками, свистят. И тут она встает. Поднимается, вся в белом, посреди помоста, рядом с ней - мистер Парнелл.
- Я говорю во имя Свободы, - начинает она, выбрасывая вперед руки, - во имя Справедливости…
Они стоят бок о бок. Он очень бледен, но его темные глаза горят. Он поворачивается к ней и шепчет…
Внезапно грезы были прерваны. Миссис Парджитер привстала на подушках.
- Где я? - вскрикнула она. Она была напугана и растеряна, как бывало часто, когда она просыпалась. Подняв руку, будто взывая о помощи, она повторила: - Где я?
На мгновение Делия тоже растерялась. Где она?
- Здесь, мама, ты здесь! - крикнула она. - В своей комнате!
Делия положила руку на покрывало. Миссис Парджитер судорожно сжала ее и обвела комнату глазами, будто кого-то искала. Казалось, она не узнает дочери.
- Что случилось? - спросила она. - Где я?
Затем она посмотрела на Делию и все вспомнила.
- А, Делия… Мне что-то приснилось, - пробормотала она почти виновато. Какое-то время она лежала, глядя в окно.
Снаружи зажигались фонари, улицу начал заливать мягкий свет.
- Сегодня была хорошая погода, - миссис Парджитер помедлила, - как раз для… - видимо, она забыла, для чего.
- Да, чудная, мама, - повторила Делия с деланной бодростью.
- …для… - повторила попытку ее мать.
Что сегодня за день? Делия не могла вспомнить.
- …для дня рождения твоего дяди Дигби, - наконец выговорила миссис Парджитер. - Передай ему от меня… Передай, что я рада.
- Передам, - сказала Делия. Она забыла о дядином дне рождения, а вот ее мать была в этих делах весьма педантична. - Тетя Эжени… - начала Делия.
Но ее мать смотрела на туалетный столик. В отсвете уличного фонаря скатерть казалась особенно белой.
- Опять чистая скатерка! - пробрюзжала миссис Парджитер. - Расходы, Делия, расходы - вот что меня беспокоит.
- Не стоит, мама, - вяло сказала Делия. Ее глаза приковал портрет дедушки. Почему, интересно, думала она, художник мазнул белилами по кончику его носа? - Тетя Эжени принесла тебе цветы, - сообщила Делия.
На лице миссис Парджитер вдруг выразилось удовлетворение. Она задумчиво устремила взгляд на чистую скатерть, которая только что напомнила ей о счете из прачечной.
- Тетя Эжени… - сказала она. - Я прекрасно помню, - ее голос стал живее и полнозвучней, - день, когда объявили о ее помолвке. Мы все были в саду; пришло письмо, - она помолчала, а затем повторила: - Пришло письмо, - и опять некоторое время ничего не говорила. Судя по всему, перебирала воспоминания. - Милый мальчик умер, но, не считая этого… - опять пауза.
Сегодня она выглядит слабее, подумала Делия, и через все ее существо пробежала волна радости. Фразы матери стали еще более бессвязными, чем обычно. Какой еще мальчик умер? Ожидая, когда миссис Парджитер заговорит, Делия начала считать складки на покрывале.
- Все кузены и кузины летом собирались вместе, - вдруг продолжила мать. - Там был твой дядя Хорас…
- Со стеклянным глазом, - сказала Делия.
- Да. Он повредил глаз, упав с коня-качалки. Тетушки очень ценили Хораса. Они говорили… - последовала долгая пауза. Миссис Парджитер никак не могла найти нужных слов. - Когда Хорас придет… не забудь спросить его о двери в столовую.
Миссис Парджитер наполнила необъяснимая радость. Она даже засмеялась. Вероятно, вспомнила какую-то старинную семейную шутку, предположила Делия, глядя на улыбку, которая померцала и угасла на губах матери. Воцарилось полное молчание. Мать лежала с закрытыми глазами; кисть с единственным кольцом, белая и дряблая, покоилась на покрывале. Слышно было, как в камине потрескивает уголь, как уличный торговец нудит вдалеке. Миссис Парджитер не сказала больше ни слова. Она лежала совершенно неподвижно. Через какое-то время она глубоко вздохнула.