- А у вас все хорошо, мастер Мартин? - спросила Кросби, использовав детское обращение по праву долгой службы.
- Пока что не женился, Кросби, - сказал Мартин.
Кросби окинула комнату взглядом. Это было холостяцкое жилище: кожаные кресла, шахматы на стопке книг, сифон на подносе. Она позволила себе заметить, что наверняка множество чудесных молодых девушек были бы рады взять на себя заботы о нем.
- Да, но я люблю валяться в постели по утрам, - сказал Мартин.
- Это у вас с детства, - улыбнулась Кросби.
После этого Мартин не постеснялся достать часы, быстро подойти к окну и воскликнуть, как будто он вдруг вспомнил о назначенной встрече:
- Ой, Кросби, мне же пора! - И дверь за Кросби закрылась.
Это была ложь. Никакой встречи ему не предстояло. Слугам всегда лгут, подумал он, глядя в окно. Унылые очертания домов на Эбери-стрит проступали сквозь пелену снега с дождем. Все лгут, думал Мартин. И отец его лгал: после его смерти дети нашли у него в ящике связку писем от женщины по имени Майра. Мартин видел Майру, это была полная представительная дама, которой требовалась помощь с починкой крыши. Зачем лгал отец? Что плохого в содержании любовницы? И сам Мартин тоже лгал: например, насчет комнаты на Фулэм-Роуд, где они с Доджем и Эрриджем курили дешевые сигары и рассказывали скабрезные анекдоты. Жизнь их семьи на Эберкорн-Террас была отвратительна, думал он. Ничего удивительного, что дом никак не сдадут. Там всего одна ванная и полуподвал. И там жило столько разных людей, обреченных терпеть друг друга и лгать.
Затем, глядя на фигурки людей, сновавших по мокрому тротуару, он увидел, как по ступеням спустилась Кросби со свертком под мышкой. Она постояла, похожая на испуганного зверька, который выглядывает из укрытия, собирая храбрость, чтобы окунуться в гущу уличных опасностей. Наконец она засеменила прочь. Мартин видел, как она удаляется и снег падает на ее черный чепец. Он отвернулся.
1914
Была роскошная весна, стоял лучезарный день. Воздух, омывая древесные кроны, как будто бы журчал, дрожал, вибрировал. Листья ярко зеленели. Часы старинных сельских церквей дребезжа отбивали время, хриплый бой летел над полями, красными от клевера, и вспугивал стаи грачей. Птицы делали круг и садились на верхушки деревьев.
Лондон облачился в крикливый наряд: начинался сезон. Гудели автомобильные рожки, рычали моторы, флаги туго трепыхались на ветру, как форель в ручье. И со всех лондонских колоколен - от модных святых Мейфэра, от вышедших из моды святых Кенсингтона, от дряхлых святых Сити - неслась весть о протекших часах. Воздух над Лондоном казался морем звуков, по которому расходились круги. Но часы показывали время по-разному, как будто сами святые были не согласны друг с другом. В воздухе повисали паузы, промежутки тишины… А затем часы били опять.
Одни из часов было слышно и на Эбери-стрит, но голос их звучал отдаленно и слабо. Они пробили одиннадцать раз. Мартин стоял у окна и смотрел вниз на узкую улицу. Солнце светило вовсю, он был в наилучшем настроении и собирался посетить своего биржевого маклера в Сити. Дела у Мартина шли прекрасно. Когда-то он думал, что его отец накопил много денег, но потом потерял их. Однако оказалось, что после этого он опять накопил и встретил свою кончину с тугим кошельком.
Мартин любовался на модницу в прелестной шляпке, которая рассматривала вазу в витрине антикварного магазина напротив. Это была синяя ваза, она стояла на китайском стенде, на фоне зеленой парчи. Покатые симметричные очертания вазы, темно-синий цвет, трещинки на глазури ласкали взгляд Мартина. И смотревшая на вазу женщина была очаровательна.
Взяв шляпу и трость, он вышел на улицу. Часть пути до Сити он собирался пройти пешком.
- "Дочь короля Испании, - напевал он, поворачивая на Слоун-стрит, - приехала ко мне…" - Мартин разглядывал витрины, мимо которых шел. В них было множество летних платьев, воздушных нарядов из зеленого шелка и газа, стайки шляпок на шестиках. - "…чтоб увидать на дереве серебряный орех".
Что еще за серебряный орех на дереве? - думал он. Вдалеке шарманка играла задорную джигу. Шарманка крутилась и крутилась, перемещаясь туда-сюда, как будто старик шарманщик танцевал под свою музыку. Хорошенькая служанка взбежала по ступеням и дала старику монетку. Его угодливое итальянское лицо сморщилось, он сорвал с головы шляпу и поклонился девушке. Она улыбнулась в ответ и скрылась в своей кухне.
- "…чтоб увидать на дереве серебряный орех", - мурлыкал Мартин, заглядывая за заборчик в кухню, где сидели служанки. Их компания выглядела очень уютно, на кухонном столе стоял заварочный чайник, лежали хлеб и масло. Трость Мартина виляла туда-сюда, как хвост жизнерадостного песика. Все люди казались ему беспечными и легкомысленными, они выпархивали из домов и фланировали по улицам, раздавая монетки шарманщикам и нищим. У всех были деньги, чтобы их тратить. Женщины собирались у стеклянных витрин. Мартин тоже остановился и стал смотреть: на игрушечный кораблик, на ящички с рядами сверкающих серебряных флаконов. Кто же все-таки написал эту песенку о дочери короля Испании, которую пела Пиппи, когда протирала ему уши противной мокрой фланелью? Она сажала его к себе на колени и каркала хрипло-дребезжащим голосом: "Дочь короля Испании приехала ко мне, чтоб увидать…" Внезапно ее колено опускалось, и Мартин падал на пол.
А вот и площадь Гайд-Парк-Корнер. Здесь было оживленное движение. Повозки, автомобили, моторные омнибусы текли рекой с холма. На деревьях Гайд-парка виднелись зеленые листочки. Авто с жизнерадостными дамами в светлых платьях уже въезжали в ворота. Все торопились по своим делам. Кто-то, заметил Мартин, написал розовым мелом на воротах Эпсли-Хауза: "Бог есть любовь". На это нужна недюжинная храбрость, подумал он, - чтобы написать "Бог есть любовь" на воротах Эпсли-Хауза, когда в любой момент тебя может сцапать полицейский. Но вот подошел его омнибус. Мартин взобрался на второй этаж.
- До Святого Павла, - сказал он, протягивая кондуктору мелочь.
Омнибусы кружили и вились в безостановочном водовороте вокруг ступеней собора Святого Павла. Белая статуя королевы Анны будто главенствовала над этим хаосом, была его центром, как ось у колеса. Казалось, она направляет движение своим скипетром, руководит человечками в котелках и пиджаках, женщинами с чемоданчиками, повелевает повозками, грузовиками и моторными омнибусами. То и дело от толпы отделялись фигурки и поднимались по ступеням в церковь. Двери собора открывались и закрывались без перерыва. Иногда наружу вырывались приглушенные звуки органной музыки. Голуби ходили вразвалку, воробьи порхали. Вскоре после полудня старичок с бумажным пакетом занял свое место на средних ступенях собора и принялся кормить птиц. Он держал кусок хлеба в протянутой руке. Его губы шевелились. Казалось, он улещивает, уговаривает птиц. Почти сразу его окружил ореол хлопающих крыльев. Воробьи усаживались ему на голову и на руки, голуби ковыляли у его ног. Небольшая толпа собралась, чтобы посмотреть, как он кормит воробьев. Старик разбрасывал хлеб вокруг себя. Затем воздух задрожал. Большие часы, а с ними вместе и все часы города, как будто собрались с силами, как будто издали предупреждающее ворчание. Наконец грянул удар. "Час дня", - означала громогласная весть. Все воробьи поднялись в воздух. Даже голуби перепугались: некоторые из них совершили короткий облет вокруг головы королевы Анны.
Когда затихли последние отголоски удара, Мартин вышел на открытое пространство перед собором.
Он пересек проезжую часть и встал, прислонившись спиной к витрине магазина, глядя вверх на огромный купол. У него было удивительное чувство, будто составные части его тела пришли в движение и, сложившись заною - в соответствии с гармонией здания, - замерли. Эта перемена пропорций восхищала его. Он жалел, что не стал архитектором. Он стоял, прижавшись спиной к витрине, и старался проникнуться ощущением всего собора в целом. Но это было трудно из-за сновавших мимо людей. Они натыкались на него, задевали. Был час пик: служащие из Сиги спешили на обед. Они срезали углы по ступеням собора. Голуби взлетали и садились. Мартин начал подниматься по ступеням, глядя на то и дело открывающиеся и закрывающиеся двери. Как надоедливы эти голуби, подумал он, - мешаются под ногами. Он медленно шел наверх.
"Кто это? - подумал он, увидев девушку, которая стояла у одной из колонн. - Что-то знакомое…"
Ее губы шевелились - она говорила сама с собой.
"Это же Салли!" - осенило Мартина. Он заколебался: заговорить с ней или нет? Чье-нибудь общество сейчас не помешало бы: ему надоело быть наедине с собой.
- О чем задумалась, Сэл? - спросил он, хлопнув ее по плечу.
Она обернулась; выражение ее лица мгновенно изменилось.
- Как раз о тебе, Мартин! - воскликнула Салли.
- Вот уж неправда.
Они пожали руки.
- Стоит мне о ком-то подумать, он всегда появляется. - Она сделала характерное для нее переминающееся движение и стала похожа на взъерошенную курицу, тем более что была одета в пальто немодного покроя. Они постояли немного на ступенях, глядя вниз на многолюдную улицу. Двери собора в очередной раз открылись, оттуда вылетели аккорд органной музыки и неясное бормотание священника. За дверями был церковный полумрак.
- Так о чем же ты… - начал Мартин, но не договорил. - Идем-ка пообедаем, - предложил он. - Приглашаю тебя в здешний мясной ресторан. - И он повел Салли вниз по лестнице, а потом по узкому переулку, запруженному телегами, на которые грузчики бросали из складов коробки.
Мартин и Салли толкнули крутящиеся двери и вошли в ресторан.
- Сегодня много посетителей, Альфред, - приветливо заметил Мартин, когда официант принимал его пальто и шляпу и устраивал их на вешалке. Мартин знал официанта, потому что часто здесь обедал, и официант знал его.
- Очень много, капитан, - сказал тот.
- Ну, - проговорил Мартин, садясь, - что будем есть?
От столика к столику на тележке катали большой коричневато-желтый кусок мяса с костью.
- Это, - сказала Сара, указав рукой.
- А пить? - Мартин взял винную карту и стал ее изучать.
- Пить? Напитки выберешь ты. - Сара сняла перчатки и положила их на красновато-коричневую книжечку - явно молитвенник.
- Напитки выберу я, - согласился Мартин. Интересно, подумал он, страницы молитвенников всегда бывают украшены золотой и красной краской? Он выбрал вино. - И что же ты делала, - спросил он, отпустив официанта, - у собора Святого Павла?
- Слушала богослужение.
Сара огляделась. В зале было жарко и многолюдно. Стены были покрыты золотыми листьями, инкрустированными по коричневому фону. Люди постоянно проходили мимо, входили, выходили. Официант принес вино. Мартин наполнил бокал Сары.
- Не знал, что ты посещаешь службы, - сказал он, посмотрев на молитвенник.
Сара не ответила. Она все смотрела вокруг, на входящих и выходящих людей, и понемногу отпивала вино. На ее щеках начал проступать румянец. Она взяла нож и вилку и принялась за превосходную баранину. Несколько минут ели в молчании.
Мартину хотелось разговорить ее.
- И что же, Сэл, - спросил он, дотронувшись до книжечки, - ты в этом находишь?
Она открыла молитвенник наугад и начала читать со своей обычной интонацией:
- "Непостижим Отец, непостижим Сын…"
- Тихо! - прервал ее Мартин. - Люди слышат.
Из уважения к нему она стала вести себя, как дама, пришедшая в ресторан обедать с кавалером.
- А что ты делал у собора? - спросила Сара.
- Жалел, что не стал архитектором. Вместо этого меня отправили в армию, которую я ненавидел! - с чувством ответил Мартин.
- Тихо! - шепнула Сара. - Люди слышат.
Он быстро оглянулся, а затем рассмеялся. Официант поставил на стол пирожные. Опять стали есть молча. Мартин вновь наполнил бокал Сары. Ее щеки горели, глаза блестели. Он завидовал наполнявшему ее чувству всеобщего благополучия, которое он и сам раньше испытывал, выпив бокал вина. Вино было кстати - оно снимало преграды. Он хотел разговорить ее.
- Я не знал, что ты посещаешь службы, - сказал он, глядя на молитвенник. - И что ты об этом думаешь?
Сара тоже посмотрела на молитвенник. Затем постучала по нему вилкой.
- А что думают они, Мартин? Женщина, которая молится, и старик с длинной седой бородой?
- Почти то же самое, что думает Кросби, когда приходит ко мне, - сказал Мартин. Он вспомнил старушку, стоявшую у двери его комнаты с пижамной рубашкой на руке, вспомнил преданное выражение на ее лице. - Для Кросби я бог, - объяснил он, подкладывая Саре брюссельской капусты.
- Бог старой Кросби! - засмеялась Сара. - Всемогущий, всесильный Мартин!
Она подняла бокал в его честь. Она что, смеется над ним? - подумал он. Он надеялся, что не кажется ей слишком старым.
- Ты ведь помнишь Кросби? - спросил он. - Она на пенсии, а пес ее умер.
- На пенсии, а пес умер? - переспросила Сара.
Она опять посмотрела через плечо. Разговаривать в ресторане было невозможно, беседа распадалась на мелкие фрагменты. Мимо без конца проходили служащие из Сити в аккуратных полосатых костюмах и котелках.
- Это хороший храм, - сказала Сара, глянув на Мартина.
Она вернулась к теме собора, понял Мартин.
- Великолепный, - согласился он. - Ты смотрела на статуи?
Вошел человек, которого Мартин узнал: Эрридж, биржевой маклер. Он поманил Мартина пальцем. Мартин встал и отошел поговорить с ним. Когда он вернулся, Сара уже опять наполнила свой бокал. Она сидела и смотрела на людей, точно была маленькой девочкой, которую он привел на рождественский сказочный спектакль.
- Какие планы на вечер? - спросил Мартин.
- В четыре - на Круглый пруд, - сказала Сара, постукивая ладонью по столу. - В четыре - на Круглый пруд.
Теперь она перешла, подумал Мартин, в сонное благодушие, следующее за сытным обедом с вином.
- С кем-нибудь встречаешься там?
- Да, с Мэгги.
Помолчали. До них долетали обрывки чужих разговоров. Человек, к которому отходил Мартин, удаляясь, тронул его за плечо.
- В среду в восемь, - сказал он.
- Точно, - откликнулся Мартин и сделал пометку в своей записной книжке.
- А какие планы на вечер у тебя? - спросила Сара.
- Надо навестить сестру в тюрьме, - сказал Мартин, поджигая сигарету.
- В тюрьме?
- Розу. Она сидит за то, что бросила камень.
- Рыжая Роза, красная Роза, - начала Сара, опять потянувшись за вином, - дикая Роза, колючая Роза…
- Не надо, - сказал Мартин, закрыв ладонью горлышко бутылки. - Тебе хватит.
Она немного возбуждена. Надо ее утихомирить. Люди все слышат.
- Дьявольски неприятная штука, - сказал он, - сидеть в тюрьме.
Она придвинула к себе бокал и сидела, уставившись на него, словно механизм ее мозга внезапно отключился. Она была очень похожа на мать, только смеялась по-другому.
Мартину хотелось поговорить с ней о ее матери. Но разговаривать было невозможно. Слишком много людей слушает, к тому же они курят. Дым, смешанный с мясным запахом, создавал духоту. Мартин вспоминал прошлое, когда Сара воскликнула:
- Сидит на трехногом стуле, и в нее впихивают мясо!
Мартин очнулся от воспоминаний. Она имеет в виду Розу?
- Камень наделал дел! - Сара засмеялась, взмахнув в воздухе вилкой. - "Сверните карту Европы, - сказал он лакею. - Я не верю в силу".
Она положила вилку на тарелку, так что сливовая косточка подпрыгнула. Мартин огляделся. Люди слушали. Он встал.
- Ну, пойдем? Если ты сыта.
Она поднялась и стала искать свое пальто.
- Я получила удовольствие, - сказала она, беря пальто. - Спасибо, Мартин, за вкусный обед.
Он подозвал официанта, который с готовностью подошел и выписал счет. Мартин положил на тарелку соверен. Сара начала продевать руки в рукава пальто.
- Сходить с тобой, - предложил Мартин, помогая ей, - на Круглый пруд в четыре?
- Да! - воскликнула она, повернувшись на каблуке. - На Круглый пруд в четыре!
Она пошла к выходу - слегка нетвердой походкой, заметил Мартин - мимо служащих из Сити, которые по-прежнему сидели и ели.
Подошел официант со сдачей, и Мартин начал опускать монетки в карман. Одну он оставил на чаевые. Но, уже собираясь дать их, он вдруг заметил что-то вороватое в выражении лица Альфреда. Мартин приподнял счет - под ним лежала монета в два шиллинга. Обычная уловка. Мартин вышел из себя.
- Что это? - гневно спросил он.
- Я не знал, что она там, сэр, - заикаясь, проговорил официант.
Мартин почувствовал, что у него краснеют уши. В гневе он очень походил на отца, у него тоже проступали белые пятна на висках. Он бросил монетку, предназначавшуюся для официанта, в карман и прошел мимо него, оттолкнув его руку. Тот отступил, что-то бормоча.
- Идем, - сказал Мартин, торопливо ведя Сару через многолюдный зал. - Прочь отсюда.
Он вывел ее на улицу. Спертый воздух, запах горячего мяса вдруг стали невыносимы для него.
- Ненавижу, когда меня обманывают! - сказал он, надевая шляпу. - Прости, Сара. Не надо было водить тебя туда. Гнусная дыра.
Он вдохнул свежий воздух. Уличные звуки, безучастный, деловитый вид всего вокруг бодрили после ресторанной жары и духоты. Вдоль улицы выстроились телеги, из складов в них летели ящики. Мартин и Сара опять вышли к собору Святого Павла. Он поднял голову. Старик по-прежнему кормил воробьев. И собор был все тот же. Мартину захотелось опять ощутить, как приходят в движение и замирают составные части его тела, но чувство физического единения с каменной громадой не вернулось. Он чувствовал только злость. К тому же его отвлекала Сара. Она собиралась перейти оживленную улицу. Мартин протянул руку, чтобы задержать ее.
- Осторожно, - сказал он.
Они перешли дорогу.
- Пойдем пешком? - спросил он. Она кивнула.
Они пошли по Флит-стрит. Разговаривать было невозможно. Тротуар был очень узкий, и Мартину то и дело приходилось сходить с него, чтобы идти рядом с Сарой. Ему все еще было неприятно от пережитого приступа злости, хотя сама злость почти прошла. Как я должен был поступить? - думал он, вспоминая, как прошел мимо официанта, не дав ему на чай. Не так, думал он, не так. Люди теснили его, вынуждая сходить с тротуара. В конце концов, бедному негодяю надо зарабатывать на жизнь. Мартин любил быть великодушным, любил оставлять за собой улыбающихся людей, да и два шиллинга ничего для него не значили. Но что толку рассуждать, когда уже поздно? Он начал было напевать ту же песенку, но перестал - вспомнив, что он не один.