Однако Норт не слушал. Он смотрел на пару в дальнем конце гостиной. Двое стояли у камина. Оба - молодые, оба молчали. Казалось, их заставило замереть какое-то сильное чувство. Норта тоже охватило волнение - он стал думать о своей жизни, а потом мысленно поместил молодую пару и себя в совсем другой антураж: камин и шкаф сменили ревущий водопад, бегучие облака, скала над стремниной…
- Брак - это не для всех, - перебила его мысли Элинор.
Норт вздрогнул.
- Да, конечно, - согласился он и посмотрел на нее. Она никогда не была замужем. Почему, интересно? Вероятно, жертва на алтарь семейства - ради беспалого дедушки Эйбела. Тут его посетило некое воспоминание о террасе, сигаре и Уильяме Уотни. Не в любви ли к нему состояла драма Элинор? Норт посмотрел на нее с симпатией. Сейчас он любил всех. - Какая удача обнаружить вас свободной, Нелл! - сказал он, кладя руку ей на колено.
Она была тронута. Ей было приятно прикосновение его руки.
- Милый Норт! - воскликнула она. Она почувствовала сквозь платье его волнение: он был, как пес, тянущий поводок, рвущийся вперед, с натянутыми нервами, - вот что она почувствовала, когда он положил руку ей на колено. - Только не женись на ком попало! - сказала Элинор.
- Я? - удивился Норт. - С чего вы взяли?
Она что, видела, как он провожал девушку вниз? - подумал он.
- Скажи мне… - начала она. Она хотела расспросить его, спокойно и рассудительно, пока они наедине, о его планах, но вдруг увидела перемену в его лице: на нем появилось выражение подчеркнутого ужаса.
- Милли! - пробормотал Норт. - Черт ее возьми!
Элинор быстро обернулась. К ним шла ее сестра Милли - необъятная в широких одеждах, соответствующих ее полу и положению в обществе. Она очень располнела. Чтобы скрыть ее формы, вдоль рук ниспадали полупрозрачные покровы в бисере. Руки были так толсты, что напомнили Норту спаржу - бледную спаржу, суживающуюся к концу.
- Элинор! - воскликнула Милли. Она до сих пор хранила пережитки собачьего преклонения перед старшей сестрой.
- Милли! - откликнулась Элинор, но не так сердечно.
- Как я рада тебя видеть, Элинор! - проговорила Милли со старушечьим квохтаньем. Все же в ее манере была некая почтительность. - И тебя, Норт!
Она протянула ему свою маленькую кисть. Он заметил, как врезались кольца в пальцы, точно плоть наросла на них. Плоть, наросшая на брильянты, вызвала у него отвращение.
- Как замечательно, что ты вернулся! - сказала Милли, медленно опускаясь в кресло.
Норту показалось, будто весь мир посерел. Она набросила на них сеть, заставила их всех почувствовать себя одной семьей, вспомнить, что у них было общего; но это было неестественное ощущение.
- Мы остановились у Конни, - сказала Милли. Они приехали на матч по крикету.
Норт опустил голову и посмотрел на свои туфли.
- А я еще ни слова не слышала о твоих поездках, Нелл, - продолжала она. Они падают, и падают, и мокро шлепаются, и покрывают собой все, думал Норт, слушая, как его тетка роняет изо рта свои безликие вопросы. Однако сам он был настолько переполнен чувствами, что даже ее слова мог заставить звенеть и перекликаться. "А водятся ли в Африке большие какаду? А видно ли там ночью Полярную звезду?" А завтрашний вечер я где проведу? - добавил уже он сам, потому что карточка в жилетном кармане испускала свои лучи, вне зависимости от окружающей нудотины. - Мы остановились у Конни, - продолжала Милли, - которая ждала Джимми, который вернулся из Уганды… - Несколько слов ускользнули от внимания Норта, потому что он представил себе некий сад и комнату, и следующее, что он услышал, было слово "аденоиды" - хорошее слово, решил он про себя, отделив его от контекста; слово с осиной талией, перетянутое посередине, с твердым, металлически блестящим брюшком, это слово особенно хорошо для описания насекомого… однако в этот момент приблизилось нечто очень массивное, состоявшее главным образом из белого жилета, в черном ободке. Над ними навис Хью Гиббс. Норт вскочил, чтобы уступить ему кресло.
- Милый мальчик, ты думаешь, я сяду на это? - произнес Хью, у которого хилое сиденье, предложенное Нортом, вызвало презрительную усмешку. - Ты уж найди мне что-нибудь, - он огляделся вокруг, прижав руки к бокам, - более существенное.
Норт подвинул ему пуф. Хью осторожно опустился на него.
- О-хо-хо, - проговорил он, садясь.
Норт услышал, как Милли откликнулась: "Так-так-так".
Вот к чему сводятся тридцать лет существования в качестве мужа и жены: о-хо-хо - так-так-так. Похоже на нечленораздельное чавканье скотины в стойле. Так-так-так - о-хо-хо, как будто топчутся на мягкой влажной соломе в хлеву, как будто возятся в первозданном болоте - плодовитые, жирные, полубезмозглые, думал Норт, рассеянно слушая добродушное бормотание, которое внезапно затопило все вокруг.
- Сколько ты весишь? - спросил дядя Хью, смерив Норта взглядом. Он осмотрел его с ног до головы, точно лошадь.
- Мы должны взять с тебя обещание приехать, - добавила Милли, - когда мальчики будут дома.
Они приглашали его погостить в Тауэрсе в сентябре, чтобы принять участие в охоте на лисят. Мужчины охотятся, а женщины - Норт посмотрел на свою тетку так, будто она могла разродиться прямо здесь, - женщины рожают бесчисленных детей. Их дети рожают новых детей, и у этих новых детей - аденоиды. Слово повторилось, но теперь оно не вызвало никаких ассоциаций. Он рухнул, они повергли его своей массой; даже имя на карточке в его кармане потухло. Неужели с этим ничего не поделаешь? - спросил он себя. Тут нужна только революция, не меньше, решил он. В голову полезли оставшиеся с войны образы взрывчатки, подбрасывающей вверх горы земли, вздымающей древовидные земляные тучи. Но это все белиберда, думал он, военная белиберда, белиберда. "Белиберда" - слово Сары, оно вернулось к нему. Так что же остается? Его взгляд поймала Пегги, стоявшая и говорившая с неизвестным мужчиной. ВЫ, врачи, ученые, подумал Норт, почему вы не можете бросить в бокал маленький кристаллик, такой иглистый-искристый, чтобы они его проглотили? Здравый смысл. Разум. Искристо-иглистый. Но станут ли они его глотать? Он посмотрел на Хью. У того была манера надувать и сдувать щеки, говоря свои "о-хо-хо" и "так-так-так". Проглотишь или нет? - мысленно спросил он у Хью.
Хью опять повернулся к нему.
- Надеюсь, теперь ты осядешь в Англии, Норт, - сказал он. - Хотя, наверное, в тех краях жить неплохо, а?
И они обратились к теме Африки и нехватки рабочих мест. Воодушевление Норта иссякало. Карточка больше не излучала образы. Падали мокрые листья. Они падают, падают и покрывают все, шептал он про себя, глядя на свою тетку - бесцветную, если не считать бурого пятна на лбу, и волосы у нее бесцветные, лишь одна прядь будто измазана желтком. Наверное, все ее тело мягкое и выцветшее, как начинающая гнить груша. А Хью, положивший свою большую руку на колено Норту, он облеплен сырыми отбивными. Норт поймал взгляд Элинор. В нем ощущалось некоторое напряжение.
- Да, как они все испортили, - говорила она.
Но из ее голоса исчезла глубина.
- Повсюду новые виллы, - говорила Элинор. По-видимому, она недавно была в Дорсетшире. - Маленькие красные виллы вдоль дороги, - продолжала она.
- Да, что меня поражает, - сказал Норт, заставив себя поддержать ее, - это как вы испортили Англию в мое отсутствие.
- В наших краях ты найдешь не слишком много перемен, Норт, - сказал Хью с гордостью.
- Да, но нам повезло, - добавили Милли, - у нас там несколько крупных имений. Нам повезло, - повторила она, - если не считать мистера Фиппса, - она едко усмехнулась.
Норт очнулся. Она говорит всерьез, подумал он. Ее ехидство придало ей подлинности. Настоящей стала не только она: вся их деревня, большой дом, малый дом, церковь и круг старых деревьев предстали перед ним совершенно реально. Он был не против пожить у них.
- Это наш священник, - объяснил Хью. - По-своему неплохой малый, но слишком близок к католичеству. Свечи и все такое.
- А его жена… - начала Милли.
Элинор вздохнула. Норт посмотрел на нее. Она засыпала. Остекленелый взгляд, застывшее выражение лица. В какое-то мгновение она была ужасно похожа на Милли, дрема выявила семейное сходство. Затем она широко раскрыла глаза, усилием воли не давая векам опуститься. Но она явно ничего не видела.
- Ты должен приехать, и увидишь, как будет хорошо, - сказал Хью. - Как насчет первой недели сентября? - Он раскачивался с боку на бок, как будто его добросердечие перекатывалось в нем. Он был похож на слона, который собирается встать на колени. А если он встанет на колени, как он поднимется обратно? - спросил себя Норт. И если Элинор заснет и захрапит, что мне тогда делать, если я буду сидеть между колен у слона?
Он огляделся, ища повода уйти.
В их сторону шла Мэгги, не ведая, что ее ждет. Они увидели ее. Норту очень захотелось крикнуть: "Берегись! Берегись!" - потому что она находилась в опасной зоне. Длинные белые щупальца, которые бесформенные твари распускают по течению, чтобы ловить себе еду, затащат, засосут ее. Всё, они ее увидели: она обречена.
- А вот и Мэгги! - воскликнула Милли, поднимая взгляд.
- Сто лет тебя не видел! - сказал Хью, пытаясь приподнять себя.
Мэгги пришлось остановиться и вложить свою руку в бесформенную лапу. Норт встал, истратив на это последнюю каплю энергии, которая осталась в нем от адреса в жилетном кармане. Он уведет Мэгги. Он спасет ее от семейной заразы.
Но она не обратила на него внимания. Она стояла на месте, отвечая на приветствия, сохраняя полное самообладание, - как будто используя специальный набор снаряжения для экстренных случаев. О Господи, сказал себе Норт, она не лучше их. Она покрыта коркой неискренности. Они уже говорят о ее детях.
- Да, это тот малыш, - говорила Мэгги, указывая на юношу, танцевавшего с девушкой.
- А дочь, Мэгги? - спросила Милли, оглядываясь вокруг.
Норт заерзал. Это заговор, понял он. Это каток, который все сглаживает, стирает, обкатывает до безликости, придает всему одинаковую округлость. Он прислушался. Джимми был в Уганде, Лили была в Лестершире, мой мальчик, моя девочка… - вот что они говорили. Но им не интересны чьи-то дети, кроме своих, заметил он. Только свои, их собственность, их плоть и кровь, которых они будут защищать, выпустив когти в своем болоте, думал он, глядя на маленькие лапки Милли, - даже Мэгги, даже она. Ведь она тоже говорила о "моем мальчике, моей девочке". Как они могут быть цивилизованными?
Элинор засопела. Она клевала носом - бесстыдно, беспомощно. В беспамятстве есть нечто непристойное, подумал Норт. Ее рот приоткрылся, голова завалилась набок.
Но настал его черед. Повисла пауза. Надо подстегнуть разговор, понял он, кто-то должен что-то говорить, иначе человеческое общество прекратит существование. Хью прекратит существование, Милли тоже. Он уже собирался найти какие-то слова, чтобы заполнить эту огромную пустоту древней утробы, но тут Делия - то ли из присущего хозяйкам желания всегда встревать, то ли из человеколюбия, Норт сказать не мог - подошла, быстро кивая.
- Ладби приехали! - прокричала она. - Ладби!
- Где они? Наши дорогие Ладби! - воскликнула Милли. И они подняли свои тела и ушли, поскольку Ладби, как выяснилось, редко выбирались из Нортумберленда.
- Ну что, Мэгги? - спросил Норт, повернувшись к ней, но в этот момент у Элинор в горле что-то слегка щелкнуло, и ее голова наклонилась вперед. Теперь ее сон был глубок, и он добавлял ей достоинства. Она как будто была где-то очень далеко, погруженная в тот покой, который иногда придает спящим сходство с мертвыми. Минуту-другую Норт и Мэгги сидели молча. Они были наедине, им никто не мешал.
- Зачем, зачем, зачем… - наконец проговорил он, делая такое движение, будто срывает с ковра пучки травы.
- Зачем? - переспросила Мэгги. - Что зачем?
- Да Гиббсы… - сказал он, кивнув в их сторону: они стояли у камина и разговаривали. Грузные, жирные, бесформенные, они казались Норту карикатурой, шаржем, уродливым разрастанием плоти, которая разрушила форму изнутри и подавила собой, потушила внутренний огонь. - Что такое? - спросил Норт.
Мэгги посмотрела на них, но ничего не сказала. Мимо медленно двигались танцующие пары. Одна из девушек остановилась. Она подняла руку, и ее жест бессознательно выразил всю серьезность, с которой очень юное существо ждет от будущей жизни только добра. Это тронуло Норта.
- Зачем? - Он указал большим пальцем на молодежь. - Ведь они так прелестны…
Мэгги тоже посмотрела на девушку, которая прикрепляла к груди чуть было не упавший цветок. Мэгги улыбнулась. И промолчала. А затем без всякого смысла, как эхо, повторила его вопрос: "Зачем?"
На мгновение он опешил. Выходило, она отказалась помочь ему. А он так хотел, чтобы она ему помогла. Почему она не может снять бремя с его плеч и дать ему то, чего он так жаждет, - уверенности, определенности? Потому что она такой же урод, как все остальные? Он посмотрел на ее руки. Сильные и красивые. Но, подумал он, увидев, что пальцы чуть согнулись, если дело коснется "моих" детей, "моего" имущества, ее пальцы мгновенно разорвут посягнувшему брюхо, или зубы вопьются в глотку, покрытую нежной шерсткой. Мы не способны помочь друг другу, думал он, мы все уроды. И все же, хотя ему было неприятно свергать ее с пьедестала, на который он сам ее водрузил, возможно, она была права: мы, творящие идолов из людей, наделяющие кого-то - мужчину или женщину - властью над нами, мы лишь множим уродство и уничижаем самих себя.
- Я поеду к ним в гости, - сказал Норт.
- В Тауэрс?
- Да. В сентябре, охотиться на лисят.
Она не слушала. Только смотрела на него. Она относит его к какой-то категории, почувствовал он. Ему стало неуютно. Она смотрела на него так, как будто он был не он, а кто-то другой. Он чувствовал ту же неловкость, как когда Салли описывала его по телефону.
- Я знаю, - сказал он, напрягая лицо, - я похож на изображение француза со шляпой в руках.
- Со шляпой в руках?
- И с жиром в боках, - добавил он.
- …Шляпа в руках? У кого шляпа в руках? - спросила Элинор, открывая глаза.
Она растерянно огляделась. Ей казалось, что секунду назад Милли говорила о церковных свечах, но с тех пор, по всей видимости, произошло многое. Хью и Милли сидели рядом с ней, а теперь их нет. Был какой-то провал, наполненный светом покосившихся свечей и неким ощущением, которое она не могла описать словами.
Элинор совсем проснулась.
- Что за чушь ты несешь? - возмутилась она. - У Норта нет шляпы в руках! И никакого жира в боках, - добавила она. - Ни капли, ни капли. - Она нежно похлопала его по колену.
Ей было необычайно хорошо. Как правило, после пробуждения в памяти остается какой-то сон - сцена или образ. Но это ее недолгое забытье, в котором были косые, все удлинявшиеся свечи, оставило по себе лишь ощущение - чистое ощущение.
- У него нет в руках шляпы, - повторила Элинор.
Норт и Мэгги засмеялись над ней.
- Ты заснула, Элинор, - сказала Мэгги.
- В самом деле? - удивилась Элинор. Да, верно, в разговоре был большой пробел. Она не могла вспомнить, о чем они беседовали. И рядом была Мэгги, а Милли и Хью ушли. - Я задремала всего на секунду, - сказала она. - Ну, а что ты собираешься делать, Норт? Какие у тебя планы? - весьма деловито спросила она. - Мы не должны отпускать его обратно, Мэгги. На эту жуткую ферму.
Она хотела выглядеть до крайности практичной - частью чтобы доказать, что она не спала, частью - желая сберечь необычное ощущение счастья, которое еще держалось в ней. Ей казалось, если скрыть его от чужих глаз, оно не исчезнет.
- Ты достаточно скопил? - спросила Элинор.
- Скопил? - переспросил Норт. Почему, интересно, люди, которых сморил сон, всегда стараются показать, что у них нет сна ни в одном глазу? - Четыре-пять тысяч, - добавил он, не думая.
- Что ж, этого хватит, - не унималась Элинор. - Пять процентов, шесть процентов… - Она попыталась сделать вычисления в уме. Пришлось прибегнуть к помощи Мэгги. - Четыре-пять тысяч, это сколько будет, Мэгги? Ведь на жизнь хватит, правда?
- Четыре-пять тысяч… - повторила Мэгги.
- Под пять или шесть процентов, - напомнила Элинор. У нее не получалось считать в уме и в лучшие времена, но сейчас ей почему-то казалось особенно важным опереться на факты. Она открыла сумочку и нашла там письмо и огрызок карандаша. - Вот, посчитай на этом, - сказала она.
Мэгги взяла бумагу и провела несколько линий карандашом, как бы пробуя его. Норт заглянул ей через плечо. Решала ли она задачу, думала ли о его жизни, его потребностях? Нет. Она рисовала шарж на крупного мужчину в белом жилете, сидевшего напротив. Она дурачилась. Норт ощутил некоторую нелепость ситуации.
- Что за глупости? - сказал он.
- Это мой брат, - ответила Мэгги, кивнув на мужчину в белом жилете. - Он когда-то катал нас на слоне… - Она добавила к жилету росчерк.
- Мы говорим о серьезных вещах! - возмутилась Элинор. - Если ты, Норт, хочешь жить в Англии, если ты хочешь…
Он перебил ее:
- Я не знаю, чего хочу.
- А, понятно! - сказала она и засмеялась. К ней вернулось ощущение счастья, тот самый необъяснимый восторг. Ей казалось, будто все они молоды и перед ними лежит будущее. Ничто еще не устоялось, впереди - неизвестность, жизнь только начинается и полна возможностей.
- Ну не странно ли? - воскликнула она. - Разве не удивительно? Не потому ли жизнь - как это выразить? - чудо? Я хочу сказать… - она попыталась объяснить, потому что Норт выглядел озадаченным: - Говорят, старость это то-то и то-то, а ведь все не так. Она другая, совсем другая. В детстве, в юности, всегда - моя жизнь была бесконечным открытием. Чудом. - Она умолкла. Опять наговорила чепухи. После того сновидения у нее слегка кружилась голова.
Когда начался танец, Пегги оказалась всеми покинутой у книжного шкафа; она стояла как можно ближе к нему. Чтобы скрыть свое одиночество, она взяла с полки книгу. Книга была в обложке из зеленой кожи, Пегги перевернула ее и увидела вытесненные в коже золотые звездочки. Очень кстати, подумала она, потому что можно сделать вид, будто я любуюсь переплетом… Но не могу же я долго стоять и любоваться переплетом. Она открыла книгу. Пусть угадает мои мысли, подумала Пегги. Если открыть книгу наугад, прочтешь свои мысли.
"La médiocrité de l’univers m’étonne et me révolte", - прочла она. Вот именно. Точно. Она стала читать дальше: "…la petitesse de toutes choses m’emplit de dégoût". Она подняла голову. Ей наступали на ноги, "…la pauvreté des êtres humains m’anéantit". Она закрыла книгу и поставила ее на место.
Точно, подумала Пегги.