Тина отложила раковину, вскочила на ноги и шепотом, видимо, чтобы не огорчать Энни, продекламировала: "И станет плоть его песком, кораллом кости станут", - это Шекспир. Диане задали разобрать эти строчки по членам предложения, но она не справилась и сказала, что это неправильно написано. Ей поставили плохую оценку - мисс Уилкокс заявила, что это дерзость: "Подумать только, критиковать Шекспира!"
Не знаю, то ли из-за рассказов Энни, то ли из-за того, что Тине вспомнилась "Фуксия", но она вся дрожала и побелела, как простыня. Ни о чем не спрашивая, я быстро увела ее.
Джейн и Элизе нужно было кончать приготовления к ужину, который они устраивали для своих родственников, и, пообедав в тот день пораньше, мы решили провести тихий день дома вдвоем: я читала Тине вслух, помогала складывать разрезную головоломку, писала благодарственные письма в ответ на поздравления, а она занималась рождественскими обновками Элинор. Как мало это было похоже и на веселые рождественские праздники моей юности, и на рождественские дни, которые я, несчастная изгнанница, проводила в чужих домах, где мне предоставляли временный приют! Как я уже говорила, сидевшая рядом со мной юная сиротка, казалось, была вполне счастлива и уж совсем развеселилась, когда получила послание, адресованное "Мисс Мартине Фицгиббон" - его опустил в мой почтовый ящик мистер Эллин во время своей одинокой вечерней прогулки. Она без конца читала и перечитывала несколько строчек, в которых он благодарил ее за замечательный рождественский подарок, и наконец, посадив куклу на руки, стала читать ей письмо вслух:
- Вот послушай, Элинор, что пишет мистер Эллин! Ему понравился карманчик для часов, честное слово, понравился!
Энни, которая плохо переносила оживленные и, как водится, шумные сборища, коротала вечер с нами и после чая согласилась, в ответ на мои горячие просьбы, рассказать нам корнуоллские сказки - те самые, которые мы с братьями и сестрами слушали в детстве как зачарованные.
Что это были за диковинные, фантастические истории! Мерцало пламя в камине, и я вновь испытывала сладкий ужас, слушая рассказ о скачке Джесси Варко, о злобном Тригиагле, о белом кролике Эглошейле и о таинственных подвигах волшебника Миллитона из Пенгеруика, чей серебряный пиршественный стол, уставленный золотыми кубками и блюдами, покоился на дне Маунт-Бэй с тех самых пор, как княжеская ладья ушла под воду вместе со всеми гостями. Мы всякий раз не верили, что бесстрашный путешественник решится произнести волшебные слова "Фрэт, Хэверингмор, и все, кто с вами!", отлично зная, что заклинание вызывает шторм, и он и все его товарищи утонут.
В оловянных рудниках, где работал отец Энни, рудокопам являлись привидения в саванах и слышались жуткие звуки. Мороз подирал по коже от истории о фермере и его жене, поселившихся в некогда величественной, бывшей усадьбе Тригиаглей, от которой только и осталось, что фермерский дом. Вернувшись как-то поздно вечером с ярмарки, фермер и его жена не поверили своим глазам, когда увидели, что из всех окон их дома струится свет, за шторами проносятся силуэты дам и кавалеров в старинных костюмах, а внутри слышится пение и звуки разгульной попойки. Фермер, человек не робкого десятка, ринулся к дому, чтобы спугнуть незваных гостей, хозяйничавших в его отсутствие. Но едва он коснулся садовой калитки, как огни погасли, фигуры растаяли в воздухе, пение смолкло, и все погрузилось во тьму и тишину.
Когда мои братья повзрослели и набрались ума-разума, они стали поговаривать между собой - я сама слышала, - что никто бы не увидал никаких чудес в заброшенной усадьбе, если бы не кружка-другая сидра, выпитая у ярмарочных балаганов. Но такие приземленные объяснения чужды были невинному уму Тины, которая все приняла за чистую монету, кроме истории о затонувшей ладье Миллитона, которую она, как только уснула Энни, опровергла с помощью логики и здравого смысла. "Ведь если никто с ладьи не спасся, как узнали, что один из них был такой глупый, что сказал "Фрэт!"?" - доказывала она мне шепотом, чтобы не разбудить Энни.
Но сон Энни был слишком глубок, и она не проснулась, даже когда я стала объяснять Тине, что в голове у старушки смешались две разные истории, одна из которых пришла вовсе не из Корнуолла, а с границ Уэльса, и была сочинена в назидание всем, кто задумает переплыть заколдованное озеро Хэверингмор.
- Надеюсь, мне никогда не придется переплывать это озеро, - сказала я, - я бы наверняка не удержалась и крикнула "Фрэт!", просто чтобы посмотреть, что будет.
Тина весело засмеялась. Потом мы еще долго сидели в сумерках и смотрели, как луна выплывает из-за заснеженных елей, росших через дорогу, в саду доктора Перси, и я услышала, как девочка чуть слышно пробормотала: "О, здесь я отдохну". Из этих, таких недетских, слов я поняла лучше, чем из любого рассказа, как долго она жила в чудовищном напряжении. Тишина и покой - вот все, чего желали мы обе, женщина и ребенок.
Я всегда любила переводить с французского и вскоре после того, как стала жить вдовьей жизнью в "Серебряном логе", наткнулась на стихи Жюстины Морис, которые поразили меня вложенным в них чувством. Перевод получился слабым, неточным, неуклюжим и был далек от завершенности, тонкости и изящества французского оригинала, но все же, работая, я ощутила, что у меня делается легко и покойно на душе. Как водится у одиноких людей, я стала бормотать себе под нос отдельные строчки, совсем позабыв, что у меня теперь есть слушательница. Тина напомнила мне о себе:
- Повторите, пожалуйста. Мне очень нравится.
Я исполнила ее просьбу:
Молю: оставь мне все мечты,
Мой свод небес, зеленый дол,
Мои леса, мои цветы,
Холмы, деревья и кусты,
Лазурь речной волны.Покуда цел прибрежный мой приют,
Где нет мне дела до грядущих бед,
Пусть дни в блаженной радости текут,
И счастье этих сладостных минут
Продли на много безмятежных лет!Пускай, неспешна и легка,
Под сенью ивовых ветвей,
Струит свой вольный ток река,
Ловя дыханье ветерка,
Лаская край полей.Душа внимает пенью всех ветров,
И в такт им чередой идут часы,
И сонмы дивных, лучезарных снов,
Как вешний дождь, не знающий оков,
Врываются в мою младую жизнь.Твердят, что жизнь - тяжелый гнет,
Но для меня она легка.
Меня молитва бережет
От боли, горя и забот,
Как матери рука.Ребенку недоступен бег времен,
Его вселенная - единый миг.
Не ведая о бурях жизни, он
Душой в мечты о счастье погружен,
Как мотылек, беспечен и игрив.Сверкает вереница дней,
Как брызги летнего дождя.
В душе - ни страха, ни скорбей,
Лишь благодарностью к Тебе
Она всегда полна.Пусть неизбежно жизни отцвести.
Что значит Смерть? Смеживший веки сон,
Чтобы сказать прошедшему: "Прости",
Любить и верить, что в конце пути
Мне в Небесах проснуться суждено.
- Да, - сказала Тина серьезно и наставительно. - Хорошие стихи.
- Не думаю. Вот в оригинале они хорошие.
- В оригинале?
- Это французское стихотворение, я перевела его на английский.
- Это было что-то вроде урока?
- Нет, мне нравится переводить, но не нравится, как у меня получилось. Все же понять, что хотел сказать автор, можно.
- Не знаю, каким словом это назвать. Может быть, "спокойствие" или "мир"?
- Пожалуй, я бы назвала это умиротворением.
- Умиротворение. Умиротворение, - повторила она за мной два или три раза. - Как красиво звучит!
- Это слово встречается в одной старинной оде, написанной на смерть друга. - И я процитировала несколько строк из "Пиндарической оды" Джона Олдэма:
Так сладок был в торжественной тиши
Пленительный покой твоей души.
Был тих и безмятежен твой уход -
Неслышней мягкой поступи часов,
Беззвучней, чем движение планет.
И умиротворением таким
Наполнен был последний легкий вздох,
Что, если б голубь сел тебе на грудь,
Чтоб дать усталым крыльям отдохнуть,
Движенья б он не ощутил ничуть.
Как постоянно дышит тишиной
Морская гладь, и никакой волне
Ее не сдвинуть с места, и смутить
Ее не в силах никакой прибой;
Как ясная небесная лазурь
Не ведает ни туч, ни грозных бурь,
И тщетно Нил ждет от нее дождя, -
Так был твой дух всегда самим собой,
Подобно сказочной земле - такой,
Где неизвестны ни мороз, ни зной.
Тина сказала:
- И это тоже очень красиво, хотя я не совсем поняла. Почитайте еще что-нибудь этого поэта.
- Почти нечего больше. Он умер молодым.
- Тогда прочтите, пожалуйста, французское "Умиротворение" еще раз.
Я повиновалась. Тогда последовало:
- А вы часто этим занимаетесь?
- Чем - этим?
- Переводите французские стихи на английский?
- Нет, не очень. Временами.
- Прочтите еще что-нибудь из своих переводов, пожалуйста.
- На сей раз выберу что-нибудь повеселее. Ты знаешь, как по-французски "вишня"?
Она заколебалась:
- Я знаю только, как яблоко - pomme и груша - poire.
- А вишня - la cerise. Вот стишок, который тоже так называется. Я перевела его для двух своих маленьких племянниц, у их папы много вишневых деревьев в саду. И у Маргарет и Берты всегда праздник, когда собирают вишни: им разрешают собирать их вместе со всеми.
- Я хочу поскорее послушать.
- Тогда слушай:
Зимой тот куст
Был сух и пуст,
Стал по весне
Белей, чем снег.Потом опали
Все цветы,
Но загляни
Под ветки ты:Здесь ягодки!
Горят они,
В листве сокрывшись,
Как огни.Скорей сюда!
Как сладок вкус!
Я в куст поглубже
Заберусь!
Пока я читала, повалил снег и запорошил оконные рамы.
- Какое хорошее стихотворение про вишни, - сказала Тина. - Оно тоже про умиротворение, но какое-то другое. У мистера Эллина в саду есть вишневое дерево, я сама слышала, как он рассказывал. А у вас тоже есть?
- Нет, у меня нет.
- А мистер Эллин угощал вас вишнями из своего сада? Верность правде заставила меня признаться, что такое имело место.
- В прошлом году?
- Нет, в прошлом году он, кажется, угощал только мистера и миссис Рэндолф. Он тогда только недавно переехал в Клинтон-Сент-Джеймс, и ректор с женой были его единственными близкими друзьями.
- А в этом году угощал?
- В этом угощал.
- Вот видите. А в этом году было мало вишен, урожай был плохой. Я знаю. Меня тут не было осенью, но я потом про это слышала. Совсем мало вишен, и все же он дал вам-. Вам, и больше никому.
Я расслышала торжествующую нотку, ясно указывающую, кто имелся в виду под "больше никому". Я поспешила изменить тему:
- Это очень великодушно с его стороны, правда? Смотри, как быстро валит снег! Завтра мы идем на обед к доктору Перси и его жене, а Энни будет обедать с их экономкой-старушкой; тем временем Элиза и Джейн будут готовить говядину и сливовый пудинг для обеда, который они устраивают у своих родителей в день святого Стефана. Как ты думаешь, сумеем мы втроем с Энни перейти через дорогу, не утонув в сугробах?
Но моя хитрость не удалась, как и до того уловка с урожаем вишен: никакой силой нельзя было отвлечь Тинины мысли от добрых деяний мистера Эллина:
- Ну, если мы и впрямь провалимся в сугроб все втроем, мистер Эллин увидит это из своего окна - его дом совсем близко от дороги - и сразу прибежит и спасет нас.
Я оставила ее размышлять над этой счастливой возможностью, а сама тем временем села читать его письмо ко мне, прибывшее одновременно с записочкой для нее.
До сих пор мне казалось, что мистер Эллин, пожалуй, поторопился с покупкой материи на платье и накидку для Мартины и что следовало дать отсутствующему мистеру Конуэю Фицгиббону еще одну возможность снестись с миссис Уилкокс, или собственной персоной прибыть в "Фуксию" для объяснений. Не была я уверена и в том, что мистер Эллин сделал все возможное, чтобы склонить миссис Уилкокс вернуть Мартине хотя бы часть вещей. Однако его письмо, хотя и не могло полностью оправдать его поспешность, тотчас убедило меня, что поражение, которое он потерпел, пытаясь упросить мисс Уилкокс ослабить хватку и вернуть Мартине часть ее одежды, нельзя отнести на счет его кажущегося легкомыслия. Как оказалось, она с таким жаром отвергла две его попытки уломать ее, что ему стало совершенно ясно: отказ продиктован низменным желанием проучить бедную маленькую Мартину за "упрямство". Даже Дианины обноски, заявила директриса, слишком хороши для такой мерзкой, отвратительной, строптивой девчонки.
Однако же в коммерческих переговорах, касавшихся браслета-змейки - украшения, полезного, возможно, для установления личности Мартины, мистер Эллин оказался удачливей. В сочельник, проводив мистера Сесила домой, он нанес в "Фуксию" еще один визит и уговорил мисс Уилкокс продать ему браслет по цене, которую назначит ювелир, - конечно, при условии, что мистер Конуэй Фицгиббон не объявится. ("Ох, мистер Эллин, - подумала я, читая это, - щедр, как всегда, себе во вред! Этот браслет недешево вам станет. Учитывая потерю дочкиного гардероба, мистер Фицгиббон сочтет, наверное, что ничего больше не должен мисс Уилкокс за обучение. И я не удивлюсь, если она возьмет с вас кругленькую сумму, - безжалостно рассуждала я, - чтобы компенсировать свои потери за учебную четверть, ведь мистер Фицгиббон не уведомил ее в положенное время".)
Далее мистер Эллин сообщал, что раз уж, сам того не желая, навязал мне заботу о Тине, он более чем готов принять на себя расходы по ее содержанию на то время, пока будет продолжать свое расследование. "Я полагаю себя чем-то вроде частного сыщика, - писал он. - И пожалуй, могу mum справиться с этим делом не хуже джентльменов с Боу-стрит. Конечно, это может затянуться, ибо я решил не добиваться признаний от Тины, которая, на мой взгляд, находится на грани нервного истощения, она ведь всего только ребенок. Разумеется, все может разъясниться, если вновь появится мистер Фицгиббон и приведет уважительные причины своего поведения, но если он не потрудится написать или явиться собственной персоной, пройдут недели, а, может быть, и месяцы, прежде чем мы сумеем разгадать эту загадку. Но важнее всего немедленно решить, что делать с Мартиной, за которую мисс Уилкокс наотрез отказывается нести ответственность, если ей не дадут допросить девочку по-своему и вырвать у нее признание. Я уже злоупотребил вашей добротой, попросив приютить Мартину на время каникул, в надежде найти за это время школу для нее где-нибудь поблизости. И был бы бесконечно признателен вам за совет: может быть, лучше поселить ее в семье священника? Рэндолфы, вне всякого сомнения, не откажутся взять ее к себе, но сейчас, как вы знаете, все их дети болеют свинкой…"
Остаток рождественской ночи я провела без сна - раздумывая, как лучше ответить на безмолвную просьбу мистера Эллина. Было более, чем ясно, что он просит меня опекать Мартину не ближайшие две недели, а сколько понадобится: возможно, месяц-другой, а возможно, и долгие годы… Было ли разумно, было ли безопасно так себя связывать после трехдневного знакомства? Тина - создание непростое, хотя и не внушает мне отвращения, как мисс Уилкокс. Может быть, она как раковина, створки которой плотно сомкнуты, зато внутри прячется жемчужина, чей блеск я, кажется, успела разглядеть? Может быть, это и есть тот таинственный воздух перемен и поисков, который так давно тревожил мои мысли? Заботиться и воспитывать юное существо, чья участь так печальна и непостижима? Отправить такую девочку в школу значило бы оторвать ее от единственных друзей и обречь ее всегда носить ту непроницаемую, защитную броню, которая ужаснула и отвратила от нее прежнюю наставницу.
Я долго думала и молилась. Потом села писать ответ мистеру Эллину. Мягко попрекнув его тем, что, как я догадывалась, было расточительством при покупке браслета-змейки, я сообщала ему, что готова принять на себя заботу о девочке, чьи несчастья тронули мое сердце, не только на время каникул, но на столько времени, сколько будет нужно. Объясняла, что могу себе позволить расходы на ее одежду, питание и обучение, но если ему так приятнее, согласна разделить их с ним, по поводу чего мы, несомненно, легко договоримся (как оно и случилось). Одобряла его решение испытать себя в роли сыщика-любителя и желала ему всяческого успеха на этом поприще, обещав свою безотказную помощь. Выражала надежду, что в наших совместных усилиях помочь девочке-сиротке Господь не оставит нас своей милостью.
Я подписала и запечатала письмо и приготовила к отправке утренней почтой. Так я вступила на путь исканий, потерь и обретений.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Мистер Эллин с радостью, и даже не с радостью - с восторгом - принял мое предложение. Но не думайте, что мы решили дело, даже не спросив Мартину, где бы она хотела жить, словно она не человек, а вещь, у которой нет желаний. Она уже знала, что каникулы ей предстоит провести в "Серебряном логе", и мы решили, что поговорим с ней о будущем чуть позже - накануне возвращения пансионерок в "Фуксию". Однако перед самым Новым годом, когда до конца каникул оставалась еще неделя, случилось небольшое происшествие, заставившее нас переменить планы.
Все это время Тина жила в доме, как пленница, и если и выходила за порог, то для того лишь, чтоб, сделав несколько шагов, перейти через дорогу и попасть в дом к доктору Перси. Но в тот день, вместо тоненьких туфелек, в которых она оказалась в доме, у нее появилась пара крепких башмаков - местный сапожник, торопясь изо всех сил, дошил их, наконец. Она умирала от желания лепить снежную бабу, которой я предпочла бы украсить собственный сад, надежно укрытый от чужих глаз, но уступила ее настоятельным просьбам не совершать несправедливости и не лишать такого дивного зрелища бедную больную миссис Перси. Мистер Эллин взялся помогать нам, и целое утро мы втроем сооружали бабу и готовили мороженое из снега с малиновым вареньем. Мы всей душой предались этому увлекательному занятию, как вдруг заметили высокую, чопорную мисс Уилкокс, торжественно вышагивавшую по улице с двумя девочками по бокам.
Тина застыла на месте, ее посеревшее личико окаменело от ужаса.
- Каникулы уже кончились? - пробормотала она, запинаясь. - Я должна вернуться ТУДА?
- Нет-нет, еще не кончились, - успокоил ее мистер Эллин. - Это две новенькие, их родителям, как мне сказал мистер Сесил, нужно было уехать в Шотландию, проведать больную бабушку. Поэтому девочек отослали в школу неделей раньше. И ты вообще не должна возвращаться "ТУДА", разве что очень этого захочешь.
- Нет, нет, ни за что! Там ужасно. Девочки шушукались за моей спиной, дразнили меня "попугаихой" и "вороной в павлиньих перьях", а Диана сказала, что мисс Уилкокс - жаба, а я жабье отродье.
- Ну и что, - прервал ее мистер Эллин, желая поскорее прервать этот поток воспоминаний. - Жабы - очень полезные животные и очень милые, если их приручить. У меня самого в саду живет жаба. Я назвал ее Нед и как-нибудь тебя с ней познакомлю. А хочешь, я тебе расскажу, что мы с миссис Чалфонт придумали?
Она кивнула, и мы пошли в дом.
- Ты знаешь, что такое "опекун"? - спросил мистер Эллин.