Жульета была тронута. Она взяла его руку в свою и вдруг поняла, что он очень устал. Большой человек, подумала Жульета. Большой человек, которого она не любила, величие которого её не привлекало. Но этот большой человек любил Жульету, всё своё величие он положил к её ногам И он устал.
- Ты устал… - Она провела рукой по его пиджаку. - И весь промок, бедняжка…
Она принялась хлопотать около мужа, принесла ему шелковую пижаму, пошла за стаканом вермута. Когда она вернулась, Карлос смотрел сквозь закрытое окно на улицу, залитую дождем. Он выпил вермут мелкими глотками и сказал:
- Большой будет урожай, первый урожай, который будут продавать по повышенным ценам… Но в один прекрасный день цены упадут, Жульета, и земля ничего не будет стоить. Тогда мы станем хозяевами земли…
И снова на ум Жульете пришла фраза Рейнальдо Бастоса.
- Это будет ужасно… - невольно вырвалось у неё.
- Ужасно! - удивился Карлос и вдруг понял.
Несколько минут они молчали. Жульета теперь знала, что именно было ей так чуждо в муже и его величии. А Карлос думал о том, как грустно, что эта борьба будет такой жестокой и такой жалкой. Однако полковники тоже когда-то были жестоки в своей борьбе и не жалели об этом. Он сказал:
- В жизни нет ничего легкого… Людям всегда приходится топтать других людей… Иначе и быть не может, к несчастью… Иначе и быть не может, - повторил он, стараясь отогнать печальные мысли. Он не только устал, ему, кроме того, было грустно.
Тогда Жульета взяла его за руку и повела к постели. И обняла, и обогрела, и отдалась ему, но только из состраданья, чтоб утешить, заставить забыть… Она сделала это как друг, любви не было. И всю ночь лил дождь за окном, и всю ночь их мучила бессонница.
7
Дождь ручьями стекает по деревьям какао, срывая с веток сожженные солнцем листья; змеи уползают в свои норы, беспокойно прыгают по веткам обезьяны жупара, жалобно кричат в ночи совы. Первые лужи появились на красной глинистой почве, значит, в ближайшие месяцы дороги будут утопать в грязи. Эти дожди - залог урожая, они говорят о деревьях в цвету, о спелых плодах, налитых соком. Когда придут солнечные дни, зелёные плоды станут золотыми; эта земля дает золотые плоды, которые освещают плантации своим светом и заставляют биться надеждой сердца людей.
В те месяцы, когда приостанавливаются работы по сбору урожая, глаза мужчин и женщин во всех уголках юга Баии обращены к небу с немым страстным вопросом. Упадут ли в эти знойные месяцы благодатные дожди, необходимые для раннего июньского сбора, или засуха ударит по полям, опустошая всё, убивая цветы и молодые плоды, покрывая золотом засохшие листья какао? Правда, здесь не бывает таких засух, как в Сеара, убивающих скот, и человека, и лесных зверей, сжигающих траву, иссушающих колодцы. О таких засухах здесь знают только понаслышке, по рассказам жителей Сеара, приезжающих в фазенды Юга, спасаясь от разоренья, которое несёт им засуха в родных краях. Но если дождь не начнётся в нужный момент, умрут цветы какао, не созреют ранние плоды, пропадет урожай. С тех пор как последние островки больших лесов были вырублены и превращены в плантации, дожди в землях Ильеуса стали более редки и менее обильны… И люди испытующе смотрят в синее небо, вглядываются в линию горизонта: здесь хорошо знают все признаки, предвещающие дождь или засуху; некоторые узнают о приближении больших ливней, когда ещё ни одна тучка не прорезала чистого южного неба. Узнают по ветру, предшественнику дождя. Узнают по запаху трав. Так же как животные на плантациях, как птицы и обезьяны, люди знают, что скоро польёт дождь. И все население земель какао радуется, и улыбки расцветают на лицах, как вскоре расцветут цветы на деревьях плантаций.
В ночь, когда зажурчали первые струи дождя, мулат АнтониоВитор подошел к двери своего дома и улыбнулся. Раймунда тоже подошла и встала рядом с ним. Они молчали, благодарными глазами глядя вокруг. Одинаковое волнение охватывало их каждый год, когда начинались дожди. Ливень шумел, глухо и торжественно, над плантациями какао, и, объятые почти религиозным чувством преклонения, смотрели муж и жена, земледельцы, на эту реку воды, катящуюся с неба. Антонио Витор сказал:
- Долго не было, а всё-таки пошел… Хвала господу, богу!
Раймунда ничего не сказала. Но она улыбнулась своей трудной улыбкой, так редко появляющейся на её губах, шагнула вперёд и подставила лицо дождю.
Капитан Жоан Магальяэс был необычайно взволнован. Для него дожди означали повышение цен. Он говорил об этом доне Ане, размахивая руками и заливаясь своим раскатистым смехом, который немедленно подхватывал попугай, расхаживающий взад-вперед по перилам веранды с ученым видом. Позади напоенных дождем плантаций зеленел еще не вырубленный участок леса, где так и не удалось посадить какао. Туда устремили свой взгляд капитан и дона Ана. В этом участке сосредоточились все их надежды на лучшее будущее, на то, что дела их снова пойдут в гору, что вернутся прежние счастливые дни. Когда будут срублены эти деревья и участок превратится в плантации какао, капитан и дона Ана снова станут прежними Бадаро, могущественными и богатыми. Должно быть, на всем протяжении необъятных земель какао оставался невырубленным только этот кусок леса. Хорошая земля для плантаций какао. Не хуже, чем земли Секейро Гранде…
Полковник Фредерико Пинто прислушивается к шуму, раздающемуся из дома, где живут его работники. Это, сидя возле тела Ранульфо, люди разговаривают о терно и репетициях, строят планы. Фредерико думает, что надо выписать монтера из Ильеуса, чтоб он проверил электрическую печь. Полковник - один из самых богатых людей этой зоны. Он не чета какому-нибудь Жоану Магальяэсу или Антонио Витору. У него крупное состояние: бесконечные плантации, сливающиеся одна с другой, земли, которые сам полковник завоевал и, вырубив на них лес, засадил какао; плантации, купленные позже или отнятые у мелких землевладельцев путем ловких подлогов. Даже в самые трудные годы полковник всегда собирал свои пятнадцать тысяч арроб. Он принадлежал к особой касте "благородных", посещавшей Общественный клуб, игравшей в покер в доме Пепе, Эспинола, строившей особняки в Ильеусе. Это была "знать", "аристократия", как иронически говорил Сержио Моура, который очень любил прибавлять титулы к именам полковников: герцог Орасио, барон Манека Дантас. Это была группа самых крупных помещиков, и к ней принадлежал полковник Фредерико Пинто.
Дона Аугуста спит. Сегодня ему пришлось удовлетворить её супружеские права, чтобы успокоить припадок ревности. Сейчас он в пижаме стоит у окна и смотрит на дождь. Теперь можно будет купить ещё земель… Можно будет засыпать Лолу Эспинола драгоценностями, дорогими нарядами, французскими духами. Дождь для полковника Фредерико - это освобождение. Страх засухи вырвал его из объятий белокурой аргентинки и привёл в фазенду: поторопить подрезку деревьев, чтобы в случае засухи хоть что-нибудь спасти. Теперь шёл дождь, и он мог вернуться в объятия Лолы, снова окунуться в таинства любви, которые были знакомы только ей. Дождь журчит, голоса людей, собравшихся вокруг Ранульфо, доносятся до веранды. Полковник Фредерико Пинто возбужден. Он вспомнил о Лоле, и тоска по ней властно овладела им. Ему захотелось сию же минуту уехать отсюда: оседлать коня, галопом проскакать три мили, отделяющие его от Итабуны, сесть в автомобиль и уже на рассвете постучаться у знакомых дверей… Пепе, наверно, в кабаре - играет. Им будет хорошо вдвоём. Он стал припоминать каждый изгиб тела своей любовницы, которое знал наизусть. И заходил по веранде из конца в конец нервными шагами. Шум в домике батраков не смолкал, словно приглашая его, зайти. Полковник Фредерико Пинто вошел в комнаты, накинул резиновый плащ прямо на пижаму, надел на голову старую шляпу и направился к домику. Всё равно не спится ему в эту ночь.
Полковник Орасио да Сильвейра проснулся, когда упали первые капли дождя. Сон его, сон старика, был чуток. Старая расшатанная кровать заскрипела, когда Орасио поднялся. Он спал в длинной ночной рубашке о вышитыми на груди цветами, как тридцать лет назад. Но только его богатырское тело стало теперь сухим и сгорбленным, слабым телом старика. Дождь из окна попадал в комнату, смачивал простыни на постели. Брызги его падали на лицо Орасио. Его восьмидесятилетние глаза плохо различали предметы. Он пошарил руками, ища свою палку с золотым набалдашником в виде плода какао, оперся на неё и, ориентируясь по ветру, врывающемуся в комнату, направился к окну. За окном брезжил смутный рассвет. Темная пелена висела перед почти невидящими глазами полковника Орасио да Сильвейра. Но ему незачем было видеть дождь, он чувствовал на лице его доброе, ласковое прикосновение. По плантациям плыла тишина, нарушаемая лишь журчаньем дождя и шелестом падающих листьев. Под самым окном комнаты полковника тянулась плантация какао. Ветер пробегал по веткам; полковник различал всё, даже самые смутные шумы и шорохи, прорезающие тишину ночи. Он был доволен, как кот, которого гладят по спине. Он что-то бормотал про себя, глотая слова, и улыбался своей жесткой, недоверчивой и страшной улыбкой. Дождь мочил его, тело покалывало, он проводил морщинистой рукой по груди и по ногам, снова начинались ревматические боли, вызванные дождем и ветром. Он знал, что никто его не слышит, так как весь дом спал, и тихонько постанывал, бормоча слова радости. Проклятый ревматизм, он всегда возвращался вместе с дождями, острая боль пронизывала тело Орасио… Но какое это имеет значение, если дождь льёт, если какаовые деревья не потеряют своих недавно раскрывшихся цветов, если плоды засветятся золотым светом и урожай будет большой, невиданный урожай?..
Многие в Ильеусе и Итабуне с сожалением говорят о том, что полковник Орасио да Сильвейра, самый богатый человек в землях какао, один из заправил местной политики, живёт совсем один в своей фазенде. Некому о нём позаботиться, рядом с ним нет ни друга, ни жены, ни возлюбленной, ни даже сына, с которым он не ладит. "Печальная старость", - говорят люди. Монашки, знающие истории старых времен, прибавляют, что полковник расплачивается за свои многие и тяжкие грехи. Уже в те времена, когда люди шли в эту землю с топорами и серпами и прорубались сквозь чащу, убивая друг друга, много чего рассказывали о полковнике Орасио. Теперь о нём говорят с состраданием, но не без враждебности. Его жалеют, но считают справедливым то, что он страдает, что он живёт один, заброшенный всеми. Орасио знает, что говорят о нем, как знал тридцать лет назад все истории, которые рассказывали о нём в церквах и в кабаре. Но он знает, что он не один. У него есть его плантации, его какаовые деревья, звери, живущие среди них, даже змеи и ягуары, которые ещё не перевелись. Он живёт в своём мире, он сам - часть этого мира. Он не чувствует ни грусти, ни одиночества. Если бы полковник очутился в самом большом городе мира, где звучит музыка и льются тысячи электрических огней, окруженный комфортом, друзьями, красивыми женщинами, он бы загрустил и почувствовал себя одиноким, потому что он не может жить вдали плантаций какао.
Разве важно, что дожди приносят с собой ревматизм? Разве важно, что рядом с ним нет никого? Он слышит, чувствует, знает каждый шорох на залитых дождем плантациях. Нежные струйки текут по его морщинам, и он что-то радостно бормочет про себя, протягивая руки, подставляя их дождю. Его усталые глаза начинают различать ясный свет утра, прорывающий предрассветный туман. И он узнает, один за другим, голоса птиц, звонко приветствующих дождь, упавший на деревья какао.
8
- А дождик-то льет, ребята… - сказал Капи.
Все выбежали из дома посмотреть на дождь. Это уже не были внезапные ливни, как вечером, это был долгожданный сплошной дождь, который обычно шёл много дней подряд. Пролившиеся вечером в разных местах короткие дожди не успокоили земледельцев. А может, это только случайные тучи и ветер унесёт их? Превратятся ли они в сплошной поток, нужный для урожая?
Дождь стекал по какаовым деревьям, лился на траву, на красную землю. Этот дождь продлится много дней. В помещичьем доме зажёгся свет.
- Полковник проснулся… - сказала Рита.
- Он, верно, доволен…
В маленьком домике работников плантаций мертвый Ранульфо остался один. Его похоронят здесь же, на плантациях, у Ранульфо долгов больше, чем у всех других батраков. Он такую уйму задолжал, что полковник, наверно, не даст денег на похороны в посёлке. И теперь, когда начались дожди, полковник, конечно, не отпустит из фазенды двух работников, и некому будет нести носилки с телом Ранульфо. Если б завтра было воскресенье, они смогли бы достать носилки, занять немного денег и снести Ранульфо на христианское кладбище. Но среди недели это трудно… Умерший лежал один, с зелёным лицом, с выкатившимися глазами. Все ушли. Бутылка с водкой была наполовину пуста.
Рита первая вернулась в дом и взглянула на мертвеца. Хороший человек был этот Ранульфо. Когда она проходила мимо него, возвращаясь с реки или с плантаций, он смотрел на неё глазами верной собаки. А в живых глазах Риты, взгляд которых словно зазывал, словно предлагал её ещё не тронутое тело, вспыхивали насмешливые огоньки, когда она встречала Ранульфо. Она не могла забыть, как его били. Мужчина, которого высекли… Правда, этот случай с Ранульфо положил конец ухаживаниям Тибурсио. Она отвернулась от Тибурсио, который давно за ней волочился, увидев его с хлыстом в руке, избивавшего Ранульфо. Оба они низко упали в её глазах. Один, потому что ему исполосовали спину, - это всё равно, как если бы его кастрировали. Другой, потому что бил беззащитного человека, привязанного к столбу.
С той ночи, когда она ушла от Тибурсио, пытавшегося овладеть ею, оставив его одного в траве, дела Риты пошли плохо. Надсмотрщик стал преследовать её отца, и она попыталась было искать защиты в помещичьем доме. Но хозяйка ревновала её к мужу, а хозяин не обращал на неё внимания… Рита смотрит на умершего. Этот Ранульфо, который ничего для неё не значил, испортил ей жизнь… Свеча освещает огромные ступни покойника. От жара печи вязкая мякоть какао, облепившая их, превратилась в твёрдую корку; кажется, словно на нём какие-то грубые башмаки. Ноги Риты тоже покрыты тёмной коростой, более тёмной, чем её кожа. Купаясь в реке, она много раз пыталась отскрести этот вязкий слой какао, отмыть мылом, которым стирают бельё. Но это оказалось невозможным. Жители Сеара, побывавшие в фазендах Юга, возвращающиеся в свои земли во время дождей и опять приезжающие в Ильеус через несколько лет, спасаясь от новой засухи, говорили, что мягкое какао никогда уже не отстает от ног. Рита садится на скамью. Все говорят, что она хороша; некоторые даже утверждают, что она самая красивая девушка на плантациях какао. Это, пожалуй, преувеличение, У неё стройное, крепкое тело, но лицо некрасивое: с крупным носом, с маленькими дерзкими глазами.
Её большие, как у мужчины, ноги с мускулистыми икрами, развившимися от постоянной ходьбы, никогда не знали изящных женских башмачков; рукоятка большого ножа, которым она разрезала плоды, натёрла мозоли на её руках с огрубевшей кожей. Но у неё упругая грудь, подтянутый живот, крутые бёдра. Она не похожа на мятую тряпку, как другие женщины плантаций. И она не дикарка, как те немногие девушки, которые не вышли замуж или не нашли себе друга. Ей нравится красить щеки красной бумагой, приглаживать курчавые волосы. Её знают на много миль кругом, мужчины ищут её близости, и её тоже мучают какие-то дьявольские наваждения. Но она упорно хранит свою чистоту, она многое уже увидела и поняла за свою жизнь в фазенде и знает, как дорого ценится здесь женщина. Она умеет защитить себя от настойчивых атак работников плантаций и надеется выйти замуж за надсмотрщика, или за мелкого землевладельца, или (почем знать?) соблазнить полковника, добиться хорошего дома в поселке, зажить безбедно, не работать больше.
Мужчины вернулись в дом совсем промокшие. Пришёл и отец Риты, погонщик ослов, старый работник фазенды, давно овдовевший. Варапау и Капи взяли на себя роль хозяев. Пришли работники со всей округи, принесли водку, полковник прислал целую бутыль.
Смерть Ранульфо - только предлог, отпевание превратилось в целый праздник. Говорят о терно, весть о нём уже распространилась далеко вокруг, и только начало дождей немного отвлекло умы от такого важного дела.
Рита сделает фонарики, а её отец купит папиросной бумаги в Итабуне, когда погонит туда ослов. Уже известно, что придут четыре девушки; вместе с тремя девочками это будет семь пастушек. Капи изобразит быка. Кто-нибудь одолжит ситцевую простыню, в поле можно найти черепа павших коров. Варапау будет лесной дух каипора. Он очень подходит для этой роли: достаточно обернуть его тощее тело старыми мешками из-под муки.
- А стихи? - вдруг спросил кто-то.
Никто не знает стихов, и эта мысль заставляет всех взглянуть на покойника. Умер в печи, оцепенел… Никто не знает стихов. Капи помнит лишь отдельные отрывки, этого же мало! Да и оркестра нет, только две гитары. Но Варапау уверен, что победит все препятствия. Они раздобудут пустые бидоны от керосина и в крайнем случае будут петь песни, сложенные на плантациях какао. Важно, чтобы праздничная процессия прошла через фазенду и через соседние поместья и оказалась как можно дальше от помещичьего дома. Тогда Варапау сможет бежать и возьмет с собой негра Флориндо; они навсегда освободятся от какаовых плантаций. Флориндо, кажется, далек от всего этого: его взгляд переходит с пугающего, похожего на страшный призрак лица умершего на Риту, которая уже давно нравится ему. Он сидит рядом с ней и пьет водку, а ведь никто не умеет так здорово пить водку, как Флориндо. Он выпивает целую бутылку залпом, огромными глотками, и чувствует, что Рита смотрит на него с восхищением. Но он не может оторвать глаз от покойника; пожалуй, негр Флориндо - единственный человек, которому немного страшно в эту дождливую ночь. Он боится вылупленных глаз мертвеца, его зелёного, иссушенного лихорадкой лица, его ногтей, выпачканных землей. Разговор всё вертится вокруг терно, бутылка переходит из рук в руки. Когда настал вечер, пришла старая Селестина и прочла над покойником таинственные молитвы. Потом она ушла, она была слишком стара, чтобы сидеть долго. И никто из присутствующих не знает заупокойных молитв… Может быть, кто-нибудь, Капи, например, целиком помнит "Отче наш". Но красивых заупокойных молитв, которые читают глубоким голосом, как полагается при отпевании, никто не знает, кроме старой Селестины. Когда она была помоложе, отпевания всегда проходили очень красиво. Она читала молитвы, указывала, когда нужно пить водку, её почтительно слушали. Когда она умрёт, станет ещё хуже, покойников будут хоронить без всяких молитв. Теперь-то она ещё приходит, одетая чёрной шалью, с трудом волоча свои старые ноги и опираясь на посох, неясно бормочет молитву богоматери, отгоняя злых духов от лица покойника своими руками чародейки. А когда она умрёт?
"Проклятый край", - думает негр Флориндо. Потому-то он и хочет уйти отсюда с Варапау. Край, где человек умирает от удара и некому помолиться за упокой его души. Призрачное пламя свечи причудливо извивается перед глазами Флориндо, он заливает водкой печальные мысли. Рита заинтересована разговорами о терно. Флориндо смотрит на крепкие икры её ног.
Варапау возбужденно и очень красноречиво описывает красоту праздничной процессии.