Удалось это, например, Манеке Дантасу. Когда началось падение цен, он сразу понял, к чему оно приведёт. Его положение было хуже, чем у большинства других землевладельцев. Он тратил деньги не считая, на один особняк он угробил пятьсот конто. Он решил поговорить с Руи (сын только что оправился от припадка, начавшегося на митинге, и семья жила теперь в фазенде). После долгого разговора с сыном Манека отправился к своему старому другу Бразу. Он попросил его об услуге, и Браз согласился ему помочь. Уговорить Менезеса было нетрудно. Старый полковник, завоеватель земли, столько лет имевший большой вес в политике, знал о всех мошенничествах, проделывавшихся в своё время в конторе Менезеса, знал он и о подделке завещания Эстер.
- Я погибну, но я погублю и тебя… - сказал он Менезесу.
Ложная ипотека фазенд Манеки в пользу Браза была оформлена в конторе Менезеса. Когда Карлос Зуде пожелал вступить во владение землями Манеки, долг которого фирме достигал чудовищной суммы в тысячу сто конто, полковник был уже в безопасности. Предъявив ипотеку в пользу Браза, он предложил свои условия. Карлос Зуде задумался: Браз был немного больше, чем мелкий землевладелец, со своей земли он собирал урожай в две тысячи арроб, как мог он занять денег Манеке? Но полковник проделал всё по закону. Ипотека касалась лишь части фазенд. Манека Дантао знал, что если ему хоть что-нибудь удастся спасти, то и это будет хорошо. Начались долгие сложные переговоры между ним и Карлосом Зуде. Руи был сейчас в хорошем состоянии и успешно вёл дела. Манека предложил отдать особняк и часть плантаций, оцененных им в шестьсот конто. Но Карлос Зуде отказался от такой оценки, произведённой на основе повышенных цен, и решительно заявил, что особняк он не примет и даром. После долгих споров, когда Манека даже перестал кланяться Карлосу, они пришли к соглашению. Полковник отдал большую часть фазенды, у него осталась примерно четвёртая часть прежних земель. Оценка была произведена специалистами на основе пониженных цен. Особняк он продал некоторое время спустя старшему Раушнингу за сто двадцать конто. Он был теперь беден, денег едва хватало на жизнь, но всё же он находился в лучшем положении, чем многие другие. Если бы не совершенный им подлог, он бы всё потерял, даже особняк.
После ловкой проделки Манеки Дантаса экспортёры усилили слежку за нотариальными конторами, взяли на учет все фазенды, которые ещё не принадлежали им. Нотариусы были напуганы, многие из них открыто служили интересам экспортёров - подлоги со стороны полковников стали делом почти неосуществимым.
Манеке Дантасу удалось кое-что спасти, и другие полковники считали его счастливцем. Но он далеко не был счастлив. Кончился его мир, тот мир, о котором он мечтал еще юношей, когда вместе с Орасио бросился очертя голову завоевывать леса Секейро Гранде. Он мечтал, что сын его станет блестящим адвокатом, что семья его будет жить в богатстве и роскоши, что он, Манека, приобретет вес в политике, он мечтал о покое и всеобщем уважении. Теперь он был беден и жил в маленьком домишке на холме Конкиста, лучшие его земли перешли в чужие руки, и, что было хуже всего, сын его был наркоман, страдал внезапными припадками безумия. Врачи качали головой: "Он должен бросить наркотики, иначе он кончит в сумасшедшем доме". Старый полковник, не любил бывать в своей фазенде. Он должен был проезжать по землям, бывшим раньше его собственностью, проходить мимо дома, где он прожил больше тридцати лет, смотреть на плантации, баркасы и печи, корыта для промывки какао. На оставшихся у него землях всё было непрочным, сделанным наскоро: помещичий дом (немногим лучше, чем домики батраков), баркасы, печи, корыта. Во время раздела он сам выбрал эти земли. Здесь не было никакого оборудования, одни плантации, но это были земли Секейро Гранде, лучшие земли для разведения какао. И там было несколько недавно посаженных плантаций с молодыми деревьями. Однако он принял всё это в соображение совершенно машинально: у него не было больше ни честолюбия, ни надежд, ни планов. Зачем? Не всё ли равно теперь, лучшие или худшие будут у него земли?
Дома он смотрел на руки Руи, дрожащие, как у старика. Они были бледные и иссохшие, эти руки, и перстень адвоката сползал с костлявого пальца. У сына был рассеянный, мутный взгляд, он долго не протянет, думал Манека Дантас. И всё, чего он желал, - это умереть раньше сына.
Только бы не видеть сына мёртвым или, что ещё хуже, совсем сумасшедшим, запертым в сумасшедший дом. Манека видел как-то раз, как отправляли одного сумасшедшего в столицу штата на корабле Баийской компании. Его держали шесть человек, он был связан, выкрикивал бранные слова, это было ужасно!
Манека Дантас смотрит на руки сына, дрожащие, исхудалые. Руи кротко улыбается, Манека понимает, что сын под действием наркотиков. Он поспешно встаёт, потому что слёзы, старческие слёзы, которые ему всё труднее становится удерживать, катятся из его усталых глаз.
7
На улице, где живут самые дешевые проститутки, Рита, прижимая к отвислой груди золотушного ребенка, поёт самую печальную песню в мире, песню проституток из посёлков зоны какао:
- Что ты делаешь здесь, девчонка? -
Всё, что прикажешь, сеньор..
Улица длинная-длинная, без конца, покрытая вечной, непросыхающей грязью, никогда не мощённая… Ещё до падения цен полковник Фредерико бросил её. Для другой, более молодой, более задорной. Но и та, другая, была уже здесь и тоже пела хриплым голосом эту песню, сложенную неизвестно когда и неизвестно кем, песню о женщинах с гнилыми зубами и тусклым взглядом.
К чему она, эта песня? Рита не знает, зачем придумали её слова, зачем сложили музыку. В фазендах тоже пели песни, сочиненные неизвестно кем. Но то были рабочие песни, в них говорилось о какао, о печах и баркасах. Они были тоже грустные, но ни одна не была такой печальной, как эта песня проституток, которую все они знают и поют в наступающей ночи, зазывая прохожих. Эта песня стала их рекламой, признаком их профессии.
- Что ты делаешь здесь, девчонка? -
Всё, что прикажешь, сеньор…
К чему эта песня? В ней поётся о вещах без всякого смысла - о матери, о любви, о семье, об отчаянии. Ничего этого у проституток нет, даже отчаяния. Все женщины, что живут на этой улице, пришли из фазенд какао. В посёлках не бывает дорогих проституток, одетых в шелка и надушенных, как в Ильеусе и Итабуне. А если одна из них и появится, то это обыкновенно какая-нибудь страшная старуха, жизнь и карьера которой подходят к концу. Да, они пришли из фазенд какао. Они побывали в руках полковников, сыновей полковников, надсмотрщиков. Полковники были первыми, то было их право, неписаный закон, управляющий жизнью какаовых плантаций. Оставленные полковниками, они переходили из рук в руки, пока не попадали на эту улицу, одинаковую во всех посёлках, на улицу публичных женщин, почти повсюду называвшуюся Улицей Грязи - это если у неё было название.
Зачем эта песня? Даже отчаяния у них не было. Жизнь их была без всякого смысла, только водка приносила какое-то отдохновенье. Улица погибших женщин, на которой копошились дети, не знающие отца, будущие батраки плантаций… Большей частью - дети полковников. Теперь, когда цены упали, число женщин на этой улице всё росло, каждый день приходили они со всех дорог, в домах не хватало комнат, посетителей тоже не хватало на всех. Старые почти с ненавистью смотрели на вновь прибывших, молодых. Потом молодые заучивали песню и пели её визгливыми голосами в мутно освещенных окнах. Как-то раз пришла даже девочка лет тринадцати.
Всех их ждала голодная смерть. Не было мужчин для стольких женщин, не было денег, чтоб заплатить за ночи любви. На дорогах работники, уволенные с плантаций, нападали на проходивших мимо женщин. Отца Риты тоже уволили. У него на свете была только дочь, "погибшая". Он был слишком стар, чтоб бродить по дорогам, он пришел в дом, где жила Рита, повесил на гвоздь свой старый кнут, взял на руки внука. Рита молча глядела на него. Она спросила только:
- Вы пришли насовсем?
Старик молча опустил глаза вместо ответа. Потом сказал:
- Нету нигде работы…
Он словно просил прощенья у дочери. На ногах Риты открылись раны, красные, как розы, - результат нескольких месяцев проституции. Ребёнок напрасно искал молоко в её отвисшей груди. Рита отвела глаза от старого кнута, истрепанного за столько лет работы. Теперь ей надо было кормить сына и отца. Женщины со всех концов сходились в эту улицу. Старик, сидя у двери, смотрел на небо, на поля, на плантации, там, вдали. У окна Рита пела свою песню, зазывающую посетителей, которая стала её рабочей песней:
- Что ты делаешь здесь, девчонка? -
Всё, что прикажешь, сеньор…
Длинная, длинная улица, без конца.
8
Даже Рита не обрадовалась известию о беде, постигшей полковника Фредерико Пинто, даже она, брошенная в эту грязь рукою хозяина в те дни, когда полковник тосковал по Лоле Эспинола.
Рита сказала старому погонщику жалостно:
- Пропал… Бедняжка!
Фазенда Фредерико Пинто была продана с молотка. Странная вещь произошла с ним: он знал, что задолжал невероятную сумму, которую мог бы заплатить, если бы цены на какао продолжали расти и он немного умерил бы свои расходы. Знал также, что теперь, когда цены упали, его фазенд едва хватит на уплату долгов. Он не беспокоился об этом. Он рассчитал работников, оставив только самых необходимых. Дона Аугуста плакала. Этот непрерывный, ноющий плач раздражал полковника. Дети перестали ходить в колледж. Фредерико кричал на жену:
- Перестань плакать, это невозможно выдержать…
Она поднимала невероятно толстое лицо с отекшими от слёз глазами и продолжала плакать. Полковник уходил на плантации, где бесполезно перезревали плоды какао, - их некому было собирать. На деревьях появлялись ненужные ростки, некому было подрезать их. Извещения приходили одно за другим. Раушнинги, которым Фредерико всегда продавал какао, предупреждали, что если он и впредь будет относиться к их требованиям без внимания, они затеют против него судебное дело и вытребуют долг силой. Они прислали ему счёт - огромный, невероятный. В подробном списке затрат, на которые он брал деньги, значилось, между прочим: "Чек на имя сеньора Пепе Эспинола - двадцать конто". Фредерико усмехнулся, прочтя эту запись. Пожалуй, только эти деньги он истратил не зря. Очевидно, воспоминание о сутенёре повлияло на его дальнейшие действия. Он не ответил ни на одно предупреждение Раушнингов. Когда суд объявил о продаже его имения, он принял это известие совершенно равнодушно. На аукцион он не поехал. Из судебного извещения следовало, что его поместья принадлежали теперь братьям Раушнингам. Была обозначена и цена. Ему причиталось ещё двести конто. Он поехал в Итабуну вместе с семьей, оформил в нотариальной конторе доверенность на имя жены, простился с детьми. Потом сел в автобус; за поясом у него был револьвер.
Он вошел в контору Раушнингов неожиданно и, не спросив разрешения, прошел прямо в кабинет обоих братьев, хозяев фирмы. Там был только младший. Увидев полковника, он встал. Всего пять дней тому назад Раушнинги вступили во владение фазендой "Чистый ручей". Экспортёр встал, он думал, что Фредерико явился за причитающимися ему деньгами, чек был уже приготовлен заранее. Или этот, как и другие, пришёл клянчить, чтоб ему дали немного больше? Или просить место управляющего, как это делали мелкие землевладельцы, потерявшие свои плантации?
Он протянул руку, Фредерико сделал вид, что не заметил. Он указал на стул, но гость отказался. Фредерико спросил:
- А где ваш брат?
- Уехал в Итапиру…
- Это жаль, потому что так я могу убить только тебя, проклятый гринго, ублюдок, сволочь… - И он выпустил пять пуль из своего револьвера в грудь Раушнинга.
Со всех сторон сбежались служащие, но, хотя у Фредерико не было больше пуль, они расступились, чтобы пропустить его. Прямо из конторы он пошёл в полицию и донёс на себя. Раушнинг был убит наповал.
Это был новый сенсационный процесс. Все помнили сцены, разыгравшиеся во время процесса над Пепе Эспинола, когда полковники ещё хозяйничали в суде. Тогда полковник Фредерико Пинто добился обвинительного приговора Пепе; теперь он сам сидел на скамье подсудимых. Процесс длился два дня. Фредерико не позволил жене тратить деньги на адвоката, и судье пришлось назначить своего. Были речи и реплики, прокурор сказал фразу, точно определяющую положение дел:
- Необходимо доказать раз и навсегда, что полковники не являются хозяевами в суде, как это следовало из стольких прошлых процессов…
Это был тот же прокурор, который осудил Пепе Эспинола. Но не он изменился, изменилась вся жизнь зоны какао. Защитник, в крайнем затруднении, постарался прибегнуть к последнему ресурсу - ссылке на состояние аффекта. Говорят, что экспортёры подкупили присяжных. Впрочем, это, как и многое другое, так никогда и не было доказано. Старший Раушнинг не жалел средств, нанял известного адвоката из столицы в помощь прокуратуре. Это стало сенсацией, но речь столичного адвоката, слишком литературная, не имела ожидаемого успеха.
Дело полковника Фредерико разбиралось в трех инстанциях. Сначала он был приговорён к двадцати четырём годам одиночного заключения пятью голосами против двух. Была подана апелляция в другую инстанцию. На сей раз суд присяжных откровенно защищал интересы экспортёров. Раушнинг даже не позаботился нанять адвоката в помощь прокуратуре. Полковник был приговорён к высшей мере наказания - тридцати годам тюрьмы. Но был один голос против, что привело к новой апелляции. Дело полковника слушалось в третьей инстанции. Этот последний суд уже не вызвал особого интереса. Он длился всего один день и снова вынес первоначальный приговор: двадцать четыре года. Фредерико был отправлен в тюрьму столицы штата, и вот на пристани снова собралась толпа. Единственной разницей между отъездом Фредерико и отъездом Пепе Эспинола было то, что полковнику рук не связали и одному из его сыновей было разрешено проводить отца. Любопытные жители Ильеуса интересовались потом: как Фредерико встретился с Пепе в тюрьме? И были очень удивлены, когда какие-то люди, приехавшие из Баии, сообщили, что полковник и гринго подружились. Интереснее всего было то, что тема их разговоров была всегда одна и та же: покойная Лола Эспинола, которую оба они знали и любили.
9
Они просили милостыню по дорогам, на улицах посёлков, в городах. Всё новые и новые толпы людей заполняли дороги земли какао. Оборванные, голодные люди с исхудавшими лицами, с ввалившимися глазами встречались на тропинках, собирались большими толпами и все вместе входили в посёлки. В Пиранжи группа в пятнадцать человек совершила налёт на пекарню. Всех забрали. Среди них была женщина с двумя маленькими детьми. Всех послали в Ильеус и посадили в тюрьму, как воров.
Пока длилось падение цен и экспортеры ещё не были хозяевами фазенд, эти толпы нищих росли с каждым днём. Пять человек, целая семья, погибли от отравления, так как, не выдержав голода, съели змею. "Диарио де Ильеус" поместила фотографии и сообщила о случившемся в комическом тоне. Заголовок казался издевательством: "Провал одного кулинарного новшества". Автор объяснил потом Сержио Моура, что написал репортаж в тоне серьёзном, драматическом, как того требовало происшествие, но редактор не хотел помещать его, "чтобы не усиливать паники". В "Жорналь да Тарде" появились статьи, прославляющие Карбанкса за то, что он обещал достать капитал в Соединенных Штатах для постройки нового порта в Ильеусе. Однако газета, которую начали издавать интегралисты, находилась уже в откровенной оппозиции к Карлосу Зуде и Карбанксу и вела отчаянную кампанию против североамериканского империализма. Она помещала репортажи о нацистской Германии, о которой рассказывались чудеса.
Подпольная листовка коммунистов призывала принять меры для облегчения положения безработных. Она обращалась к самим безработным, призывая их объединиться для похода в Итабуну. Это будет гигантская манифестация, которую поддержат рабочие. Грузчики порта, живущие в крайней нищете, рабочие шоколадной фабрики, железной дороги объявят забастовку. Жоаким и другие коммунисты вели агитацию среди батраков, уволенных с плантаций. И все-таки, несмотря на их бдительность, возникали маленькие разбойничьи банды. Однако как только земли перешли в руки крупных фирм, эти банды были начисто ликвидированы полицией, которая очистила дороги не только от бандитов, но и от нищих и бродяг.
Появился и пророк, бородатый мулат, который бродил по дорогам, повторяя старые пророчества времен борьбы за земли Секейро Гранде. Пророк вещал о конце мира и призывал толпу безработных молиться, просить у бога прощения за свои грехи.
Вначале вокруг него собирались отдельные батраки и погонщики. Но по мере того, как голод увеличивался, они всё больше верили Жоакиму, который переходил от одной группы к другой, объединяя людей для похода в Итабуну. Они войдут все вместе, требуя, чтоб им дали пищу. И, несмотря на бандитов и пророков, несмотря на темноту крестьян, в большинстве своём неграмотных, несмотря на всё учащавшиеся случаи голодной смерти, Жоакиму удалось сплотить людей, и многие уже стали приходить издалека, чтоб послушать его. Молва о нём шла от фазенды к фазенде, от одной группы безработных к другой.
Роман и Варапау, руководимые Жоакимом, объединяли людей и вели их по дорогам в Итабуну. По городу поползли тревожные слухи, и полицейский инспектор для поддержания порядка вызвал солдат из Ильеуса.
10
Понижение цен застало капитана Жоана Магальяэса за посадкой какао на расчищенной от леса земле. Он сажал ростки будущих деревьев, которые должны были удвоить продуктивность его плантаций, снова возродить былую славу Бадаро. Дона Ана, сгорая от нетерпения, ждала каждый день рассказов мужа о ходе работ на новых плантациях. Это были хорошо отобранные ростки, которые обещали превратиться в прекрасные деревья, посаженные симметрично, по новейшим методам. Другие полковники потеряли свои земли, потому что увлекались биржевой игрой или заводили любовниц, потому что проигрывали в рулетку или участвовали в терно Иписилоне. Жоан Магальяэс ничего этого не делал, но всё-таки потерял свои земли, потерял их потому, что вырубал лес и сажал какао. А молодые деревья могли дать первые плоды не раньше чем через три года.
Когда весть о падении цен дошла до дома Бадаро, Жоан Магальяэс не поверил:
- Это немыслимо!
Он столько раз повторил эту фразу, что Шико, попугай, запомнил её и прибавил к своему богатому словарю. Это было немыслимо, но оказалось правдой. Жоаи Магальяэс чувствовал себя так, словно его обыграли. Он ведь тоже был игроком в покер, когда начинал свою карьеру и когда приехал в Ильеус почти тридцать пять лет назад. И теперь ему казалось, что это шулерство. Но, в противоположность Тотоньо до Риашо Досе (с которым он играл на пароходе, привезшем его тогда ещё в Ильеус), он не думал отыграться.