Потом был "Реф". Это уже все могло усесться вокруг стола, пить чай, не ссорясь. Но это уже не было нужно.
"Леф" – последняя советская литературная группировка – кончался.
Существовала РАПП. Маяковский пошел в РАПП. Он искал товарищей, в РАППе ему товарищей не было.
Он искал признания страны. Он хотел поговорить с ней. Он когда-то написал:
Я хочу быть понят моей страной,
а не буду понят -
что ж,
над родной страной
пройду стороной,
как проходит
косой дождь.
Он колебался напечатать эти стихи и только процитировал их в заметке "Нового Лефа" в ответе одному поэту (6-й номер 1928 года) года через два после написания.
Это была его последняя заметка в "Новом Лефе".
Тяжело пройти над страной косым дождем или пролиться над морем.
Партия была очень занята, человечество никогда не имело еще занятий более серьезных.
Прошло время литературных опытов и даже литературных предсказаний.
Но в "Лефе" была литературная жизнь, было интересно, много знали, было умение понимать стихи.
Маяковский шел к РАППу для того, чтобы стать ближе к своей рабочей аудитории.
Он попал в мертвую бухту, окруженную со всех сторон запретами и цитатами.
Маяковский, как Пушкин перед свадьбой, искал счастья на обычных путях, знакомился с молодыми драматургами, смотрел, как живут они.
Часы уже показывали победу Маяковского, но боя часов еще не было.
Владимир Владимирович поехал за границу. Там была женщина, могла быть любовь.
Рассказывали мне, что они были так похожи друг на друга, так подходили друг другу, что люди в кафе благодарно улыбались при виде их.
Приятно видеть сразу двух хорошо сделанных людей.
Но для того, чтобы любить, надо Маяковскому ревновать женщину к Копернику,
Старая любовь не прошла.
В январе 1930 года устроил Маяковский на улице Воровского, в Доме писателей, выставку "20 лет работы".
Он выставку устраивал сам, сам себя коллекционировал.
Академик Павлов говорил, что коллекционирование помогает заменить цель жизни.
Большие комнаты заняты были ростинскими плакатами, книгами и дождем брошюр Маяковского.
Я пришел на выставку, узнал, что поэты туда не приходят.
Прочел доклад о Маяковском, о новых строках, рождающихся в его газетных стихах.
Знакомых в зале был один тихий Лавут.
Потом пришел Владимир. Он, спокойный, тяжелый, стал, слегка расставив ноги в хороших ботинках, с железом на носках и с железом на каблуках.
Он стоял спокойный и спросил печально:
– Ну что, много сделал?
Он ждал поэтов. Они не приходили.
В это время была уже написана поэма "Во весь голос".
Она рассказывает, что сделал поэт, для чего он сделал.
В поэме сказано, как трудно быть поэтом будущего.
Он разговаривает со звездами, с Млечным Путем, с предметами, поэту хорошо знакомыми.
Маяковский устал.
У него был грипп.
Врачи дали болезни название – нервное истощение.
Совет – не работать шесть месяцев.
Брики – за границей. В квартире на Гендриковом ночью из живых существ – Булька, ласковая собака.
На Лубянском, в комнате-лодочке, – никого.
Верблюд на камине.
Жизнь построена не для себя.
Жизнью построены стихи, готовые к смерти и к бессмертной славе.
Была весна, плохая весна – апрель.
Я с сердцем ни разу до мая не дожили,
а в прожитой жизни
лишь сотый апрель есть.
В журнале "Печать и Революция" напечатали портрет и приветствие от редакции. Сообщили об этом Маяковскому. 9-го пришли и извинились – Халатов велел вырвать портрет и приветствие.
Пустяки.
Но по стальным мостам нельзя пехоте проходить в ногу, суммируются удары и ритм рушит мост.
Маяковский писал стихи. Небо хорошо знакомо.
Он писал в последних черновиках:
Смотри, любимая, какая в мире тишь.
Ночь обложила небо звездной данью.
I. В часы в такие вот растешь и говоришь
II. В часы в такие вот встаешь и говоришь
векам, истории и мирозданью.
И рядом написано:
Море уходит вспять.
Море уходит спать.
О море, на которое пролился дождь устало.
О море Нордернея.
Прошли Азорские острова, и та большая любовь кончалась.
Расходясь, уходили волны.
Ветра в парусе не было.
Борьба за будущую любовь кончилась без победы.
Я видел его в последний раз в Доме писателей на улице Воровского. Комната была освещена прожекторами, вделанными как-то в углы, в упор глазам.
Сидел, разговаривал с Львом Никулиным о Париже.
Прошел один человек, другой прошел. Были они с портфелями. Шли разговаривать о своих организационных делах. Прошел низкорослый человек с голым черепом, обтянутым бледной кожей.
Нес он рыжий, большой, блестящий портфель.
Человек очень торопился: Маяковского шел перевоспитывать.
Пошел Владимир, задержался на минутку.
Заговорил.
Начал хвалить бытовые коммуны, которым раньше не верил.
Убедили, значит.
Говорил устало о коробке, в которую все кладут деньги, берут столько, сколько им надо.
Больше я его живым не видел.
О последних днях я знаю по рассказам.
Но об этом напишут другие.
За четыре года до этого писал Маяковский о судьбе Есенина, говорил о том, как пропустили мы поэта, как разошлись с убеждением, что за Есениным "смотрят его друзья есенинцы". Дома лежали стихи:
Уже второй.
Должно быть, ты легла.
В ночи
Млечпуть
Серебряной Окою.
Я не спешу,
и молниями телеграмм
мне незачем
тебя будить
и беспокоить.
Как говорят,
"инцидент исперчен".
Любовная лодка
разбилась о быт.
С тобой
мы в расчете.
И не к чему перечень
взаимных болей,
бед
и обид.
Он убил себя выстрелом револьвера, как Иван Нов в картине "Не для денег родившийся".
В обойме револьвера была одна пуля.
Не было друга, достаточно внимательного, чтобы вынуть эту пулю, чтобы пойти за поэтом, чтобы звонить ему.
В квартире Бриков светло. Я здесь обыкновенно бывал вечером.
День, светло, очень много народу.
Люди сидят на диванах без спинок.
Это люди, которые прежде не встречались.
Асеев, Пастернак, Катаев, Олеша и люди из газет.
Не было раппов. Они сидели дома и совещались, готовили резолюцию.
Маяковский лежал в голубой рубашке, там, рядом, на цветной оттоманке, около мексиканского платка.
Брики за границей. Им послали телеграмму.
Врач, производивший вскрытие, говорит:
– Посмотрите, какой большой мозг, какие извилины! Насколько он интереснее мозга знаменитого профессора В. Ф.! Очевидно, форма мозга еще не решает.
Он лежал в Союзе писателей. Гроб мал, видны крепко подкованные ботинки,
Нa улице весна, и небо как Жуковский.
Он не собирался умирать. Дома стояло еще несколько пар крепких ботинок с железом.
Над гробом наклонной черной стеной экран. У гроба фары автомобилей.
Толпа рекой лилась оттуда, с Красной Пресни, мимо гроба вниз, к Арбату.
Город шел мимо поэта; шли с детьми, подымали детей, говорили: "Вот это Маяковский".
Толпа заполнила улицу Воровского.
Гроб вез Михаил Кольцов. Поехал быстро, оторвался от толпы. Люди, провожающие поэта, потерялись.
Владимир умер, написал письмо "Товарищу Правительству".
Умер, обставив свою смерть, как место катастрофы, сигнальными фонарями, объяснив, как гибнет любовная лодка, как гибнет человек не от несчастной любви, а от того, что он разлюбил.
Итак, окончен перечень болей, бед и обид.
Остался поэт, остались книги.
История принимает прожитую жизнь и необходимую нам любовь.
История принимает слова Маяковского:
Я знаю силу слов,
я знаю слов набат.
Они не те,
которым рукоплещут ложи.
От слов таких
срываются гроба
шагать
четверкою
своих дубовых ножек.
Бывает -
выбросят,
не напечатав,
не издав.
Но слово мчится,
подтянув подпруги,
звенит века,
и подползают поезда
лизать
поэзии
мозолистые руки.
1940 г.
Примечание
Книга опубликована впервые в 1940 году (М., "Советский писатель"). В 1964 году в переделанном виде вошла в состав "Жили-были" (второе издание – 1966 г.).
В. Шкловский был близким другом Маяковского. Писать о нем начал в 1934 году (если не считать ранней короткой статьи 1915 г. о поэме "Облако в штанах"). В "Поэтическом сборнике" 1934 года помещена статья "Сюжет в стихах" – сравнение поэзии Маяковского и Б. Пастернака. К пятилетию со дня смерти поэта Шкловский напечатал статью в "Литературной газете" (1935, 15 апреля). Во второй половине 30-х годов писалась большая книга о Маяковском – в ней слились воспоминания, биография, исследование. Часть ее была опубликована в 1936 году в журнале "Знамя" и затем вошла в "Дневник" ("Советский писатель", 1939). И. Сац заметил в обзорной статье, что воспоминания Шкловского написаны "тепло и неожиданно просто": "В этой статье есть спорные утверждения, но в контексте они заметной роли не играют, потому и останавливаться на них не стоит. Видно, Маяковский настолько дорог Шкловскому, что, говоря о нем, он оставил в стороне обычные свои парадоксы. Будем ему за это благодарны" (И. Сац. Литературная критика в журнале "Знамя". – "Литературный критик", 1936, № 12, с. 166–167).
Когда книга была опубликована полностью, она вызвала большой интерес и острую полемику.
Наиболее глубокий отзыв содержится в письме В. Вишневского, отправленном автору 29 марта 1940 года. Именно это суждение прежде всего учитывал Шкловский, когда много лет спустя создавал новый вариант. "Книгу твою о Маяковском прочел, – писал Вишневский. – Она настоящая, грустная, местами бесконечно грустная, вся насквозь субъективная, местами обозленная, мстительная… Ты твердишь о ветре, но в книге у тебя как-то тихо, в ней штиль печальных воспоминаний… Мало солнца, мало или вовсе нет оптимизма, который ты вместе со всеми довольно долго искал и ищешь. Мало пространства, динамизма". Вишневский подчеркивал общественную роль поэзии Маяковского – "на огромных пространствах мира, в битвах, в спорах с Саваофом, Вильсоном, Антантой, в неистовых признаниях, кроме ругани" (В. Вишневский. Собр. соч. в 5-ти томах, т. 6, дополнительный. М., 1961, с. 516–517).
Литературная критика в основном отрицательно отнеслась к книге, увидев в ней следы формализма и чрезмерное пристрастие к бытовым подробностям жизни и труда поэта. Об этом писал Л. Тимофеев ("Новый мир", 1941, № 1, с. 202–209). С его мнением согласился А. Фадеев в речи на дискуссии, посвященной обсуждению книг о Маяковском (10 ноября 1940 г.). Поддерживая устное выступление Тимофеева, Фадеев сказал: "Действительно, у В. Шкловского, в главе о кружке Опояз, теоретики формализма выступают в области теории как "полпреды" поэтики Маяковского. А между тем все творчество Маяковского и все его высказывания о поэзии говорят о том, что он, в отличие от теоретиков Опояза, никогда не подчинял смысловые задачи – формальным… Главным недостатком книги Шкловского о Маяковском является то, что он пытается показать и объяснить Маяковского в рамках литературного кружка, в рамках семьи, в рамках квартиры" (А. Фадеев. Собр. соч. в 5-ти томах, т. 4. М., 1960, с. 294–296).
О "реабилитации" в книге формалистских теорий писалось в редакционной статье журнала "Октябрь" (1941, № 1, с. 6) и в статье М. Чарного ("Октябрь", 1940, № 8, с. 189–191).
Попытка серьезно разобраться в характерных особенностях книги "О Маяковском" была предпринята в журналах "Литературное обозрение" и "Знамя". Ф. Человеков писал: "Но главное значение, главная особенность В. Шкловского в том, что он создал новый литературный жанр, которым свободно владеет лишь он сам и некоторые его литературные единомышленники". Вместе с тем рецензент отмечал: "Увлечение В. Шкловского литературным искусством… затушевывает в книге образ В. В. Маяковского… В книгу Шкловского столько впущено всякого материала, который мог относиться и к теме о Маяковском, мог касаться и темы о "Русских пропилеях", что основному образу, изображаемому автором, мешает слишком густая среда. Конкретность темы съела ее объясняющая обстановка". В заключение критик писал: "Страницы книги, посвященные заповеди "мне отмщение, и аз воздам", – воздам за друга, в память и в славу его, – лучшие в работе Шкловского, лучшие потому, что они глубже и реальнее показывают привязанность автора к поэту и тоску по нем". (Ф. Человеков. "О Маяковском". – "Литературное обозрение", 1940, № 17, с. 53–56).
Рецензент журнала "Знамя" назвал свою статью – "Книга сверстника и соседа". "В этой книге о Маяковском, – писал Б. Этингпн, – есть много мест, уже знакомых читателю по "Третьей фабрике" и "Поискам оптимизма". Многие книги Виктора Шкловского написаны об одном: это все удлиняющаяся биография человека, который вошел в литературу в десятые годы двадцатого века и пережил со сверстниками величайший из исторических переломов… Как и все его книги, она гибридна по характеру и многослойна по структуре. Она полемична и кажется продолжающимся разговором, осевшим на бумаге. Разговор ведется обо всем, и мысли записываются в порядке ассоциативного поступления". Особо отмечал рецензент лиричность книги: "Нежных слов в книге Шкловского нет, но, вероятно, это самая нежная из книг о Маяковском". Явно полемически по отношению к другим выступлениям и оценкам, критик "Знамени" справедливо писал: "И Маяковский, нашедший себя в революции, показан в книге" (Б. Этингин. Книга сверстника и соседа. – "Знамя", 1940, № 6-7, с. 345–349).
Книга "О Маяковском" переведена на польский язык.
Примечания
1
"В небе моего Вифлеема…" – Поэма "Человек" ("Рождество Маяковского").
2
Об этом писал Пушкин. – В стихотворении "Пророк".
3
"Меня Москва душила в объятьях…" – Поэма "Люблю" ("Взрослое").
4
АХРР – Ассоциация художников революционной России.
5
"Была ты всех ярче, верней и прелестней…" – Это стихотворение А. Блок написал в 1914 г.
6
"Он снова тронул мои колени…" – А. Ахматова. Прогулка (1913).
7
"Звенела музыка в саду…" – А. Ахматова. Вечером (1913).
8
"Высоко в небе облачко серело…" – А. Ахматова, из книги "Вечер" (1911).
9
"Бубновый валет" – общество художников (1910 – 1926).
10
"И тогда уже – скомкав фонарей одеяла…" – Стихотворение "Адище города…".
11
"Багровый и белый отброшен и скомкан…" – Стихотворение "Ночь".
12
"Угрюмый дождь скосил глаза". – Стихотворение "Утро".
13
"За гам и жуть…" – "Утро".
14
"Солнце! Отец мой!.." – Стихотворение "Несколько слов обо мне самом".
15
"Это взвело на Голгофы аудиторий…" – Поэма "Облако в штанах" (гл. 2).
16
…писал Писарев. – В статье "Борьба за жизнь" (1868).
17
"Обесценение любви…" – Генрих Тастеван. Футуризм. М., 1914. Приложение – "Манифест о футуризме", с. 14.
18
…чествование старого Бальмонта. – Происходило 7 мая 1913 г. в "Обществе свободной эстетики" по случаю возвращения в Москву поэта К. Д. Бальмонта (1867–1942) после семилетнего пребывания в эмиграции.
19
"Критик так и должен поступать…" – Альманах издательства "Шиповник", 1914, кн. 22, с. 107, 124.
20
"Все мы бражники здесь, блудницы…" – А. Ахматова, из книги "Четки" (1913).
21
"Рожденные в года глухие…" – А. Блок, стихотворение 1914 г.
22
"Милостивые государыни…" – Статья "О разных Маяковских".
23
"Впрочем, раз нашел ее…" – Трагедия "Владимир Маяковский" (первое действие).
24
"Я, обсмеянный…" – Поэма "Облако в штанах" (гл. 2).
25
"Твоя останется…" – Поэма "Флейта-позвоночник" (гл. 3).
26
Горький… говорил… – Мнение М. Горького записано в дневнике Б. Юрковского (В. Катанян. Маяковский. Литературная хроника. М., Гослитиздат, 1961, с. 78).
27
"План брошюры очень советую написать…" – В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 49, с. 51–52.
28
"Вам ли, любящим баб да блюда…" – Стихотворение "Вам!".
29
…моя несколько риторическая статья. – В журнале "Взял. Барабан футуристов" (декабрь 1915 г.) была напечатана статья Шкловского "Вышла книга Маяковского "Облако в штанах".
30
"Помню, как шел, однажды, по улице…" – Н. Асеев. Лирический фельетон. – "Новый Леф", 1928, № 11, с. 3.
31
"…Когда великий Глюк…" – А. Пушкин. Моцарт и Сальери.
32
"Аптекарь! Аптекарь!.." – Поэма "Человек" ("Вознесение Маяковского").
33
"Был этот блеск…" – Там же ("Маяковский векам").