- Эдвина говорила, будто ей показалось, что у него вид женатого человека. Второй, по ее словам, моложе, намного более подходящий. Само собой, Эдвина - не из тех, кто станет распускать сплетни, но она заявила, что не может не замечать того, что творится у нее под носом.
- Грустно. Мне от этого становится грустно.
- Да ты просто старый моралист, Сим! Зануда.
- Мне становится грустно, потому что я не молод и у меня нет двух молодых мужчин. То есть - двух молодых женщин.
Снова наступила тишина. Взглянув на Эдвина, Сим увидел, что женственная лампа одарила его хрупкостью и улыбчивостью, которыми он не обладал. Возможно, меня тоже. И вот мы с печалью в душе и с улыбками, нарисованными на лицах, ждем, ждем, ждем…
- Как они опаздывают. Эдвин ответил рассеянно:
- "Тормозят", как нынче выражаются.
Он бросил быстрый взгляд на Сима. В розовом сиянии словно начало сгущаться напряжение.
- Я хочу сказать, такие словечки невольно слышишь. Ребята в школе говорят, и потом, когда читаешь…
- "Обломались". Это не американизм?
- Поверить невозможно, что вытворяют с языком, правда? Даже по телевизору.
Снова молчание. Потом:
- Эдвин, нам нужен еще один стул. Нас же четверо.
- В прошлый раз здесь было четыре стула. Где он?
Эдвин встал и принялся бродить по комнате, вглядываясь в углы, словно четвертый стул не пропал, а просто стал менее заметным и его можно отыскать, если смотреть внимательно.
- В этом шкафу они хранили игрушки. Помню, когда мы с Эдвиной приходили на чай, они показали нам всех своих кукол - и у всех были необычные имена и истории… Знаешь, Сим, в этих девочках есть проблеск гениальности. Творческое начало. Я имею в виду не просто интеллект. Настоящее, драгоценное творческое начало. Интересно, их куклы до сих пор…
Он протянул руку и открыл дверцу шкафа.
- Как странно!
- Что странного в том, что в шкафу хранятся куклы?
- Ничего. Но…
Четвертый стул стоял в центре шкафа, сиденьем вперед. К нему были привязаны веревки - к спинке и к ножкам. Конец каждой веревки был аккуратно заплавлен, чтобы не расплетался.
- Однако!
Эдвин закрыл дверцу, вернулся, взялся за стол.
- Сим, помоги мне, пожалуйста. Придется четвертого посадить на диван. Хотя, должен сказать, это как-то не очень годится для сеанса, правда? Все это напоминает мне кукольное чаепитие. Я же тебе о нем рассказывал, да?
- Да.
- Бог знает, зачем ей понадобился этот стул, веревки и прочее.
- Эдвин…
- Да?
- Слушай внимательно, пока другие не пришли. Понимаешь, мы залезли туда, куда не надо. Мы не должны были видеть этот стул.
- Что плохого…
- Слушай. Это секс. Не понимаешь? Мазохизм. Сексуальные игры, тайные и… постыдные.
- Боже мой!
- Пока не пришли остальные… Это самое меньшее, что я - мы - можем сделать. Мы, ты и я, никогда, никогда, никогда не должны проговориться, никогда ни единого слова… Вспомни, как она испугалась, когда мы включили свет и когда потом увидела, кто пришел, - она сидела в темноте, кого-то ожидая, или, может быть, подготавливая все к его приходу… А теперь у нее в голове одна мысль: "О Боже, прошу тебя, пусть им не придет в голову открывать этот шкаф…"
- Боже мой!
- Так что мы не должны никогда…
- Я и не собирался… разумеется, кроме Эдвины!
- Все-таки я имею в виду… Никто от этого не застрахован, я имею в виду… Все-таки, я имею в виду, мы все…
- Что ты имеешь в виду?
- Это самое.
Потом в розовой комнате надолго воцарилась тишина. Сим думал вовсе не о собрании, которое было бы лучше называть сеансом. Он думал о том, как обстоятельства порой имитируют интуитивное прозрение, на обладание которым претендует немало людей - а немало других отрицают его существование. Здесь, при розовом свете, в закрытом шкафу, несколько узлов и изгибов капроновой веревки выдали тайну так же бесстыдно, как слова, отпечатанные на бумаге; и двое мужчин, не прибегая ни к какой мистике, а благодаря живости воображения получили доступ к знанию, не предназначавшемуся для них, запретному для них. Мужчина, выглядевший слишком старым для Софи, и бордельный свет… Его разум погрузился в поиски объяснений всего этого едкого обаяния; воображение так разыгралось, что дух перехватило от благоухания и вони…
- Боже, помоги нам всем!
- Да. Всем.
Снова молчание. Наконец, Эдвин заговорил не без робости:
- Очень они сильно припозднились.
- Педигри без него не придет.
- А он не придет без Педигри.
- Как же быть? Позвонить в школу?
- Вряд ли мы его разыщем. У меня такое чувство, что он появится с минуты на минуту.
- Нехорошо с их стороны. Могли бы нам сказать, если…
- Мы же дали слово.
- Подождем, скажем, час. Потом уйдем.
Эдвин наклонился, снял туфли, залез на диван и сел, скрестив ноги. Локти он прижал к бокам, потом развел предплечья с обращенными вверх ладонями, закрыл глаза и глубоко задышал.
Сим сидел, погруженный в собственные мысли. Все дело в этом месте, только в нем и ни в чем другом, в месте, которое он так часто воображал и затем обрел, с его тишиной, но также и с его пылью, грязью и вонью; а сейчас добавился и образ борделя, розовый свет и женственная бахрома - и под конец, словно появившись из книги, спрятанной в его столе, - извращенческий стул.
Все это мне знакомо, - думал он, - вплоть до самого горького конца.
Однако умирание старых фантазий все-таки несло в себе известное грустное удовлетворение и даже дрожь непристойной страсти. Малышки Стэнхоуп обречены были вырасти и лишиться изысканного сияния своего детства. Они не могли не попасть в жернова, как и все люди; и без сомнения, в данный момент это вылилось в приятное времяпрепровождение или в то, о чем не говорят вслух, или в секс, мазохистские извращения. Только в детстве мы живем на небесах.
Эдвин внезапно всхрапнул. Бросив на него взгляд, Сим увидел, что он резко вскинул голову. Эдвин усыпил себя своими медитациями, а потом проснулся от собственного храпа. Это была последняя капля. Храп Эдвина вызвал у Сима пронзительное чувство безысходности. Он пытался представить себе какую-нибудь глубокую, значительную духовную драму, какой-нибудь замысел, план, который бы объединил их обоих ради достижения единственной цели - спасти Педигри из ада, в котором тот жил; а потом ему пришлось согласиться с самим собой, что вся эта затея касается либо Сима, стареющего книготорговца, либо никого.
В конце концов, все будет в порядке, как всегда. Ничего не случится. Обычная жизнь среди целой груды верований - первого, второго, третьего и так далее сортов, вплоть до глухой стены повседневного безразличия и невежества.
Девять часов.
- Он уже не придет, Эдвин. Пошли.
У Мэтью Септимуса Виндрова была самая уважительная на свете причина не прийти. Он медленно и методично заклеил шину. Потом, с необычной для него экономией времени и сил понес велосипед на плече к гаражу, чтобы за несколько секунд накачать шину механическим насосом. Но он не мог найти мистера Френча, чтобы попросить разрешения. Его удивило, что двери гаража открыты; он зашел внутрь, недоумевая, почему мистер Френч не включил свет. Когда он поравнялся с дверями каптерки, пристроенной к задней стене гаража, из-за машины выскользнул человек и ударил его по затылку гаечным ключом. Мэтти даже не почувствовал, как упал. Человек оттащил его, словно мешок, в каптерку и затолкал под стол. Затем вернулся к своей работе: он устанавливал тяжелый ящик у стены гаража, с другой стороны которой находилось книгохранилище. Вскоре после этого раздался взрыв. Бомба разнесла стену, обрушила резервуар с водой, расположенный над книгохранилищем, и разворотила крышку цистерны с бензином. В горящую цистерну хлынула вода, и, вместо того чтобы затушить пламя, стала выталкивать бензин наверх. Горящий бензин растекся ослепительной волной как раз тогда, когда сработала пожарная сигнализация.
К школе бежали какие-то неизвестные люди. Замысел Софи полностью удался. Противопожарные учения не предусматривали взрывов бомб. Всюду царил хаос. Кругом раздавались непонятные звуки, похожие на выстрелы. В общей суматохе чужому мужчине в солдатской одежде удалось вынести из школы ношу. Она была завернута в одеяло, из которого торчала лягающаяся детская нога. Человек спотыкался на гравии, но изо всех сил спешил во тьму деревьев. Волна пламени заставила его сделать крюк, и в это мгновение в огне произошло что-то странное; он словно принял очертания пылающей фигуры, которая выскочила из дверей гаража и завертелась, двигаясь все вперед и вперед, словно целенаправленно стремилась к человеку с его ношей. Она не издавала никаких звуков, кроме шума пламени. Она подкатилась к человеку так близко и была настолько чудовищной, что тот выронил сверток, из которого выскочил и помчался прочь мальчик - с воплем помчался туда, где собирали всех остальных. Человек в солдатской одежде дико пнул пылающее чудовище и побежал под прикрытие деревьев, крича на бегу. Огненное страшилище дергалось и вертелось. Некоторое время спустя оно упало; еще чуть позже перестало двигаться.
Выйдя из конюшни, Софи быстро зашагала вдоль канала к Старому мосту и затем по Хай-стрит. Она подбежала к телефонной трубке, набрала номер, однако в трубке раздавались только гудки. Она выскочила из будки, бросилась обратно к Старому мосту и к тропинке, но в слуховых окошках конюшни по-прежнему горел розовый свет. Софи топнула ногой, как ребенок. Какое-то время она металась в растерянности, сделала было несколько шагов к зеленой двери, потом кинулась прочь, шагнула к воде и снова вернулась. Опять помчалась к Старому мосту, там резко повернула и остановилась, подняв сжатые кулаки к плечам. Все это время ее лицо в свете фонарей на мосту казалось белым и страшным. Наконец она побежала вдоль канала, прочь от города и света. Она оставила позади конюшню, миновала изломанную линию крыш бывших владений Фрэнкли, потом длинную стену богадельни. Она шла все дальше и дальше, легко ступая, но тяжело дыша, и один раз поскользнулась на грязной тропинке.
В ее голове звучал голос.
Если включен свет, им придется туго. Надеюсь, он не включен. У маленьких мальчиков свет выключают. У малышей. В ее мозгу вспыхнуло изображение послезавтрашнего плаката: "Миллиард за мальчика". Но нет, нет. Невозможно, чтобы я, чтобы мы, сейчас, может быть, в это самое мгновение…
Будь взрослой. Нет, не так. Будь более чем взрослой.
Внезапный шум в кустах заставил ее замереть. Там что-то металось и билось, потом пискнуло, и она сообразила, что это кролик попался в ловушку возле канавы, прорытой между каналом и рощей. Зверек бился, не зная, что его схватило, и не желая знать, просто убивал себя в попытках освободиться или, может быть, в попытках умереть. Ночь осквернялась этой гротескной и грубой карикатурой на неотвратимое движение времени от одного момента к следующему, где ждет ловушка. Софи поспешила мимо, поспешила дальше, и разлившийся по коже холодок по меньшей мере минуту успешно умерял жар от ее стремительной ходьбы.
Я вся пылаю.
Вот здесь играли дети. Резиновая лодка до сих пор привязана. Значит, они вернутся - может быть, завтра. Нужно не забыть об этом: ой, какая девочка, и так далее. И женщина. Семейная жизнь. Где папа? В кабинете. Где мама? Отправилась к Господу или в Новую Зеландию. Но это же почти одно и то же, верно, детка? Вот шлюз, вот мост, а вот старая баржа. Вон там - холмы, а внизу блестит вода.
Там, в лощине - дорога наверх, скрытая деревьями. Никто по ней не спустится, по крайней мере, не на машине. И не со свертком в руках. Покроет ли вода в канале машину? Нужно было выяснить заранее. Если подняться по дороге или вдоль нее, я увижу долину и склон над школой. Но это будет неразумно. Разумнее остаться на этом месте и караулить. Да, разумно остаться здесь.
Софи повернула налево и вышла на скрытую деревьями дорогу. Идти по лощине получалось медленнее, чем вдоль канала; ее как будто хватали какие-то воздушные твари и повисали у нее на плечах, и она с трудом продвигалась вперед. Скрытая облаками луна рассыпала всюду пятна, а между стволов деревьев, вторгавшихся на старую дорогу, плыли и мерцали склоны холмов, сотканные из черно-белых туч и скользящего лунного света.
Потом она остановилась и застыла.
Все дело в направлении. Можно было убедить себя, что прямая линия в небе точно над школой ведет не только туда, и это совпадение может объяснить - настоящее совпадение, как решила бы долговязая блондинка, - может объяснить присутствие двух абсолютно не связанных огней на этой линии, одного - маленького и послушного, а второго…
В розовом пятне, полускрытом выступом холма, не было ничего страшного, ничего явного - просто один или два розовых лепестка. Они раскрывались, разрастались, вбирали в себя край очередной тучи, становились все светлее и ярче. Говорят, пожарная машина доедет до школьной долины через пятнадцать минут после вызова. Телефонные провода перерезаны. Но пожарных должен привлечь этот свет в небе; и уж в этой-то школе наверняка есть какие-нибудь средства связи, до которых они не смогли добраться, не смогли отключить…
И он притащит мальчика сюда, вниз к каналу, чтобы отнести его по тропинке в конюшню… Можно было бы разместиться в древней барже, с ее отсеком на носу, со старым туалетом…
Свет озарял холмы. Внезапно Софи догадалась, что это ее огонь, разожженный ею самой, декларация, деяние на глазах всего мира - преступление, победа! В ней пронеслась буря чувств: смех, ярость и дикая преступная радость - словно от света, содрогавшегося с другой стороны холмов, весь мир размягчался и плавился, как верхушка свечи. Только сейчас она узнала, что значит навеки преступить черту, и поняла, что способна на это. Она закрыла глаза, и ее обступили видения. Она увидела себя, ползущую по длинному проходу, тому, что тянется вдоль старой баржи от носа к корме. Она перестала чувствовать ладонями и телом грубую кору древесного ствола, к которому прижималась с закрытыми глазами. Вместо нее она чувствовала под коленями неровный дощатый пол, слышала плеск воды под ним, ощущала влагу на своих ладонях. В ее руке почему-то оказался десантный нож Джерри. В том отсеке, в туалете на носу, раздавались звуки, словно там бился кролик. Потом биение прекратилось, как будто кролик замер от ужаса. Возможно, прислушивался к ее медленному, влажному приближению.
- Ну все, все! Я иду!
Удары возобновились. Конечно, он услышал девичий голос.
Она обратилась к двери будничным тоном:
- Подожди минутку, я сейчас открою.
Дверь легко подалась, широко распахнулась. Внутри она увидела сперва эллипс маленького окна, иллюминатора, потом - маленький белый прямоугольник над унитазом, или толчком, или как он там называется. Прямоугольник яростно дергался, и она почувствовала запах мочи. Мальчик был тут, со связанными за спиной руками, связанными ногами, связанными коленями. Он сидел, спутанный, на унитазе, как мог бы сидеть в шкафу, прикрученный веревками к стенкам баржи, рот и щеки обмотаны толстым слоем липкой ленты. Он изо всех сил дергался, из его носа исходил скулящий звук. Софи почувствовала страшное отвращение к этому существу, сидевшему на вонючем унитазе, - такая мерзость, тьфу и фи, ох, сколько тут колдовских чар, благодаря которым ясно видишь, что все пропало, и…
Это был мой выбор.
Следовало взять пистолет, только я не знаю, лучше уж ножом… да, намного лучше!
Мальчик замер, ожидая ее на плоском алтаре. Левой рукой она начала задирать на нем свитер, и мальчик не двигался; но когда она вытащила подол его рубашки, снова начал извиваться. Ничего, узлы завязаны крепко, Джерри отлично поработал, просто замечательно. Какая прелесть, ноги в носочках и брыкаться-то толком не могут, а почему мы не в пижаме, гадкий мальчишка, должно быть, намыливался куда-то, и она провела рукой по его голенькому животу с кнопочкой в центре, пупок, моя дорогая, если непременно надо давать всему названия, и почувствовала тонкие, не толще волоса, ребра, и стук-стук, тук-тук с левой стороны. Тогда она расстегнула его штаны и взяла в руку крошечный влажный член, а мальчик вырывался и мычал через нос. Она приставила острие ножа к его коже и, решив, что правильно нашла место, слегка нажала и проколола кожу. Мальчик содрогнулся и взметнулся в своих оковах, а она, или тот, кто был ею - далекий и взбудораженный - чуть-чуть испугался. Нажав еще немного, она почувствовала, как нож коснулся пульсирующего комка, или тот сам снова и снова прикасался к ножу, пока тело взрывалось конвульсиями, а из носа исходило пронзительное мычание. Она исступленно, изо всех сил надавила на нож; и пульсирующий комок обхватил лезвие, так что рукоятка дергалась в ее руке, а перед глазами стояло черное солнце. Всюду было мокро и все содрогалось, и она выдернула нож, чтобы не мешать судорогам, но они прекратились. Мальчик неподвижно сидел в своих путах, и белую полосу пластыря пересекала по центру черная струйка, вытекающая из его носа.
Она дико вздрогнула, ударилась головой о ствол и пришла в себя. Громко жужжали и стрекотали насекомые, а над склоном холма взвивался безумный красный свет. Он взмывал вверх, ширился над горизонтом и падал обратно, туда, где пылал огонь. Софи, дрожа от страсти мнимого убийства, начала спускаться по древесному туннелю обратно к старой барже. У нее подгибались колени. Она подошла к деревенскому мосту над каналом - и тут же подъехала с выключенными фарами машина, покачиваясь на неровной дороге. Софи не могла бежать навстречу, просто ждала. Машина остановилась, сдала назад, развернулась, готовая умчаться прочь. Тогда Софи подошла к ней, хихикая и шатаясь, чтобы предупредить Джерри о стариках в конюшне и о том, что придется воспользоваться баржей, но на водительском месте сидел Билл.
- Билл? Где он? Где мальчишка?
- Нет мальчишки! Я его сцапал, но какой-то горящий козел выскочил на меня, и… Софи, все пропало. Надо сматываться!
Она стояла, уставившись в его лицо, мертвенно-белое с одной стороны и пылающее с другой, той, где в небе повисло огненное облако.
- Мисс! Софи! Поехали отсюда на хер! У нас мало времени…
- А Джерри?!
- Он в порядке… Они взяли твоего приятеля в заложники… Ну поехали же!..
- Они?
Я поняла сразу же, как только он увидел ее без парика. Что-то говорило мне, но я отказывалась верить. Предательство. Думают, что удачно обменялись.
Вспыхнувшая в ней злоба захлестнула и триумф, и ярость, взвинтила ее до криков - в его, в их адрес, - до проклятий и плевков; а потом она упала на четвереньки и снова и снова кричала в траву, где не было мальчика, только Софи, всеми использованная и одураченная.
- Софи!
- Убирайся, тупая тварь! О черт, черт!
- В последний раз…
- Отваливай!