Император смотрел ей в глаза, улыбаясь и хмурясь одновременно. Он не произнес ни слова, но безмолвная весть о его поведении уже понеслась. Занавеси раздвинулись, и на галерею торжественным шагом вышли три женщины. В сложенных чашей руках каждая несла пригоршню света; лица сияли, пальцы прозрачно розовели. Не отрывая взгляда от Евфросинии, Император легкими движениями руки принялся расставлять живые светильники по галерее. Один он поместил справа и чуть спереди от Евфросинии, другой установил сзади, отчего свет мгновенно заиграл и заискрился в ее волосах. Третий он придвигал слева все ближе и ближе, потом начал поднимать, пока тот не оказался так близко от лица Евфросинии, что локон затрепетал в струящемся тепле.
Император повернулся к Мамиллию - тот безмолвствовал. Лицо его было таким растерянным, словно он только что очнулся от глубокого сна. Неожиданно Евфросиния опустила руку и закрыла лицо - погас четвертый светильник. Меч в руке солдата дрогнул.
Император откинулся в кресле и сказал, обращаясь к Фаноклу:
- Ты привез с собой десятое чудо света.
Пот заливал лицо Фанокла. Со смущенным облегчением он посмотрел на модель корабля.
- Но я еще не объяснил, Цезарь…
Император махнул рукой.
- Успокойся. Тебе и твоей сестре здесь ничто не угрожает. Мамиллий, они будут нашими гостями.
Мамиллий перевел дыхание и посмотрел на Императора. Будто пытаясь освободиться от невидимых пут, он замотал головой из стороны в сторону. Решение Императора привело в действие механизм еще одного ритуала. Женщины выстроились так, чтобы осветить проход, через который вошла строгая домоправительница, всем своим видом выражая готовность поделиться изобильными наличными ресурсами. Она поклонилась Императору, Мамиллию, Евфросинии, взяла гречанку за руку и увела с собой. Занавеси сомкнулись, и галерея наконец потонула во мраке; только в открытом море, где около сетей кружились рыбачьи лодки, светились яркие огоньки. Мамиллий подошел к Фаноклу и заговорил срывающимся дискантом:
- Какой у нее голос? Как она говорит?
- Она говорит редко, Цезарь. Я не помню ее голоса.
- Люди возводили храмы в честь куда менее совершенной красоты.
- Она моя сестра!
Император пошевелился в кресле.
- Раз ты так беден, Фанокл, неужели тебе в голову никогда не приходила мысль поправить ваши дела выгодным браком?
Будто пойманный в западню, Фанокл дико озирался по сторонам.
- На какой женщине ты хотел бы меня женить, Цезарь?
В немыслимой тишине, последовавшей за вопросом, рассыпалась соловьиная трель. Разбуженная ею, взошла вечерняя звезда - она мерцала на темно-синем клочке неба, зажатом между черных теней можжевельника. Мамиллий вновь заговорил срывающимся голосом:
- Фанокл, у нее есть мечта?
Император тихо засмеялся:
- Сама красивая женщина и есть мечта.
- Она сладчайший в мире источник поэтического вдохновения.
- Красиво говоришь, Мамиллий, в коринфском стиле. Однако продолжай.
- Она женщина эпической простоты.
- Ну, теперь тебя хватит на двадцать четыре тома бессмертной скучищи.
- Не смейся надо мной.
- Я не смеюсь. Ты доставил мне большую радость. Фанокл, как тебе удалось сберечь такое чудо?
В сгустившейся темноте сбитый с толку Фанокл напряженно подыскивал слова.
- Что мне ответить, Цезарь? Она - сестра моя. Красота ее расцвела, как говорится, в одночасье.
Он помолчал, собираясь с мыслями. И вдруг его словно прорвало:
- Я не понимаю тебя, да и всех остальных тоже. Почему нас не оставляют в покое? Разве интимная жизнь людей имеет какое-нибудь значение, когда вокруг океан незыблемых взаимосвязей, которые необходимо исследовать!
В горле Фанокла что-то булькнуло, казалось, ему сейчас станет плохо. Но когда он снова заговорил, речь его потекла плавно, правда, ход мысли по-прежнему удивлял своей неожиданностью.
- Если выпустить камень из рук, он упадет.
Кресло под Императором скрипнуло.
- Я надеюсь, что мы понимаем тебя.
- Всякая субстанция вечно и неизменно связана с любой другой субстанцией. Человек, который понимает эти связи… вот тот господин…
- Мой внук, досточтимый Мамиллий.
- Досточтимый внук, хорошо ли ты знаешь юридические законы?
- Я римлянин.
По движению воздуха Мамиллий почувствовал, что Фанокл размахивает руками. Вглядевшись в темноту галереи, он с трудом различил смутные очертания жестикулирующей фигуры.
- Ну вот! Ты свободно ориентируешься в мире закона. А я легко себя чувствую в мире субстанций и сил, потому что признаю за вселенной разум не меньший, чем у законоведа. Подобно тому как ты, знающий закон, можешь добиться своего, имея дело со мной, который закона не знает, так и я могу не ждать милостей от вселенной, а взять их у нее.
- Слишком путано, - сказал Император. - Нелогично и очень самоуверенно. Скажи мне, Фанокл: когда ты говоришь такое, люди не называют тебя сумасшедшим?
Озадаченное лицо Фанокла поплыло во мраке вперед. Он помнил о модели корабля и боялся на нее наступить. Но перед самым его лицом вдруг тускло блеснуло лезвие меча. Фанокл неуклюже попятился.
Император повторил свои слова так, будто говорил их впервые:
- …называют тебя сумасшедшим?
- Называют, Цезарь. Потому я и… порвал все связи с библиотекой.
- Понимаю.
- Ты думаешь, я сумасшедший?
- Продолжай, послушаем дальше.
- Вселенная - это машина.
Мамиллий беспокойно зашевелился.
- Так ты колдун?
- Колдовства в природе нет.
- Твоя сестра - его живой пример и воплощение.
- Тогда она неподвластна законам природы.
- Очень может быть. А есть ли в твоей вселенной поэзия?
Измученный Фанокл повернулся к Императору.
- Вот все они так говорят, Цезарь. Поэзия, волшебство, религия…
Император усмехнулся:
- Будь осторожен, грек. Ты говоришь с великим понтификом.
Тень от пальца Фанокла метнулась к лицу Цезаря.
- Верит ли Цезарь в то, что вынужден делать великий понтифик?
- Я бы предпочел не отвечать на этот вопрос.
- Досточтимый Мамиллий, ты веришь в глубине души, что непредсказуемая и неподвластная разуму поэзия существует помимо твоих свитков?
- До чего же скучна твоя жизнь!
- Скучна?
Фанокл сделал полшага к Императору, вспомнил про меч и вовремя остановился.
- Моя жизнь проходит в постоянном изумлении.
Император отвечал ему спокойно и терпеливо:
- В таком случае обыкновенный император не в силах что-либо сделать для тебя. Ты счастливее Диогена в бочке. Единственное, что я могу, - не загораживать тебе солнце.
- Но я разорен. Если ты мне не поможешь, меня ждет голодная смерть. А с твоей помощью я могу изменить мир.
- И мир станет лучше?
- Он сумасшедший, Цезарь.
- Это его право, Мамиллий. По своему опыту, Фанокл, я знаю, что перемены почти всегда к худшему. И тем не менее ради моего… ради твоей сестры я принимаю тебя как гостя. Будь краток. Чего ты хочешь?
Фаноклу строили козни. Десятое чудо света - это, конечно, корабль, а не сестра; людей он никогда не мог понять, но с помощью его корабля Император затмит Александра Македонского. Дальше Мамиллий не слушал, постукивая пальцем по колонне, он что-то забормотал себе под нос.
Пока Фанокл молол свой вздор, Император не шевельнулся и не проронил ни слова, он только позволил, чтобы от него на Фанокла повеяло холодком. Уж на что тот был толстокож, однако и он наконец запнулся и умолк.
Заговорил Мамиллий:
- "Красоты немое красноречье…"
- Я уже это слышал, - задумчиво произнес Император. - Кажется, Бион, но, может быть, и Мелеагр.
Фанокл закричал:
- Цезарь!
- Ах да. Твоя модель. Так чего ты хочешь?
- Прикажи принести свет.
На галерею все с той же ритуальной торжественностью возвратился один из живых светильников.
- Как называется твоя модель?
- У нее нет названия.
- Корабль без названия? Мамиллий, надо придумать.
- О боги, какая разница? Пусть будет "Амфитрита". - Мамиллий картинно зевнул. - С твоего позволения, дедушка, я хотел бы…
Император просиял улыбкой.
- Проследи, чтобы наши гости ни в чем не испытывали неудобств.
Мамиллий метнулся к выходу.
- Мамиллий!
- Что прикажешь, Цезарь?
- Мне больно видеть, как ты скучаешь.
Мамиллий остановился.
- Скучаю? Да… Скучаю. Доброй ночи, дедушка.
Мамиллий неторопливо направился к выходу.
Однако, едва скрывшись за занавесями, он без промедления перешел на резвую рысь. Император рассмеялся и взглянул на корабль.
- Мореходность никудышная: плоскодонный, с малой кривизной бортов. Что за нос и корма? Это же зерновая баржа. А украшения зачем? Они что, имеют какой-то религиозный смысл?
- Пожалуй, нет, Цезарь.
- Значит, хочешь со мной сразиться в морской бой? Если бы не твоя очаровательная непосредственность, я бы, наверное, наказал тебя за самонадеянность.
- Я, Цезарь, принес для тебя три игрушки. Это только первая.
- Развлекать гостя - обязанность хозяина.
- Цезарь! Тебе приходилось видеть, как в горшке кипит вода?
- Случалось.
- Ты, наверное, замечал, что при этом пар улетучивается в воздух. А что, если горшок закрыть?
- Очевидно, пар не будет улетучиваться.
- Горшок разлетится на куски. Пар обладает титанической силой.
- Да что ты говоришь! - воскликнул Император. - И часто тебе случалось видеть, как горшки разлетаются на куски?
Фанокл сдержался.
- Южнее Сирии живет дикое племя. В их землях много черного масла и горючего пара. Когда они готовят пищу, то по трубам направляют пар в печи, стоящие рядом с их домами. Мясо, которым питаются туземцы, жесткое, обычным способом его варить долго. Но они на одну посудину ставят вверх дном другую. И тогда внутри горшка пар создает давление - оно проникает в мясо и проваривает его тщательно и быстро.
- И пар не разрывает горшок?
- В том-то и смысл изобретения. Если давление становится слишком большим, оно поднимает верхнюю посудину и выпускает излишки пара. Это же просто, Цезарь. Пар способен поднять вес, который и слону не под силу.
Император сидел прямо, чуть подавшись вперед и обхватив руками подлокотники кресла.
- А аромат, Фанокл! Ведь он-то не улетучится! Мы чудесным образом сохраним сам дух человеческой пищи.
Он встал и начал ходить по галерее.
- Мы начнем с мяса…
- Но…
- Что касается меня, я всегда был неприхотлив. Слоновья нога и нога мамонта, ваши диковинные приправы и соусы - все это глупое ребячество. Мой внук наверняка стал бы доказывать, что надо исследовать все возможности и, так сказать, расширить границы вкусового опыта…
- Мой корабль…
- …но это мальчишеский лепет. Отведать мяса в его изысканной простоте - значит вернуться в юность, память о которой стирает неумолимое время. Нужен костер, здоровая усталость в членах и по возможности чувство опасности. Ну и еще, конечно, крепкое красное вино…
Они смотрели друг на друга, разинув рты, правда, причины для такого изъявления эмоций у них были разные.
- Фанокл, мы на пороге величайшего открытия. Как называют туземцы свои две посудины?
- Горшок-скороварка.
- Когда ты сможешь сделать такой для меня? А может быть, мы возьмем один горшок и поставим его вверх дном на другой…
Он постукивал пальцем одной руки по ладони другой, задумчиво глядя на сад невидящим взором.
- …а что, если начать с рыбы? А может, дичи? Нет, пожалуй, все же лучше с рыбы. Надо взять немного белого вина - желательно скромный сорт, чтоб не собой кичился, а самозабвенно отдавался делу. Только вот что выбрать - форель, палтус? Но вино тем не менее должно быть выдержанным - пусть терпеливо ждет своего часа.
Он повернулся к Фаноклу.
- Есть один южный сорт, его разводят на знаменитом сицилийском винограднике, как же он называется, дайте, боги, памяти…
- Цезарь?
- Ты должен отобедать со мной немедленно, мы обсудим план действий. Да, да, я обедаю очень поздно. Нахожу, что это улучшает аппетит.
- Мой корабль, Цезарь!
- "Амфитрита"?
Император, собравшись было уходить, остановился.
- Я тебе все могу дать, Фанокл. Чего тебе надо?
- Ответь мне, Цезарь, Когда на море стихает ветер, что происходит с кораблем?
Повернувшись к Фаноклу, Император снисходительно улыбнулся.
- Он ждет, когда ветер подует вновь. Штурман начинает молиться богу ветра. Приносит жертвы и так далее.
- А если он не верит в бога ветра?
- Тогда, я думаю, ему не будет попутного ветра.
- А если ветер стихает в решающий для твоих кораблей момент морского боя?
- Рабы берутся за весла.
- А когда они выдыхаются?
- Их бьют.
- Ну а если они так обессилели, что и побои не помогают?
- Тогда их выбрасывают за борт. Диалектика… сократический метод.
Фанокл беспомощно опустил руки. Император сочувственно улыбнулся.
- Ты устал и проголодался. Не бойся ни за себя, ни за сестру. Ты стал мне очень дорог, а сестру я возьму под свою опеку.
- При чем здесь сестра?
Император был явно озадачен.
- Так чего же ты хочешь?
- Я все время пытаюсь это объяснить. Я хочу построить тебе боевой корабль по образцу и подобию "Амфитриты".
- Боевой корабль - дело серьезное. Как я могу считать тебя умелым корабелом, когда ты всего-навсего бывший библиотекарь?
- Ну дай мне корпус корабля - любого. Дай мне хотя бы старую баржу и денег, чтобы переделать ее вот по этому образцу.
- Конечно, мой дорогой Фанокл. Ты получишь все, чего пожелаешь. Я распоряжусь.
- А остальные мои изобретения?
- Ты имеешь в виду скороварку?
- Нет, совсем другое. Я назвал его взрывчаткой.
- Судя по названию, это то, что с ревом разрывается? Чудеса, да и только! Ну, а третье изобретение?
- Пока я подержу его в секрете, пусть оно будет для тебя сюрпризом.
Император с облегчением закивал.
- Вот и хорошо. Строй свой корабль и разрыватель. Но только сначала сделай скороварку. - Сияя от удовольствия, Император вытянул руку, осторожно положил ее па плечо Фаноклу и, не прилагая усилий, повернул его к выходу.
Обрадованный первыми признаками дружелюбия, Фанокл пошел за ним, почтительно сгибаясь и стараясь ступать в ногу. Занавеси широко распахнулись, пропустив на галерею поток света, который принял их и поглотил. Свет заливал секретаря, солдата, пустое кресло; его яркие блики играли на бронзовом котле и трубе "Амфитриты".
II. Талос
С галереи Мамиллий спустился в сад. Сейчас он себе определенно нравился. Широкополая соломенная шляпа, вполне заменявшая зонтик от солнца, выглядела не по-римски - ровно настолько, чтобы подчеркнуть независимость хозяина, но исключить любые подозрения в дерзком неповиновении существующим порядкам. Светлый плащ из тончайшего египетского полотна, скрепленный на плечах изящными пряжками, добавлял его облику мужественного достоинства без тени грубости или надменности. При быстрой ходьбе - а какое-то время именно так он и передвигался - плащ развевался за спиной, и Мамиллий испытывал ощущение стремительного полета. Туника была вызывающе коротка и обужена, но мода есть мода, тут ничего не поделаешь. А что, если Евфросиния сидит сейчас здесь, среди замшелых наяд, и я встречу ее, думал он, неужели она не откроет лицо и не заговорит со мной? Спускаясь по нескончаемым ступеням, он озирался, высматривая ее повсюду, но в опаленном зноем саду не было ни души. Квадратные лужайки вокруг казались бархатными - собственно, таковыми им и надлежало быть по литературным канонам, - а в красиво подстриженных тисовых деревьях было меньше жизни, чем в стоявших рядом скульптурах. Он заглядывал в беседки и цветники, обходил группы каменных гамадриад, фавнов и бронзовых мальчиков, машинально салютовал гермам, возвышавшимся в густом кустарнике.
Вся беда в том, что она ни с кем не желала говорить и редко показывалась на люди. Я уже кое-что знаю о любви, думал он, и не только по книгам. Любовь - это неотступная тревога и озабоченность, это чувство, будто все сокровища жизни собраны там, где она находится. Я, кажется, начинаю понимать: любовь родилась на вольных просторах и вскормлена молоком молодой львицы. Интересно, что она думает обо мне, как звучит ее голос, влюблена ли она?
По жилам его пробежал огонь, он затрясся как в лихорадке. Нет, пронеслось в его голове, так не годится, нельзя больше думать о ней. И в тот же миг перед его мысленным взором прошествовала целая толпа ослепительно мужественных счастливых соперников. Когда он добрался до заросшего лилиями пруда, что находился на самой нижней террасе рядом с туннелем, борьба с химерами разгоряченного воображения достигла кульминации - душевные силы покидали его.
- Лучше снова умирать от скуки.
Возможно, затея со шляпой была не столь уж блестящей идеей. Края этого персонального клочка тени стали какими-то размытыми, и хотя было очень жарко, сегодняшняя голубизна неба над морем не шла ни в какое сравнение со вчерашней. У горизонта образовалось зыбкое марево, которое постепенно наплывало с моря на сушу. Он заговорил с видавшим виды сатиром:
- Будет гроза.
Сатир продолжал ухмыляться во весь свой зубастый рот. Он все понимал. Евфросиния. Мамиллий отшатнулся и свернул налево, где в скалистом утесе был пробит туннель к порту, расположенному в соседней бухте. Часовой у входа вытянулся по стойке "смирно". Черная дыра туннеля совсем не привлекала Мамиллия, а разговоры с солдатами всегда рождали в нем приятное чувство собственного превосходства - он остановился.
- Доброе утро. Как идет служба?
- Нормально, мой господин.
- Много ли вас здесь?
- Двадцать пять, мой господин. Пять старших чинов и двадцать рядовых, мой господин.
- Где вы расквартированы?
Солдат мотнул головой.
- По ту сторону туннеля, мой господин. На триреме у причала.
- Значит, чтобы попасть на новый корабль, я должен пройти через трирему?
- Так точно, мой господин.
- Как это утомительно. Скажи, ведь в императорском саду приятнее, чем в гавани?
Солдат задумался.
- Спокойнее, мой господин. Тем, кто любит тишину, нравится.
Мамиллий повернулся и вошел в темный туннель и толчею зеленых призраков, похожих на зубастого сатира. Сколько мог, он задерживал дыхание - охрана пользовалась туннелем не только как проходом в сад. Зеленые зубастые сатиры постепенно бледнели, и наконец ему открылся ад.