- Ну отчего вы не хотите меня понять, майор Толбот? - с обезоруживающей улыбкой сказал Харгрейвз. - Знайте, что у меня и в мыслях не было оскорбить вас. Просто, когда речь идет о моей профессии, что только не встретится в жизни - все мое. Я беру что хочу - что могу, - а потом возвращаю в зрительный зал. Впрочем, извольте, будь по-вашему. Я не с этим к вам шел. Мы с вами не один месяц были добрыми друзьями, и потому я решился, хотя рискую вновь навлечь на себя вашу немилость. Я знаю - неважно откуда, в пансионе такое не утаишь, - что вы стеснены в средствах, и хочу, чтобы вы разрешили мне помочь вам в трудную минуту. Я ведь и сам сколько раз попадал в трудное положение. Ну а тут весь сезон приличное жалованье, удалось скопить кое-что. Могу от чистого сердца предложить вам сотни две - даже больше, - пока вы не получите…
- Довольно! - повелительно вскричал майор, вскинув руку. - Видно, все-таки правда сказана в моей книжке. В ваших глазах деньги - панацея, способная врачевать даже попранную честь. Ни при каких обстоятельствах я не согласился бы одолжиться у случайного знакомого, что же до вашего, сударь, оскорбительного предложения уладить с помощью денег обстоятельства, о которых тут говорилось, я скорей умер бы с голоду, чем допустил самую мысль о подобной возможности. Позвольте же повторить вам мою просьбу в части того, чтобы вы немедля покинули эту комнату.
На сей раз Харгрейвз удалился без единого слова. В тот же день он оставил и пансион, переехав, как объяснила за ужином миссис Вардман, поближе к театру в центре города, где неделю должен был идти "Цветок магнолии".
Положение у майора Толбота и мисс Лидии было отчаянное. В Вашингтоне майору, при его щепетильности, попросить денег взаймы было не у кого. Мисс Лидия написала письмо дяде Ральфу, однако представлялось сомнительным, чтобы тот при крайнем расстройстве собственных дел мог оказать им существенную помощь. Майор вынужден был обратиться с извинениями к миссис Вардман, довольно сбивчиво объясняя задержку с платой за пансион "необязательностью арендаторов" и "недоставлением в срок почтовых переводов".
Избавление явилось внезапно, откуда его никто не ждал.
Однажды под вечер к майору Толботу поднялась привратница и доложила, что его желает видеть какой-то старый негр. Майор попросил проводить посетителя в кабинет. Вскоре, вертя в руках шляпу, кланяясь и косолапо шаркая ногой, в дверях появился темнокожий старик в мешковато сшитом, но очень приличном черном костюме. Большие грубые башмаки его сияли металлическим глянцем, наводя на мысль о пасте для чистки плит. Курчавые волосы почти сплошь выбелила седина. Возраст негра, когда у него полжизни позади, определить трудно. Этот, вполне возможно, встречал не меньше весен, чем майор Толбот.
- Не признали, видать, масса Пендлтон, - сказал он с порога.
При этом сызмальства привычном обращении майор встал и шагнул ему навстречу. Перед ним, несомненно, стоял один из бывших рабов с родовой плантации, но всех их так давно раскидало по свету, что ни голоса, ни лица уж было не узнать.
- Да, честно говоря, не припоминаю, - сказал он ласково. - Но, может быть, ты сам мне напомнишь?
- Разве запамятовали, масса Пендлтон, как сразу после войны тетушка Синди проводила сына, Моузом звали?
- Постой-постой, - сказал майор, потирая пальцами лоб. Он любил сам вспоминать все, что было связано с дорогой ему стариной. - Моуз, сын тетушки Синди, - задумчиво говорил он. - Ты состоял при лошадях, объезжал молодняк. Да, вспоминаю. После капитуляции взял фамилию… погоди, не подсказывай… фамилию Митчелл и уехал на Запад, в Небраску.
- Во-во-во, - лицо старика расплылось в радостной улыбке. - Все так, все верно. В Небраску. Моуз Митчелл, он самый, - я, то есть. Теперь уж, правда, кличут дядя Моуз. Старый хозяин, папаша ваш, дали мне мулов, как я уезжал с плантации, двухлеток - на первое, значит, обзаведение. Помните мулов-то, масса Пендлтон?
- Нет, мулов что-то не помню, - сказал майор. - Я ведь женился в первый год войны, ты знаешь, и жил на старой усадьбе Фоллинсби. Но что же ты стоишь, дядя Моуз, садись, сделай милость. Я рад тебя видеть. Надеюсь, у тебя все благополучно.
Дядя Моуз сел на стул и бережно положил шляпу рядом на пол.
- Грех жаловаться, хозяин, особенно если взять последнее время. Я когда приехал в Небраску - народ спервоначалу валом валил поглазеть на моих мулов. У них в Небраске таких отродясь не видывали. Взял я их и продал за триста долларов. За три сотни, хозяин, - вот оно дело какое. Сам открыл кузню, разжился малость и купил себе землицы. Семь человек ребятишек вырастили мы со старухой, всех поставили на ноги, только двух схоронили. А тому четвертый год - проложили к нам железную дорогу, и в аккурат на том месте, где мой участок, стали строить город, так что теперь, масса Пендлтон, у дяди Моуза в наличном капитале, а также движимом и недвижимом имуществе - ни много ни мало одиннадцать тысяч долларов.
- Приятно это слышать, - сердечно сказал майор. - Весьма приятно.
- Ну, а ваша-то маленькая, масса Пендлтон, которую вы окрестили мисс Лидди - вот такусенькая была - небось стала совсем большая, и не узнать.
Майор подошел к двери и позвал:
- Лидия, милая, ты не зайдешь на минутку?
Из своей комнаты, совсем большая и изрядно к тому же озабоченная, пришла мисс Лидия.
- Скажи на милость! Так и есть! Страсть до чего выросла, я так и знал. Что ж ты, деточка, - никак забыла дядю Моуза?
- Это Моуз, Лидия, сын тетушки Синди, - объяснил майор. - Он уехал из Солнечной поляны на Запад, когда тебе было два года.
- Хм, - сказала мисс Лидия. - Как же мне было вас запомнить, дядя Моуз, с таких малых лет. Тем более что я, как вы говорите, "страсть до чего выросла", и произошло это уже ох как давно. Но неважно, что я вас не помню, - я все равно вам рада.
И точно, она была рада. Радовался и майор. Что-то живое, осязаемое явилось к ним и связало их вновь с далеким и счастливым прошлым. Они посидели втроем, толкуя о былых временах, майор и дядя Моуз перебирали в памяти дела и дни прежних плантаций, поправляя друг друга, подсказывая друг другу…
Майор спросил, как занесло старика в такую даль от дома.
- Здесь, в городе, большой съезд баптистов, - объяснил тот. - И дядю Моуза выбрали делегатом. Я хоть и не проповедовал никогда, но как я есть бессменный церковный староста и будучи в состоянии оплатить дорожные расходы, то меня и послали.
- Но как вы узнали, что мы в Вашингтоне? - спросила мисс Лидия.
- В той гостинице, где я квартирую, работает один негр, он родом из Мобиля. Вот он и сказал, что будто бы видел один раз утречком, как из этого дома выходит масса Пендлтон. А зачем я пришел, - продолжал дядя Моуз, запуская руку в карман, - земляков навестить, это одно дело, а другое - отдать должок массе Пендлтону.
- Должок? - в недоумении переспросил майор.
- Как же - три сотни долларов. - Он протянул майору пачку денег. - Я когда уезжал, мне старый хозяин и говорит: "Бери, говорит, ты, Моуз, этих мулов, а будет у тебя такая возможность, отдашь за них". Да, так и сказал - слово в слово. Ведь он и сам обеднял после войны. А раз старый хозяин давно помер, стало быть, долг причитается массе Пендлтону. Триста долларов. Теперь-то у дяди Моуза она есть, такая возможность. Как сторговала у меня землю железная дорога, я первым делом отложил, что надо отдать. Вы сочтите деньги, масса Пендлтон. Здесь ровно столько, за сколько я продал мулов. Вот оно как, хозяин.
На глазах у майора Толбота выступили слезы. Одной рукой он стиснул ладонь дяди Моуза, другую положил ему на плечо.
- Милый, верный старый слуга, - сказал он нетвердым голосом. - Не скрою от тебя, что неделю назад масса Пендлтон истратил последний доллар, какой у него оставался за душой. Мы принимаем эти деньги, дядя Моуз, отчасти в уплату долга, отчасти же как символ постоянства и преданности, какими славен был старый порядок. Лидия, душа моя, возьми деньги. Ты сумеешь распорядиться ими лучше меня.
- Бери, детка, бери, - сказал дядя Моуз. - Ваши это деньги, Толботовы.
Когда дядя Моуз ушел, мисс Лидия на радостях всплакнула, майор же отвернулся к стене и задымил своей глиняной трубкой, как хороший вулкан.
В ближайшие дни покой и благоденствие вновь воцарились в семействе Толботов. С лица мисс Лидии исчезло озабоченное выражение. У майора появился новый сюртук, в котором он выглядел живым, хоть и вполне музейным олицетворением своего золотого века. Мало того, нашелся издатель, который, ознакомясь с "Воспоминаниями и курьезами", заключил, что, если рукопись чуточку подправить и сгладить излишне острые углы, получится презанимательная книжица, которую раскупят нарасхват. Короче говоря, дела пошли на лад, а главное - появилась надежда, которая порой нам слаще всех уже обретенных благ.
Однажды, когда с того счастливого дня прошло около недели, горничная принесла мисс Лидии в комнату письмо. Судя по штемпелю, оно было из Нью-Йорка. Мисс Лидия, которая не знала в этом городе ни души, слегка всполошилась от неожиданности и, сев к столу, тотчас вскрыла ножницами конверт. Вот что она прочла:
Дорогая мисс Толбот!
Я подумал, что Вам приятно будет узнать, как мне повезло. Я получил и принял предложение играть в составе постоянной нью-йоркской труппы полковника Кэлхуна в "Цветке магнолии". Жалованье - двести долларов в неделю.
Хотел сообщить Вам кое-что еще, о чем майору Толботу, я полагаю, разумней будет не рассказывать. Я непременно должен был чем-то возместить ему ту неоценимую помощь, которую он оказал мне в работе над ролью, - а заодно и то огорчение, которое она ему причинила. Он не дал мне сделать это прямо, ну, я и воспользовался окольным путем. Я-то мог с легкостью обойтись без этих трехсот долларов.
С искренним уважением,
Г. Гопкинс Харгрейвз
P. S. Как удалась мне, по-Вашему, роль дяди Моуза?
Майор Толбот, проходя по коридору, увидел, что у мисс Лидии открыта дверь, и остановился.
- Лидия, милая, почта нам есть сегодня? - спросил он.
Мисс Лидия незаметно опустила письмо в карман своей широкой юбки.
- Пришел "Мобильский вестник", - поспешно сказала она. - Я положила на стол у тебя в кабинете.
Позвольте проверить ваш пульс
Перевод Т. Озерской.
И тогда я пошел к доктору.
- Как давно принимали вы спиртное внутрь? - спросил доктор.
Слегка от него отворотившись, я ответил:
- О, в общем-то довольно давно.
Это был молодой доктор - лет двадцати, а может, сорока. На нем были фиолетовые носки, и он походил на Наполеона. Он безумно понравился мне с первого взгляда.
- Сейчас я продемонстрирую вам, - сказал он, - действие алкоголя на ваше кровообращение.
По-видимому, он сказал "кровообращение", но мне почему-то послышалось "круговращение".
Он закатал мой левый рукав выше локтя, достал бутылку виски и дал мне хлебнуть. Его сходство с Наполеоном еще усилилось. Он нравился мне все больше и больше.
Он наложил мне тугую повязку на руку выше локтя, придавил пальцами мой пульс и стал сжимать и разжимать резиновый баллон, соединенный трубочкой с аппаратом на подставке, похожим на термометр. Ртуть в аппарате начала подпрыгивать и падать, нигде, на мой взгляд, не задерживаясь. Но доктор сказал, что она показала двести тридцать семь, или сто шестьдесят пять, или что-то в этом роде.
- Теперь, - сказал он, - вы видите, как воздействует алкоголь на ваше кровяное давление.
- Надо же! - сказал я. - Но вы уверены, что такой проверки достаточно? Может, я хлебну еще разок, и мы проверим другую руку? - Ну да, разве от него дождешься!
Тут он схватил меня за руку. Я подумал, что обречен, и он хочет со мной попрощаться. Но оказалось, что ему нужно было только всадить иголку в кончик моего пальца и сравнить выдавленную оттуда красную каплю с целым набором пятидесятицентовых покерных фишек, прикрепленных к какой-то картонке.
- Я проверяю ваш гемоглобин, - пояснил он. - У вас плохой цвет крови.
- Да, я знаю, ему бы следовало быть голубым, но ведь это страна полукровок. Мои предки были английскими аристократами, но некоторые из них слишком тесно общались с местным населением, так что, сами понимаете…
- Я имел в виду, - сказал доктор, - что ваша кровь недостаточно густого красного цвета.
- Ну, - сказал я, - это уж дело случая, а не случки.
После этого доктор принялся зверски колотить меня в разных местах в области грудной клетки. Во время этой процедуры он казался мне попеременно то Наполеоном, то лордом Нельсоном. Затем он нахмурился и перечислил несколько недугов, коим бывает подвержена человеческая плоть. Почти все они оканчивались на "итис". Я струхнул и тут же уплатил ему пятнадцать долларов в виде аванса.
- Все ли они, или только часть их, или какой-то один из них… неизлечимы? - спросил я. Мне казалось, что некоторая моя причастность к существу вопроса оправдывает мое нездоровое любопытство.
- Все, как один, - жизнерадостно отвечал доктор. - Но их развитие можно приостановить. При строгом соблюдении правил и упорном лечении вы можете прожить лет до восьмидесяти пяти, а то и до девяноста.
Я тут же подумал: а до какой цифры дорастет к тому времени счет доктора?
- Восьмидесяти пяти будет, пожалуй, достаточно, - поспешно сказал я и уплатил ему еще десять долларов.
- Прежде всего, - заметно оживившись, сказал он, - надо подыскать вам хороший санаторий, где вы получите полный отдых и приведете нервы в порядок. Я сам поеду с вами и выберу наиболее подходящий.
И он привез меня в сумасшедший дом в Кэтскилских горах. Дом стоял на голой скале и изредка посещался редкими посетителями. Кругом были только валуны да галька, кое-где лежал снег и торчали сосны.
Молодой дежурный врач был очень мил. Он дал мне горячительного, не надевая повязки на руку. Время было обеденное, и нас пригласили в столовую. Там за маленькими столиками сидело человек двадцать. Молодой дежурный врач подошел к нам и сказал:
- По сложившемуся обычаю, наши гости считают себя не пациентами, а просто слегка переутомившимися дамами и господами, приехавшими немного отдохнуть. Если даже кто-нибудь из них и страдает каким-либо легким недомоганием, упоминать об этом у нас не принято.
Мой доктор громко крикнул официантке, чтобы мне подали фосфогликогеновый салат из липовой коры, собачьи галеты из костяной муки, бромистые оладьи с сельтерской и чай из нукс вомики. По столовой пронесся шум, подобный порыву ветра в верхушках сосен. Шум произвели гости, единодушно громким шепотом возвестившие:
- Неврастения!
Однако я очень явственно слышал, как один пациент с красным носом четко произнес:
- Хронический алкоголизм!
Ну, мы с ним еще потолкуем. Дежурный врач тут же куда-то смылся.
Примерно час спустя он повел нас в мастерские - шагах в пятидесяти от дома. Там он препоручил нас заботам своего помощника, иначе говоря, секунданта, - человека с большими ногами и в голубом свитере. Он был такого роста, что я не мог сказать с уверенностью, есть ли у него лицо, но при виде его рук упаковочная компания "Тяжелые грузы", безусловно, пришла бы в восторг.
- Здесь, - сказал дежурный врач, - наши гости, занимаясь физическим трудом, забывают про свои былые душевные треволнения. Напрягаясь, они расслабляются - вот в чем суть.
Там были ткацкие станки, токарные станки, кузнечные горны, гончарные круги, прялки, фотоаппараты и потовыжималки - словом, по-видимому, решительно все, что может потребоваться платежеспособным сумасшедшим, приехавшим отдохнуть в первоклассном санатории.
- Видите там в углу даму, которая лепит пирожки из глины? Это знаменитая Лула Лулингтон, автор романа "Почему любимая любит", - шепотом сообщил мне дежурный врач. - Сейчас она переключилась на пирожки - просто чтобы дать отдых мозгу после завершения своего труда.
Листал я когда-то эту книгу.
- Почему же вместо пирожков она не испечет для отдыха еще один роман? - спросил я.
Как видите, я был еще не так безнадежен, как им казалось.
- А вон тот господин, который льет воду в воронку, - продолжал дежурный врач, - это уолл-стритовский маклер, перевозбудившийся от переутомления.
Я на всякий случай застегнулся на все пуговицы.
Затем он показал мне архитекторов, которые строили игрушечный Ноев ковчег, священников, занятых чтением "Происхождения видов" Дарвина, адвокатов, пиливших дрова, переутомившихся светских дам, толковавших об Ибсене с секундантом в голубом свитере, миллионера-невропата, устроившегося поспать на полу, и известного художника, таскавшего за собой по комнате маленький красный фургончик.
- С виду вы хоть куда, - сказал мне дежурный врач. - Мне думается, лучший вид умственного отдыха для вас - сбрасывать небольшие валуны с этой кручи, а затем притаскивать их обратно.
Я успел покрыть около ста ярдов, прежде чем мой доктор догнал меня.
- В чем дело? - спросил он.
- Дело в том, - сказал я, - что у меня не оказалось под рукой аэроплана. Поэтому я буду бодро-весело топать по этой тропинке вон к той железнодорожной станции и прыгну на первую попавшуюся платформу с углем, которая доставит меня обратно в город.
- Ну что ж, - сказал доктор, - возможно, вы правы. Пожалуй, это не совсем подходящее для вас место. Все, что вам нужно, это - покой, абсолютный покой и моцион.
В тот же вечер я зашел в городе в отель и сказал администратору:
- Все, что мне нужно, это абсолютный покой и моцион. Можете вы дать мне номер с большой складной кроватью и отрядить несколько коридорных, чтобы они, работая посменно, складывали и раскладывали кровать, пока я буду на ней покоиться?
Администратор опустил глаза на ноготь своего большого пальца, а затем скосил их на высокого мужчину в белой шляпе, сидевшего в вестибюле. Высокий мужчина подошел ко мне и вежливо осведомился, заметил ли я живую изгородь у заднего крыльца отеля. Я признался, что не заметил, и он показал мне ее, после чего оглядел меня с головы до пят.
- Я думал, вы хватили лишнего, - сказал он не без сочувствия, - но, похоже, что вы в порядке. Вам бы надо сходить к доктору, милейший.
Неделю спустя доктор снова проверил мое кровяное давление, но без предварительного приема возбуждающего. Мне показалось, что он уже меньше смахивает на Наполеона. И мне совсем не понравились его желтые носки.
- Все, что вам нужно, - решил он, - это морской воздух и приятное общество.
- Можно ли считать русалок… - начал было я, но его тон сразу стал холодно-профессионален.
- Я сам отвезу вас в приморский отель "Бонэр" на Лонг-Айленде и приведу в хорошую форму. Это тихий, комфортабельный курорт, и вы там быстро поправитесь.
Отель "Бонэр" оказался фешенебельным заведением на девятьсот номеров, расположенным на островке в стороне от основного острова. Всех, кто не имел привычки переодеваться к обеду, запихивали в угловую столовую и держали на черепашьем мясе и шампанском. Залив был излюбленным местечком богатых яхтсменов. В день нашего приезда там бросил якорь "Корсар". Я видел мистера Моргана - он стоял на палубе, жевал бутерброд с сыром и с вожделением взирал на наш отель. Тем не менее это был совсем не дорогой отель, ведь все равно ни у кого не хватило бы средств оплачивать его счета. Все просто бросали свои пожитки и, уведя ночью лодку, давали стрекача, не уплатив по счету.