- Да, но вдруг твой отец так повернет дело, что тебе придется отказаться от этой женитьбы и… объяснить причину отказа?
- Придержи язык и не мучай меня! Я уже и сейчас вижу, как глаза Нэнси смотрят на меня, и чувствую ее руку в своей.
Но Тревога твердила свое, и даже обильные возлияния в шумной рождественской компании не могли заставить ее замолчать.
Глава XI
Немногим женщинам, мне кажется, было бы к лицу явиться верхом в бурой пелерине и такого же цвета шапочке, отороченной бобровым мехом и с тульей, похожей на маленькую кастрюльку. Такая одежда, напоминая кучерскую ливрею, скроенную при нехватке материи, не только не скрывает, а скорее даже подчеркивает недостатки фигуры, в то время как бурый цвет никак не может способствовать оживлению лица. Тем большим торжеством для красоты мисс Нэнси Лемметер было то, что даже в этом костюме она оставалась очаровательной, сидя в седле позади своего высокого, державшегося прямо отца. Одной рукой она обнимала его за талию и широко раскрытыми встревоженными глазами смотрела на предательски запорошенные снегом лужи, которые под копытами Доббина превращались в крупные брызги грязи. Художник, быть может, предпочел бы ее в те минуты, когда в ней не было и признака застенчивости. Но разве мог бы тогда пылать на ее щеках такой яркий румянец, создающий резкий контраст с окружающим бурым фоном, как в тот миг, когда она подъехала к дверям Красного дома и увидела, что мистер Годфри Кесс ждет, чтобы помочь ей сойти с лошади. Мисс Нэнси очень жалела, что в одно время с ней не подъехала ее сестра Присцилла, которая следовала позади со слугой, потому что тогда она постаралась бы, чтобы мистер Годфри снял Присциллу первой, а сама тем временем уговорила бы отца объехать кругом и спешиться у конюшни, а не у крыльца дома. Ужасно неприятно, когда молодой человек, после того как вы совершенно ясно дали ему понять, что решили не выходить за него замуж, как бы сильно он этого ни желал, все же продолжает оказывать вам знаки внимания. Кроме того, если он искренен, почему он не всегда проявляет одинаковое внимание, а ведет себя весьма загадочно? Ведь мистер Годфри Кесс иногда как будто не хочет разговаривать с ней и не замечает ее по целым неделям, а затем вдруг снова начинает ухаживать за ней? Более того - по всему видно, что глубокого чувства к ней у него нет, иначе он не давал бы людям повода болтать о нем такие вещи. Неужели он думает, что мисс Нэнси Лемметер согласится стать женой человека, хотя бы и сквайра, если он ведет дурную жизнь? Совсем иное она привыкла видеть в своем отце, который был самым степенным и самым достойным человеком в округе, правда довольно горячим и вспыльчивым, если его приказания не выполнялись немедленно.
Все эти мысли в привычной последовательности промелькнули в голове мисс Нэнси за короткое время между тем мгновением, когда она издали увидела на пороге дома мистера Годфри Кесса, и ее прибытием туда. К счастью, из дома вышел сквайр и начал громко здороваться с ее отцом. Зазвучавшие вперебой приветствия помогли ей скрыть свое смущение. Все же она нашла нарушение строгого этикета в том, что сильные руки, обладателю которых она показалась удивительно маленькой и легкой, сняли ее с лошади. А потом нашлась прекрасная причина поспешить тотчас же в дом, потому что снова пошел снег, суля гостям, еще находившимся в пути, неприятное путешествие. Но они были в значительном меньшинстве, ибо день уже клонился к вечеру и для дам, приехавших издалека, оставалось мало времени, чтобы переодеться к пятичасовому чаю, который должен был вдохновить их на танцы.
Когда мисс Нэнси вошла в дом, она услышала гул голосов, к которым примешивались звуки настраиваемой скрипки, доносившиеся из кухни. Лемметеры были гости, прибытию которых, по-видимому, придавали большое значение. За ними следили из окон, а встретить Нэнси и проводить наверх вышла в холл сама миссис Кимбл, в торжественных случаях исполнявшая в Красном доме обязанности хозяйки.
Миссис Кимбл была женой доктора, а также сестрой сквайра, и диаметр ее талии находился в прямой зависимости от указанного двойного достоинства. В силу этого подняться по лестнице было для нее делом довольно утомительным, и она не стала возражать, когда мисс Нэнси сказала, что сама найдет дорогу в "голубую" комнату, где уже с утра стояли картонки обеих барышень Лемметер.
Едва ли во всем доме можно было отыскать спальню, где не звучали бы женские разговоры, а в скудных промежутках между разложенными на полу дополнительными постелями не совершались в самых различных стадиях дамские туалеты. Поэтому, когда мисс Нэнси вошла в "голубую" комнату, ей пришлось поздороваться с группой из шести дам. Здесь были такие важные леди, как обе мисс Ганн, дочери виноторговца из Лайтерли, одетые по последней моде в очень узкие юбки при очень высокой талии. На них застенчиво, но со скрытым неодобрением поглядывала мисс Ледбрук из Олд Пасчюрз. Мисс Ледбрук чувствовала, что обе мисс Ганн тоже критически оглядывают ее наряд и находят ее юбку мешковатой. Она предпочла бы, чтобы эти молодые леди рассуждали так же здраво, как она, и не слишком гнались за модой. Тут же в небольшой шапочке стояла миссис Ледбрук, держа в руках головной убор в виде тюрбана. Она приседала и с любезной улыбкой говорила: "После вас, мэм", обращаясь к другой даме, тоже с тюрбаном в руках, которая вежливо уступала ей место у зеркала.
Не успела еще мисс Нэнси поздороваться со всеми, как вперед выступила пожилая леди, чей белый кисейный шарф и чепец на совершенно седых локонах резко отличались от пышного желтого атласа и отделанных перьями шляп ее соседок. Она чопорно приблизилась к Нэнси и проговорила с медлительной важностью:
- Надеюсь, я вижу тебя в добром здравии, племянница?
Мисс Нэнси почтительно коснулась губами щеки тетки и ответила столь же чопорно:
- Благодарю вас, тетя, я вполне здорова. Надеюсь, и вы чувствуете себя хорошо?
- Спасибо, племянница, держусь, как видишь. А как поживает мой зять?
Эти обязательные вопросы и ответы продолжались до тех пор, пока не выяснилось подробно, что у Лемметеров все, как обычно, в порядке, и у Осгудов также, что племянница Присцилла должна прибыть с минуты на минуту, что путешествовать верхом, когда идет снег, не очень приятно, хотя пелерина и служит надежной защитой. Затем Нэнси была официально представлена гостьям своей тетки - обеим мисс Ганн. Оказалось, что их матери были когда-то знакомы, хотя дочери виноторговца впервые приехали в эти края. Обе мисс Ганн были очень удивлены, встретив в глухой деревне такое прелестное лицо и столь стройную фигуру, поэтому их сразу начало разбирать любопытство, какое платье наденет Нэнси, скинув свою пелерину.
Мисс Нэнси, чьи мысли всегда отличались пристойностью и скромностью, присущей ее манерам, заметила про себя, что у обеих мисс Ганн грубые черты лица, а их низко вырезанные корсажи можно было бы приписать тщеславию, будь у них красивые плечи, но, при своей внешности, эти девицы обнажали шеи не из кокетства, а скорее из какого-то иного побуждения, противоречащего чувству скромности. Открывая свою картонку, она подумала, что, вероятно, такого же мнения и тетка Осгуд. Взгляды мисс Нэнси до такой степени сходились со взглядами ее тетки, что все находили это просто удивительным, тем более что родственником-то Лемметерам доводился мистер Осгуд. И хотя вы не могли бы уловить это, видя официальность их приветствия, однако тетка и племянница питали друг к другу глубокую привязанность и уважение. Даже отказ мисс Нэнси выйти замуж за своего двоюродного брата Гилберта Осгуда (только по причине того, что он был ее родственником) хотя и очень огорчил тетку, но ни в коей мере не изменил ее намерения завещать Нэнси часть своих фамильных драгоценностей, кто бы ни была будущая жена Гилберта.
Три дамы вскоре удалились, но обе мисс Ганн были очень довольны тем, что миссис Осгуд осталась с племянницей, так как это давало и им возможность задержаться и посмотреть на туалет сельской красавицы. И действительно, приятно было смотреть на все, что она делала: как открыла картонку, откуда разнесся аромат роз и лаванды, и как под конец застегнула маленькое коралловое ожерелье, тесно облегавшее белую шейку. Вещи мисс Нэнси отличались исключительной чистотой и опрятностью - нигде не было ни одной складочки, белье сверкало безукоризненной белизной, даже булавки были воткнуты в подушечку по строго определенному узору, от которого она не допускала никаких отклонений, да и сама она была похожа на чистоплотную маленькую птичку. Правда, ее светло-каштановые волосы были сзади подстрижены, как у мальчика, а спереди завиты в ряд плоских колечек, не прилегающих к лицу, но при любой прическе щечки и шейка мисс Нэнси были прелестны. И когда наконец она закончила свой туалет и в серебристом шелковом платье, в кружевной косынке на плечах, с коралловым ожерельем и такими же сережками остановилась перед зеркалом, обе мисс Ганн не могли придраться ни к чему, кроме ее рук, на которых остались следы от сбивания масла, прессования сыров и еще более грубой работы.
Но, по-видимому, мисс Нэнси этого не стыдилась, потому что, одеваясь, рассказывала тетке, что ей и Присцилле пришлось уложить свои картонки еще вчера, ибо сегодня утром полагалось печь хлеб и прочее, а раз они уезжали из дому, нужно было заготовить мясные пироги для слуг. Произнося эти разумные слова, она повернулась к обеим мисс Ганн, так как боялась обидеть их, не включив в разговор. Обе мисс Ганн натянуто улыбнулись, мысленно пожалев богатых сельских жителей, которые, имея возможность покупать такие дорогие платья (действительно, кружева и шелк мисс Нэнси стоили немалых денег), в то же время так плохо воспитаны и так мало образованны. Она сказала "говядина", вместо того чтобы сказать "мясо", "пожалуй что" вместо "возможно", "кобыла" вместо "лошадь", что в глазах молодых дам из высшего общества Лайтерли, которые говорили "пожалуй что" только в домашнем кругу, было потрясающим невежеством. Мисс Нэнси и в самом деле нигде не училась, кроме пансиона миссис Тедмен. Ее знакомство со светской литературой не выходило за пределы стихов, вышитых ею на большой салфетке под картинкой, изображавшей пастушку с овечкой, а когда она подводила счета, ей приходилось для вычитания отодвигать часть от лежащей перед ней кучки металлических шиллингов и шестипенсовиков. В наши дни любая служанка может похвастать лучшим образованием, чем мисс Нэнси. Однако она обладала всем, что присуще настоящей леди: большой правдивостью, деликатностью в своих поступках, уважением к другим и утонченными манерами. И если этого недостаточно, чтобы убедить девиц, выражающихся грамматически правильно, в том, что ее чувства ничем не отличались от их чувств, тогда следует добавить, что она была немного горда, довольно требовательна и никогда не отреклась бы от необоснованных мнений или от сбившегося с пути поклонника.
Тревога о сестре Присцилле, весьма возросшая к тому времени, как было застегнуто коралловое ожерелье, счастливо окончилась, потому что появилась она сама с веселым видом, хотя лицо ее припухло от мороза и ветра. После первых расспросов и приветствий она повернулась к Нэнси и оглядела ее с ног до головы, а затем еще повертела во все стороны, дабы убедиться, что все в полном порядке.
- Нравятся ли вам наши платья, тетя Осгуд? - спросила Присцилла, пока Нэнси помогала ей раздеться.
- Они очень милы, племянница, - немного сухо ответила миссис Осгуд. Она всегда считала Присциллу грубоватой.
- Видите ли, я вынуждена одеваться одинаково с Нэнси, хотя я на пять лет старше, и в этом платье, наверно, буду желтой-прежелтой. Она никогда не наденет платья, если у меня не будет точно такого же; ей хочется, чтобы все видели, что мы сестры. А я говорю ей - люди подумают, что я воображаю, будто мне идет то же, что ей. Словно я не знаю, что я урод, - этого не приходится отрицать: я пошла в отцовскую родню. Но мне это решительно все равно! А вам?
С этими словами Присцилла повернулась к обеим мисс Ганн, настолько увлеченная своей болтовней, что не заметила, как мало оценили ее откровенность.
- Хорошенькие девушки все равно что мухоловки: они оберегают нас от мужчин. Я-то не очень одобряю мужчин, мисс Ганн, не знаю как вы. А чтобы кипеть и злиться с утра до ночи по поводу того, что они о нас думают, или отравлять себе жизнь по поводу того, что они делают, когда мы их не видим, так это, как я часто говорю Нэнси, просто глупость, непростительная для женщины, если у нее хороший отец и уютный дом, - предоставим так поступать тем, у кого нет ни гроша и кто не умеет сам о себе заботиться. Я считаю, что лучше всего быть самой себе хозяйкой и никому не подчиняться. Я знаю, если вы привыкли жить широко и вино покупать бочками, не очень-то приятно греться у чужого очага или одиноко сидеть за куском холодной баранины. Но, слава богу, мой отец - человек непьющий и, надеюсь, проживет долго. А раз в доме есть мужчина, значит с хозяйством все будет в порядке, хоть бы он к старости и превратился в ребенка.
Здесь мисс Присцилла, вынужденная сосредоточить внимание на деликатном процессе натягивания через голову узкого платья, без повреждения при этом локонов, прервала свои житейские размышления, и миссис Осгуд, воспользовавшись этим обстоятельством, поспешила встать.
- Ну, племянница, - сказала она, - ты нас догонишь. Я вижу, что мисс Ганн уже не терпится сойти вниз.
- Сестрица, - заговорила мисс Нэнси, когда они остались вдвоем, - мне кажется, ты обидела сестер Ганн.
- Но что я сделала плохого, детка? - не без тревоги спросила Присцилла.
- Ты спросила их, не горюют ли они о своем уродстве. Как неосторожно!
- Господи, неужели? Это у меня просто вырвалось. Хорошо еще, что я больше ничего не сказала. Не умею я держать себя с людьми, которые не любят правды. А что касается уродства, то взгляни на меня, детка, - я говорила тебе, что так будет: в этом серебристом шелке я желтая как лимон. Теперь все будут говорить, что ты хотела сделать из меня пугало.
- Нет, Присси, не говори так! Я ведь просила и умоляла тебя не делать нам платья из этого шелка, если тебе больше нравится другой. Мне очень хотелось, чтобы ты выбрала сама, ты же знаешь! - горячо сказала Нэнси, стараясь оправдаться.
- Чепуха, детка! Ты же помнишь, как тебе понравился этот шелк. И правильно, потому что это твой цвет: у тебя кожа как сливки. Недурно было бы, если бы ты выбирала цвет платья так, чтобы это шло к моей коже! Я только говорю тебе, что незачем нам одеваться одинаково. Но ты всегда заставляешь меня делать все по-твоему. Так было с тех пор, как ты начала ходить. Если тебе хотелось добежать до конца поля, ты и бежала до конца поля. И тебя даже отшлепать нельзя было, такую всегда спокойную и невинную как цветочек.
- Присси, - мягко сказала Нэнси, застегивая коралловое ожерелье, точно такое же, как ее собственное, на шее Присциллы, которая была далеко не такой, как ее собственная, - я ведь всегда уступаю, насколько это разумно. Но разве сестрам не следует одеваться одинаково? Неужели ты хочешь, чтобы мы ходили как чужие? Я хочу делать что надо, хотя бы мне пришлось надеть платье, выкрашенное краской для сыров. И я предпочла бы, чтобы выбирала ты, а мне позволила надеть то, что нравится тебе.
- Ну вот, ты опять за старое! Ты готова твердить одно и то же, хотя бы тебе возражали с вечера субботы до утра следующей субботы. Интересно посмотреть, как ты будешь командовать мужем, не повышая голоса громче пения чайника. Мне нравится видеть, как укрощают мужчин!
- Не говори так, Присси, - взмолилась Нэнси, краснея. - Ты же знаешь, я никогда не выйду замуж.
- Вздор! "Никогда не выйду!" - возмутилась Присцилла, укладывая снятое платье и закрывая картонку. - Ради кого же я буду трудиться, когда умрет отец, если ты забьешь себе голову разной чепухой и станешь старой девой только потому, что некоторые люди ведут себя не слишком хорошо. Нет, мое терпение лопнет: сидишь над тухлым яйцом, будто на свете не найти свежего. На двух сестер хватит и одной старой девы. А я с честью проживу и незамужней, раз всемогущий судил мне так. Пойдем, теперь мы можем сойти вниз. Я готова, насколько может быть готово пугало. Серьги я уже надела и теперь могу пугать ворон.
Когда обе мисс Лемметер рука об руку вошли в большую гостиную, любой человек, не знакомый с характером девушек, конечно мог бы предположить, что причиною, заставившей широкоплечую, неуклюжую, скуластую Присциллу надеть совершенно одинаковое платье со своей хорошенькой сестрой, было или неуместное тщеславие первой, или коварная уловка второй, придуманная ею для того, чтобы оттенить свою собственную редкую красоту. Но добродушная, беззаветная веселость и здравый смысл Присциллы вскоре рассеяли бы первое подозрение, а скромное достоинство речей и поведения Нэнси служили ярким свидетельством натуры, далекой от злого умысла.
За большим чайным столом в столовой, теперь приятно украшенной ветками остролиста, тиса и лавра, которые в избытке росли в старом саду, для обеих мисс Лемметер были оставлены почетные места, и Нэнси, несмотря на твердое намерение казаться равнодушной, не могла не испытать внутреннего волнения, когда увидела, что к ней подходит мистер Годфри Кесс, чтобы вести ее на место между ним самим и мистером Крекенторпом, в то время как Присциллу усадили с противоположной стороны стола между мистером Лемметером и сквайром. Несомненно, для Нэнси было небезразлично, что ее отвергнутый поклонник был одним из наиболее значительных молодых людей в округе и что он был у себя дома в этой старинной и строгой столовой, которая казалась ей пределом великолепия и хозяйкой которой она могла сделаться в один прекрасный день, когда ее стали бы называть "жена сквайра - миссис Кесс". Все это, вместе с тем, усиливало в глазах Нэнси ее внутреннюю драму и укрепляло в ней решимость даже ради самого блестящего положения не выходить замуж за человека, который не заботится о своем добром имени. А так как для нее, как и для всякой честной и чистой женщины, раз полюбить человека значило полюбить его навсегда, она дала себе слово, что ни один мужчина никогда не будет иметь на нее таких прав, чтобы заставить ее уничтожить засохшие цветы, которыми она дорожила и всегда будет дорожить как воспоминанием о Годфри Кессе. И Нэнси была способна сдержать данное себе слово даже в очень трудных условиях. Ничто, кроме прелестного румянца, не выдавало этих волнующих мыслей, которые теснились в ее голове, когда она заняла место рядом с мистером Крекенторпом, ибо она была так точна и ловка в своих движениях, а хорошенькие губки ее были так решительно и спокойно сжаты, что трудно было угадать в ней внутреннее смятение.