Но даже при таком увядании незначительная случайность показала, что источник чувства привязанности у него еще не совсем иссяк. Каждый день Сайлес приносил себе воду из колодца, находившегося через два поля от его хижины, и с самых первых дней жизни в Рейвлоу у него служил для этого коричневый глиняный кувшин, который Сайлес считал самым драгоценным из той немногочисленной утвари, какой он позволил себе обзавестись. Этот кувшин был его неразлучным товарищем в течение двенадцати лет, всегда стоял на одном и том же месте, ранним утром как бы протягивал ему свою ручку и всем своим видом выражал желание помочь, а прикосновением напоминал вкус свежей, чистой воды. Но вот однажды, возвращаясь от колодца, Сайлес споткнулся о ступеньку перелаза. Коричневый кувшин упал на камни, перекрывавшие канаву, и разбился на три части. Сайлес бережно подобрал осколки и с горечью в сердце понес их домой. Кувшин больше не мог служить ему, но Сайлес сложил вместе куски, подпер их палочками и поставил на прежнее место, в память этого события.
Такова история жизни Сайлеса Марнера до тех пор, пока не пошел пятнадцатый год его пребывания в Рейвлоу. Целые дни просиживал он за своим станком, уши его слышали только монотонное стрекотание, глаза внимательно следили за медленным увеличением однообразной коричневатой ткани, а руки двигались так равномерно, что остановка в их движении казалась почти таким же нарушением естественного хода вещей, как задержка дыхания. А ночью приходило наслаждение: он закрывал ставни, запирал дверь и вытаскивал свое золото. Уже давно чугунный горшок стал тесен для монет, и Сайлес сшил для них два кожаных мешка, которые лучше заполняли место в тайнике, легко втискиваясь в его углы. Как блестели гинеи, падая золотым дождем из темных кожаных вместилищ! Серебряных монет было гораздо меньше, чем золотых, потому что длинные куски полотна, которые составляли основную работу Сайлеса, всегда частично оплачивались золотом, а серебро он тратил на свои нужды, отбирая для этого шиллинги и шестипенсовики. Больше всего он любил гинеи, хотя и серебро, кроны и полукроны, порожденные его трудом, он тоже не согласился бы променять на другие монеты, - он любил их все. Сайлес рассыпал золото по столу, погружал в него руки, затем пересчитывал, аккуратно складывал в столбики, любовно гладил и с радостью думал как о гинеях, наполовину уже заработанных, - их он считал своими не родившимися еще детьми, - так и о тех, которые будут медленно собираться в грядущие годы, в течение всей его жизни, а конец этой жизни терялся где-то в бесчисленных днях работы. Нет ничего удивительного в том, что теперь, когда он шел полевыми тропинками, неся готовый заказ или направляясь за пряжей, его мысли постоянно были сосредоточены на работе или на деньгах, и он уже никогда не сворачивал с дороги на зеленые лужайки, чтобы поискать знакомые ему целебные травы. Они тоже принадлежали прошлому, от которого его жизнь ушла, как ручеек убегает далеко от широкой реки и потом тонкой дрожащей ниточкой пробивает себе путь через бесплодные пески.
Но вот незадолго до рождества этого пятнадцатого года в жизни Марнера произошла вторая крупная перемена, и его история необычайным образом сплелась с жизнью соседей.
Глава III
Самым значительным человеком в Рейвлоу был сквайр Кесс, который жил в большом красном доме с красивой каменной лестницей со стороны фасада и обширными конюшнями позади. Дом его был расположен почти напротив церкви, прихожанином которой он состоял в числе многих прихожан-землевладельцев, но только его одного величали титулом сквайра. И хотя было известно, что род мистера Осгуда также ведет свое начало с незапамятных времен, - жители Рейвлоу не могли даже представить себе то страшное время, когда на свете не было Осгудов, - все же мистер Осгуд оставался просто владельцем фермы, тогда как сквайр Кесс имел на своей земле двух-трех арендаторов, которые обращались к нему с жалобами и просьбами, как к настоящему лорду.
Еще не прошло благодатное военное время, которое крупные землевладельцы считали особой милостью провидения, и не наступило падение цен, когда порода мелких сквайров и йоменов помчалась к разорению в той гонке, для которой обильно смазывали колеса расточительность и неумелое ведение хозяйства. Я говорю сейчас только о Рейвлоу и других таких же деревнях, ибо в различных сельских местностях жизнь могла быть совершенно иной. В разных краях все бывает по-разному, начиная от ветров в небесах и кончая человеческими мыслями, которые находятся в постоянном движении и сталкиваются друг с другом, что приводит к самым неожиданным последствиям. Рейвлоу лежало в лесистой местности, среди изрытых колеями дорог, в стороне от промышленной горячки и строгих пуританских идей. Богачи селения пили и ели досыта, безропотно принимая подагру и апоплексию, как болезни, почему-то свойственные почтенным семьям, а бедные люди полагали, что богачи имеют полное право вести такую жизнь; кроме того, после пиров оставалось порядочно объедков, которые доставались беднякам. Бетти Джей, заслышав запах вареной ветчины с кухни сквайра Кесса, знала, что получит жирный навар с этой ветчины. По таким же причинам бедняки с вожделением ждали, когда наступит пора веселых празднеств. Пиршества в Рейвлоу затевались с большим размахом и длились долго, особенно в зимние месяцы. Ведь после того как дамы уложили в картонки свои лучшие туалеты и волосяные накладки и отважились с этим ценным грузом переправиться верхом вброд через ручьи в дождь или снег, когда еще никто не мог сказать, высоко ли поднимется вода, ясно было одно: они не ограничатся кратковременным развлечением. Поэтому глубокой осенью и зимой, когда работы было мало, а часы текли медленно, соседи поочередно устраивали большие приемы. И как только неизменные блюда сквайра Кесса начинали идти на убыль и терять свежесть, гостям стоило лишь перейти немного дальше вдоль деревни в дом мистера Осгуда, и там их снова ждали непочатые окорока и ростбифы, с пылу горячие пироги со свининой, только что сбитое масло - словом, все, чего может пожелать досужий аппетит, и если все это было не в таком изобилии, как у сквайра Кесса, то уж, конечно, качеством ничуть ему не уступало.
Жена сквайра умерла много лет назад, и Красный дом уже давно был лишен хозяйки и матери, источника благотворной любви и страха в гостиной и на кухне, и этим отсутствием хозяйки объясняется не только то обстоятельство, что праздничный стол Кессов отличался не столько отменным приготовлением блюд, сколько их количеством, но и то, что гордый сквайр снисходил до председательствования за обеденным столом в "Радуге" гораздо чаще, чем в своей собственной столовой, обшитой темными деревянными панелями. Возможно, по той же причине о его сыновьях, когда они выросли, пошла не слишком добрая слава. Хотя Рейвлоу и не отличалось особенно суровой моралью, тем не менее люди осуждали сквайра за то, что он позволял сыновьям бездельничать, и как бы снисходительно ни относились соседи к шалостям сыновей богатых отцов, большинство все же неодобрительно покачивало головой, глядя на второго сына Кесса - Данстена, или, как его обычно называли, Данси. Его пристрастие к лошадям, которых он постоянно покупал и менял, и к азартным играм могло привести к весьма серьезным последствиям. Конечно, рассуждали соседи, кому какое дело, что станется с Данси, злобным, глумливым юнцом, который, казалось, пил с особым удовольствием, если другие страдали от жажды! Только бы его поступки не принесли несчастья почтенной семье, обладающей фамильным склепом на церковном кладбище и серебряными кубками, из которых пили еще до короля Георга. Но если мистер Годфри, старший сын сквайра, красивый, добрый юноша с открытым лицом, который в один прекрасный день должен унаследовать землю отца, пойдет по стопам брата, - это будет очень обидно, а он как будто так и делает в последнее время. Еще немного, и он потеряет мисс Нэнси Лемметер. Всем известно, что она стала очень пугливо посматривать на него с прошлой троицы, когда ходили слухи, будто он на несколько суток пропал из дому. Тут что-то неладно, это совершенно ясно, ибо мистер Годфри потерял свой цветущий вид и открытое выражение лица. А было время, когда все говорили: "Какая славная парочка будет - он и мисс Нэнси Лемметер!" И если бы она могла стать хозяйкой Красного дома, какая перемена к лучшему произошла бы там, ибо все Лемметеры воспитаны так, что у них и щепотка соли не пропадет, а в доме у них тем не менее для каждого всего вдоволь. Такая невестка была бы кладом для старого сквайра, даже если бы она и гроша не принесла в приданое. Ведь были основания опасаться, что, при значительных доходах сквайра, в его кармане было немало прорех, кроме той, куда он сам запускал руку. Однако если мистер Годфри не собирается изменить образ жизни, ему придется навсегда распрощаться с мисс Нэнси Лемметер.
Однажды под конец дня в ноябре, на пятнадцатый год пребывания Сайлеса Марнера в Рейвлоу, этот самый когда-то подававший надежды Годфри стоял, заложив руки в карманы и прислонившись спиной к камину в столовой Красного дома. Тусклый свет хмурого дня падал на темные стены, украшенные ружьями, хлыстами и лисьими шкурами, на плащи и шляпы, в беспорядке разбросанные по стульям, на кубки, распространявшие запах прокисшего эля, на полупотухший камин с приставленными к нему по углам курительными трубками - все признаки домашней жизни, не согретой домашним теплом, и с ними весьма мрачно гармонировала озабоченность на лице белокурого молодого Годфри. Он настороженно прислушивался, словно кого-то поджидая, и вот наконец из огромной пустой прихожей донеслись насвистывание и тяжелые шаги. Дверь отворилась, и в столовую вошел коренастый молодой человек. Его багровое лицо и беспричинная веселость свидетельствовали о первой стадии опьянения. Это был Данси, и при виде его на угрюмом лице Годфри отразилось еще и сильное чувство ненависти. Красивый коричневый спаниель, лежавший у камина, забрался под кресло.
- Ну, мистер Годфри, что вам от меня угодно? - насмешливо спросил Данси. - Как известно, вы мой старший брат и повелитель, поэтому я не посмел ослушаться, когда вы за мной послали.
- Мне угодно вот что… Протрезвись и слушай как следует, - крикнул взбешенный Годфри. Он сам выпил лишнее, пытаясь забыть свои мрачные мысли и быть более решительным. - Я хочу напомнить тебе, что пора отдать отцу деньги, уплаченные в счет ренты Фаулером, иначе я должен буду сказать, что дал их тебе. Отец грозится наложить арест на имущество Фаулера; тогда все обнаружится уже без моего участия. Он только что, уходя отсюда, сказал, что даст знать Коксу, чтобы описать имущество, если Фаулер не явится на этой неделе и не погасит задолженности. У отца сейчас туго с деньгами, он не намерен шутить, а ты понимаешь, что тебе грозит, если он узнает о тех ста фунтах, что ты присвоил. Ведь это не в первый раз! Постарайся достать деньги, да побыстрей, ясно?
- Ах, так? - с издевкой сказал Данси, подходя к брату и глядя ему прямо в лицо. - А может быть, ты сам достанешь деньги и избавишь меня от этой заботы? Раз ты был так добр, что дал их мне, то уж никак не откажешься возвратить их за меня - ведь ты же знаешь, что только братская любовь побудила тебя совершить этот благородный поступок.
Годфри закусил губу и сжал кулаки.
- Не подходи ко мне, не то полетишь у меня вверх тормашками.
- О нет, этого не будет, - ответил Данси, но на всякий случай повернулся на каблуках и отошел. - Ты ведь знаешь, какой я добрый брат. Стоит мне захотеть, и тебя в тот же час вышвырнут из дома с одним шиллингом на дорогу! Я мог бы рассказать сквайру, что его прекрасный сын женился на славной молодой женщине Молли Фаррен, а теперь очень несчастлив, ибо не может жить с женой-пьяницей. После этого я мог бы преспокойно сесть на твое место. Но ты видишь, я этого не делаю, я сговорчивый и добрый. Ты сделаешь для меня все на свете. Не сомневаюсь, что ты достанешь для меня и эти сто фунтов.
- Откуда я возьму деньги? - спросил Годфри, весь дрожа. - У меня нет за душой ни гроша. И напрасно ты думаешь, что тебе удастся занять мое место, тебя самого выгонят из дому, вот и все. Если ты вздумаешь донести на меня, я тоже кое-что расскажу. Любимец отца Боб, ты это прекрасно знаешь. Он будет только рад случаю избавиться от тебя.
- А, все равно! - сказал Данси, склонив голову набок и глядя в окно. - Будет очень приятно составить тебе компанию - ты такой прекрасный брат, а, кроме того, мы так привыкли ссориться друг с другом, что я просто не знаю, что буду делать без тебя. Но, пожалуй, будет еще лучше, если мы оба останемся дома, - я знаю, тебе это было бы больше по душе. Поэтому ты постараешься достать эту небольшую сумму, а я, хоть мне и жаль расстаться с тобой, пока прощаюсь.
Данстен двинулся к двери, но Годфри бросился за ним и, схватив его за руку, с проклятием воскликнул:
- Говорю тебе, нет у меня денег, и негде мне их достать.
- Займи у старика Кимбла.
- Ты же знаешь, он мне больше не даст, я и просить не стану.
- Ну, тогда продай Уайлдфайра.
- Да, легко сказать! А деньги-то нужны сейчас.
- Для этого стоит лишь поехать на нем на завтрашнюю охоту. Там ты, наверно, встретишь Брайса и Китинга. Да и не они одни будут рады купить у тебя такую лошадь!
- Может быть, но вернуться домой в восемь вечера, по уши забрызганным грязью? Я собираюсь на день рождения к миссис Осгуд. Там будут танцы.
- Ого! - сказал Данси, повернув голову и стараясь говорить тоненьким, жеманным голоском. - И там будет прелестная мисс Нэнси, и мы будем с ней танцевать и уверять ее, что никогда больше не будем плохо себя вести, и снова попадем к ней в милость, и…
- Не смей произносить имя мисс Нэнси, дурак, - закричал Годфри, багровея, - не то я тебя придушу!
- За что? - спросил Данси все тем же наигранным тоном, но взяв со стола хлыст и похлопывая себя рукояткой по ладони. - Тебе представляется весьма удобный случай. Я советую тебе снова вкрасться к ней в доверие. Тем самым ты выиграешь время; может, Молли в один прекрасный день выпьет лишнюю каплю опия и сделает тебя вдовцом. Мисс Нэнси будет не прочь стать твоей второй женой, разумеется, если не узнает о первой. А твой добрый брат будет хорошо хранить тайну, зная, что ты не забудешь о его нуждах.
- Слушай, - побледнев от волнения и дрожа, сказал Годфри, - мое терпение подходит к концу. Будь у тебя немного больше соображения, ты бы понял, что способен довести человека до крайности, когда ему все равно, куда кинуться. Пожалуй, это уже так. Я могу сам все открыть отцу; по крайней мере, хоть от тебя избавлюсь, если не выиграю ничего другого. Да и все равно он сам скоро узнает. Молли грозится прийти сюда и рассказать ему. Поэтому не льсти себя надеждой, что моя тайна стоит столько, сколько ты вздумаешь требовать. Ты вытягиваешь у меня столько денег, что мне нечем умиротворить ее, и в один прекрасный день она выполнит свою угрозу. Ты видишь, деваться мне некуда, поэтому я сам скажу отцу, а ты можешь убираться ко всем чертям.
Данси понял, что перегнул палку и что наступило время, когда даже слабохарактерный Годфри может на многое решиться. Все же он с равнодушным видом сказал:
- Как хочешь, но сначала я выпью глоток эля.
Он позвонил и, развалившись сразу на двух стульях, начал барабанить хлыстом по диванчику под окном.
Годфри все еще стоял у камина спиной к огню, беспокойно перебирая пальцами содержимое своих карманов и глядя в пол. Он обладал большой физической силой и смелостью, которая, однако, не помогала ему в тех случаях, когда врага нельзя было просто сбить с ног или задушить. Его природная слабохарактерность и трусость в моральных вопросах заявляли о себе еще больше, когда опасность, казалось, надвигалась отовсюду, и не успел он сгоряча бросить вызов Данстену и пойти навстречу возможному предательству с его стороны, как бедствия, неминуемо ожидавшие его после такого шага, показались ему еще более ужасными, чем нынешнее трудное положение. В последствиях признания можно было не сомневаться, они были ясны, в то время как брат мог и не выдать его. Представив себе картину того, что ждет его после признания, он начал колебаться и взвешивать разные возможности. Лишенный наследства сын мелкого сквайра, одинаково не склонный ни трудиться, ни попрошайничать, он был беспомощен, как вырванное с корнем дерево, которое по милости земли и неба поднялось было мощным стволом на том месте, где впервые оно пробилось из земли. У него еще могло бы хватить духа, чтобы подумать о работе, если бы это помогло ему завоевать Нэнси Лемметер, но раз он все равно безвозвратно потеряет вместе с наследством и ее, раз он должен порвать все свои связи, кроме той, которая его унижает и лишает смысла всякое стремление вернуть себе свои лучшие качества, ему после добровольного признания останется лишь "завербоваться в солдаты", в глазах почтенных семей - самый отчаянный шаг, равный чуть ли не самоубийству. Нет! Лучше довериться случаю, чем собственному решению, лучше сидеть на пиру и пить любимое вино, даже если над головой будет висеть меч, а сердце - трепетать от страха, чем кинуться в холодный мрак, где его не ждет ничего отрадного. Продать лошадь в качестве последней уступки Данстену теперь уже казалось ему более легким делом, нежели выполнить свою же угрозу. Он был горд и продолжать разговор с братом мог только в самых резких тонах. Данстен, казалось, только этого и ждал, ибо пил свой эль гораздо медленнее, чем обычно.
- Только ты один можешь, - разразился Годфри ожесточенной тирадой, - с таким хладнокровием требовать, чтобы я продал Уайлдфайра! Ведь это последнее, что я могу назвать своей собственностью, и лучшая лошадь, которую мне довелось видеть в жизни. Будь в тебе хоть капля гордости, ты постыдился бы того, что наши конюшни опустеют и все будут издеваться над нами. Но ты, я знаю, готов продать и самого себя, хотя бы ради удовольствия посмеяться над покупателем, который пошел на такую невыгодную сделку.
- Да, да, - миролюбиво отозвался Данстен, - я вижу, ты отдаешь мне должное. Ты знаешь, что я большой мастер соблазнять людей на покупки. Поэтому я советовал бы тебе поручить продажу Уайлдфайра мне. Я завтра с удовольствием отправлюсь на нем на охоту вместо тебя. Конечно, я не буду так хорош в седле, как ты, но ведь людям предстоит покупать лошадь, а не всадника.
- Да… Но доверить лошадь тебе?