С этими словами он заключил Елену в объятия и расцеловал ее в обе щеки. В гостиной с мягким стуком упала петушья корона. С Анютой всегда происходили странные вещи, лишь только поручик Мышлаевский появлялся в турбинской квартире. Хозяйственные предметы начинали сыпаться из рук Анюты: каскадом падали ножи, если это было в кухне, сыпались блюдца с буфетной стойки; Аннушка становилась рассеянной, бегала без нужды в переднюю и там возилась с калошами, вытирая их тряпкой до тех пор, пока не чвакали короткие, спущенные до каблуков шпоры и не появлялся скошенный подбородок, квадратные плечи и синие бриджи. Тогда Аннушка закрывала глаза и боком выбиралась из тесного, коварного ущелья. И сейчас в гостиной, уронив метелку, она стояла в задумчивости и смотрела куда-то вдаль, через узорные занавеси, в серое, облачное небо.
- Витька, Витька, - говорила Елена, качая головой, похожей на вычищенную театральную корону, - посмотреть на тебя, здоровый ты парень, с чего ж ты так ослабел вчера? Садись, пей чаек, может, тебе полегчает.
- А ты, Леночка, ей-богу, замечательно выглядишь сегодня. И капот тебе идет, клянусь честью, - заискивающе говорил Мышлаевский, бросая легкие, быстрые взоры в зеркальные недра буфета, - Карась, глянь, какой капот. Совершенно зеленый. Нет, до чего хороша.
- Очень красива Елена Васильевна, - серьезно и искренне ответил Карась.
- Это электрик, - пояснила Елена, - да ты, Витенька, говори сразу - в чем дело?
- Видишь ли, Лена, ясная, после вчерашней истории мигрень у меня может сделаться, а с мигренью воевать невозможно…
- Ладно, в буфете.
- Вот, вот… Одну рюмку… лучше всяких пирамидонов.
Страдальчески сморщившись, Мышлаевский один за другим проглотил два стаканчика водки и закусил их обмякшим вчерашним огурцом. После этого он объявил, что будто бы только что родился, и изъявил желание пить чай с лимоном.
- Ты, Леночка, - хрипловато говорил Турбин, - не волнуйся и поджидай меня, я съезжу, запишусь и вернусь домой. Касательно военных действий не беспокойся, будем мы сидеть в Городе и отражать этого миленького украинского президента - сволочь такую.
- Не послали бы вас куда-нибудь?
Карась успокоительно махнул рукой.
- Не беспокойтесь, Елена Васильевна. Во-первых, должен вам сказать, что раньше двух недель дивизион ни в коем случае и готов не будет, лошадей еще нет и снарядов. А когда и будет готов, то, без всяких сомнений, останемся мы в Городе. Вся армия, которая сейчас формируется, несомненно, будет гарнизоном Города. Разве в дальнейшем, в случае похода на Москву…
- Ну, это когда еще там… Эгм…
- Это с Деникиным нужно будет соединиться раньше…
- Да вы напрасно, господа, меня утешаете, я ничего ровно не боюсь, напротив, одобряю.
Елена говорила действительно бодро, и в глазах ее уже была деловая будничная забота. "Довлеет дневи злоба его".
- Анюта, - кричала она, - миленькая, там на веранде белье Виктора Викторовича. Возьми его, детка, щеткой хорошенько, а потом сейчас же стирай.
Успокоительнее всего на Елену действовал укладистый маленький голубоглазый Карась. Уверенный Карась в рыженьком френче был хладнокровен, курил и щурился.
В передней прощались.
- Ну, да хранит вас Господь, - сказала Елена строго и перекрестила Турбина. Так же перекрестила она и Карася и Мышлаевского. Мышлаевский обнял ее, а Карась, туго перепоясанный по широкой талии шинели, покраснев, нежно поцеловал ее обе руки.
- Господин полковник, - мягко щелкнув шпорами и приложив руку к козырьку, сказал Карась, - разрешите доложить?
Господин полковник сидел в низеньком зеленоватом будуарном креслице на возвышении вроде эстрады в правой части магазина за маленьким письменным столиком. Груды голубоватых картонок с надписью "Мадам Анжу. Дамские шляпы" возвышались за его спиной, несколько темня свет из пыльного окна, завешенного узористым тюлем. Господин полковник держал в руке перо и был на самом деле не полковником, а подполковником в широких золотых погонах, с двумя просветами и тремя звездами и со скрещенными золотыми пушечками. Господин полковник был немногим старше самого Турбина - было ему лет тридцать, самое большое тридцать два. Его лицо, выкормленное и гладко выбритое, украшалось черными, подстриженными по-американски усиками. В высшей степени живые и смышленые глаза смотрели явно устало, но внимательно.
Вокруг полковника царил хаос мироздания. В двух шагах от него в маленькой черной печечке трещал огонь, с узловатых черных труб, тянущихся за перегородку и пропадавших там в глубине магазина, изредка капала черная жижа. Пол, как на эстраде, так и в остальной части магазина переходивший в какие-то углубления, был усеян обрывками бумаги и красными и зелеными лоскутками материи. На высоте, над самой головой полковника трещала, как беспокойная птица, пишущая машинка, и когда Турбин поднял голову, увидал, что пела она за перилами, висящими под самым потолком магазина. За этими перилами торчали чьи-то ноги и зад в синих рейтузах, а головы не было, потому что ее срезал потолок. Вторая машинка стрекотала в левой части магазина, в неизвестной яме, из которой виднелись яркие погоны вольноопределяющегося и белая голова, но не было ни рук, ни ног.
Много лиц мелькало вокруг полковника, мелькали золотые пушечные погоны, громоздился желтый ящик с телефонными трубками и проволоками, а рядом с картонками грудами лежали, похожие на банки с консервами, ручные бомбы с деревянными рукоятками и несколько кругов пулеметных лент. Ножная швейная машина стояла под левым локтем г-на полковника, а у правой ноги высовывал свое рыльце пулемет. В глубине и полутьме, за занавесом на блестящем пруте, чей-то голос надрывался, очевидно, в телефон: "Да… да… говорю. Говорю: да, да. Да, я говорю". Бррынь-ынь… - проделал звоночек… Пи-у, - спела мягкая птичка где-то в яме, и оттуда молодой басок забормотал:
- Дивизион… слушаю… да… да.
- Я слушаю вас, - сказал полковник Карасю.
- Разрешите представить вам, господин полковник, поручика Виктора Мышлаевского и доктора Турбина. Поручик Мышлаевский находится сейчас во второй пехотной дружине, в качестве рядового, и желал бы перевестись во вверенный вам дивизион по специальности. Доктор Турбин просит о назначении его в качестве врача дивизиона.
Проговорив все это, Карась отнял руку от козырька, а Мышлаевский козырнул. "Черт… надо будет форму скорее одеть", - досадливо подумал Турбин, чувствуя себя неприятно без шапки, в качестве какого-то оболтуса в черном пальто с барашковым воротником. Глаза полковника бегло скользнули по доктору и переехали на шинель и лицо Мышлаевского.
- Так, - сказал он, - это даже хорошо. Вы где, поручик, служили?
- В тяжелом N дивизионе, господин полковник, - ответил Мышлаевский, указывая таким образом свое положение во время германской войны.
- В тяжелом? Это совсем хорошо. Черт их знает: артиллерийских офицеров запихнули чего-то в пехоту. Путаница.
- Никак нет, господин полковник, - ответил Мышлаевский, прочищая легоньким кашлем непокорный голос, - это я сам добровольно попросился ввиду того, что спешно требовалось выступить под Пост-Волынский. Но теперь, когда дружина укомплектована в достаточной мере…
- В высшей степени одобряю… хорошо, - сказал полковник и действительно в высшей степени одобрительно посмотрел в глаза Мышлаевскому. - Рад познакомиться… Итак… ах, да, доктор? И вы желаете к нам? Гм…
Турбин молча склонил голову, чтобы не отвечать "так точно" в своем барашковом воротнике.
- Гм… - полковник глянул в окно, - знаете, это мысль, конечно, хорошая. Тем более что на днях возможно… Тэк-с… - Он вдруг приостановился, чуть прищурил глазки и заговорил, понизив голос: - Только… как бы это выразиться… Тут, видите ли, доктор, один вопрос… Социальные теории и… гм… вы социалист? Не правда ли? Как все интеллигентные люди? - Глазки полковника скользнули в сторону, а вся его фигура, губы и сладкий голос выразили живейшее желание, чтобы доктор Турбин оказался именно социалистом, а не кем-нибудь иным. - Дивизион у нас так и называется - студенческий, - полковник задушевно улыбнулся, не показывая глаз. - Конечно, несколько сентиментально, но я сам, знаете ли, университетский.
Турбин крайне разочаровался и удивился. "Черт… Как же Карась говорил?.." Карася он почувствовал в этот момент где-то у правого своего плеча и, не глядя, понял, что тот напряженно желает что-то дать ему понять, но что именно - узнать нельзя.
- Я, - вдруг бухнул Турбин, дернув щекой, - к сожалению, не социалист, а… монархист. И даже, должен сказать, не могу выносить самого слова "социалист". А из всех социалистов больше всех ненавижу Александра Федоровича Керенского.
Какой-то звук вылетел изо рта у Карася сзади, за правым плечом Турбина. "Обидно расставаться с Карасем и Витей, - подумал Турбин, - но шут его возьми, этот социальный дивизион".
Глазки полковника мгновенно вынырнули на лице, и в них мелькнула какая-то искра и блеск. Рукой он взмахнул, как будто желая вежливенько закрыть рот Турбину, и заговорил:
- Это печально. Гм… очень печально… Завоевания революции и прочее… У меня приказ сверху: избегать укомплектования монархическими элементами, ввиду того что население… необходима, видите ли, сдержанность. Кроме того, гетман, с которым мы в непосредственной и теснейшей связи, как вам известно… печально… печально…
Голос полковника при этом не только не выражал никакой печали, но, наоборот, звучал очень радостно, и глазки находились в совершеннейшем противоречии с тем, что он говорил.
"Ага-а? - многозначительно подумал Турбин. - Дурак я… а полковник этот не глуп. Вероятно, карьерист, судя по физиономии, но это ничего".
- Не знаю уж, как и быть… ведь в настоящий момент, - полковник жирно подчеркнул слово "настоящий", - так в настоящий момент, я говорю, непосредственной нашей задачей является защита Города и гетмана от банд Петлюры и, возможно, большевиков. А там, там видно будет… Позвольте узнать, где вы служили, доктор, до сего времени?
- В тысяча девятьсот пятнадцатом году, по окончании университета экстерном, в венерологической клинике, затем младшим врачом в Белградском гусарском полку, а затем ординатором тяжелого трехсводного госпиталя. В настоящее время демобилизован и занимаюсь частной практикой.
- Юнкер! - воскликнул полковник. - Попросите ко мне старшего офицера.
Чья-то голова провалилась в яме, а затем перед полковником оказался молодой офицер, черный, живой и настойчивый. Он был в круглой барашковой шапке, с малиновым верхом, перекрещенным галуном, в серой, длинной a la Мышлаевский шинели, с туго перетянутым поясом, с револьвером. Его помятые золотые погоны показывали, что он штабс-капитан.
- Капитан Студзинский, - обратился к нему полковник, - будьте добры отправить в штаб командующего отношение о срочном переводе ко мне поручика… э…
- Мышлаевский, - сказал, козырнув, Мышлаевский.
- …Мышлаевского, по специальности, из второй дружины. И туда же отношение, что лекарь… э?
- Турбин…
- Турбин мне крайне необходим в качестве врача дивизиона. Просим о срочном его назначении.
- Слушаю, господин полковник, - с неправильными ударениями ответил офицер и козырнул. "Поляк", - подумал Турбин.
- Вы, поручик, можете не возвращаться в дружину (это Мышлаевскому). Поручик примет четвертый взвод (офицеру).
- Слушаю, господин полковник.
- Слушаю, господин полковник.
- А вы, доктор, с этого момента на службе. Предлагаю вам явиться сегодня через час на плац Александровской гимназии.
- Слушаю, господин полковник.
- Доктору немедленно выдать обмундирование.
- Слушаю.
- Слушаю, слушаю! - кричал басок в яме.
- Слушаете? Нет. Говорю: нет… Нет, говорю, - кричало за перегородкой.
- Брры-ынь… Пи… Пи-у, - пела птичка в яме.
- Слушаете?..
- "Свободные вести"! "Свободные вести"! Ежедневная новая газета "Свободные вести"! - кричал газетчик-мальчишка, повязанный сверх шапки бабьим платком. - Разложение Петлюры. Прибытие черных войск в Одессу. "Свободные вести"!
Турбин успел за час побывать дома. Серебряные погоны вышли из тьмы ящика в письменном столе, помещавшемся в маленьком кабинете Турбина, примыкавшем к гостиной. Там белые занавеси на окне застекленной двери, выходящей на балкон, письменный стол с книгами: и чернильным прибором, полки с пузырьками лекарств и приборами, кушетка, застланная чистой простыней. Бедно и тесновато, но уютно.
- Леночка, если сегодня я почему-либо запоздаю и если кто-нибудь придет, скажи - приема нет. Постоянных больных нет… Поскорее, детка.
Елена торопливо, оттянув ворот гимнастерки, пришивала погоны… Вторую пару, защитных зеленых с черным просветом, она пришила на шинель.
Через несколько минут Турбин выбежал через парадный ход, глянул на белую дощечку:
Доктор А. В. Турбин.
Венерические болезни и сифилис.
606-914.
Прием с 4-х до 6-ти.
Приклеил поправку "С 5-ти до 7-ми" и побежал вверх, по Алексеевскому спуску.
- "Свободные вести"!
Турбин задержался, купил у газетчика и на ходу развернул газету:
Беспартийная демократическая газета.
Выходит ежедневно.
13 декабря 1918 года.
Вопросы внешней торговли и, в частности, торговли с Германией заставляют нас…
- Позвольте, а где же?.. Руки зябнут.
По сообщению нашего корреспондента, в Одессе ведутся переговоры о высадке двух дивизий черных колониальных войск Консул Энно не допускает мысли, чтобы Петлюра…
- Ах, сукин сын, мальчишка!
Перебежчики, явившиеся вчера в штаб нашего командования на Посту-Волынском, сообщили о все растущем, разложении в рядах банд Петлюры. Третьего дня конный полк в районе Коростеня открыл огонь по пехотному полку сечевых стрельцов. В бандах Петлюры наблюдается сильное тяготение к миру. Видимо, авантюра Петлюры идет к краху. По сообщению того же перебежчика, полковник Болботун, взбунтовавшийся против Петлюры, ушел в неизвестном направлении со своим полком и четырьмя орудиями. Болботун склоняется к гетманской ориентации.
Крестьяне ненавидят Петлюру за реквизиции. Мобилизация, объявленная им в деревнях, не имеет никакого успеха. Крестьяне массами уклоняются от нее, прячась в лесах.
- Предположим… ах, мороз проклятый… Извините.
- Батюшка, что ж вы людей давите? Газетки дома надо читать…
- Извините…
Мы всегда утверждали, что авантюра Петлюры…
- Вот мерзавец! Ах ты ж, мерзавцы…
Кто честен и не волк,
идет в добровольческий полк…
- Иван Иванович, что это вы сегодня не в духе?
- Да жена напетлюрила. С самого утра сегодня болботунит…
Турбин даже в лице изменился от этой остроты, злобно скомкал газету и швырнул ее на тротуар. Прислушался.
Бу-у, - пели пушки. У-уух, - откуда-то, из утробы земли, звучало за городом.
- Что за черт?
Турбин круто повернулся, поднял газетный ком, расправил его и прочитал еще раз на первой странице внимательно:
В районе Ирпеня столкновения наших разведчиков с отдельными группами бандитов Петлюры.
На Серебрянском направлении спокойно.
В Красном Трактире без перемен
В направлении Боярки полк гетманских сердюков лихой атакой рассеял банду в полторы тысячи человек. В плен взято два человека.
Гу… гу… гу… Бу… бу… бу… - ворчала серенькая зимняя даль где-то на юго-западе. Турбин вдруг открыл рот и побледнел. Машинально запихнул газету в карман. От бульвара, по Владимирской улице, чернела и ползла толпа… Прямо по мостовой шло много людей в черных пальто… Замелькали бабы на тротуарах. Конный, из Державной варты, ехал, словно предводитель. Рослая лошадь прядала ушами, косилась, шла боком. Рожа у всадника была растерянная. Он изредка что-то выкрикивал, помахивая нагайкой для порядка, и выкриков его никто не слушал. В толпе, в передних рядах, мелькнули золотые ризы и бороды священников, колыхнулась хоругвь. Мальчишки сбегались со всех сторон.
- "Вести"! - крикнул газетчик и устремился к толпе.
Поварята в белых колпаках с плоскими донышками выскочили из преисподней ресторана "Метрополь". Толпа расплывалась по снегу, как чернила по бумаге.
Желтые длинные ящики колыхались над толпой. Когда первый поравнялся с Турбиным, тот разглядел угольную корявую надпись на его боку:
"Прапорщик Юцевич".
На следующем:
"Прапорщик Иванов".
На третьем:
"Прапорщик Орлов".
В толпе вдруг возник визг. Седая женщина, в сбившейся на затылок шляпе, спотыкаясь и роняя какие-то свертки на землю, врезалась с тротуара в толпу.
- Что это такое? Ваня?! - залился ее голос. Кто-то, бледнея, побежал в сторону. Взвыла одна баба, за нею другая.
- Господи Исусе Христе! - забормотали сзади Турбина. Кто-то давил его в спину и дышал в шею.
- Господи… последние времена. Что ж это, режут людей?.. Да что ж это…
- Лучше я уж не знаю что, чем такое видеть.
- Что? Что? Что? Что? Что такое случилось? Кого это хоронят?
- Ваня! - завывало в толпе.
- Офицеров, что порезали в Попелюхе, - торопливо, задыхаясь от желания первым рассказать, бубнил голос, - выступили в Попелюху, заночевали всем отрядом, а ночью их окружили мужики с петлюровцами и начисто всех порезали. Ну, начисто… Глаза повыкалывали, на плечах погоны повырезали. Форменно изуродовали.
- Вот оно что? Ах, ах, ах…
- Вот оно что? Ах, ах, ах…
"Прапорщик Коровин",
"Прапорщик Гердт", -
проплывали желтые гробы.
- До чего дожили… Подумайте.
- Междоусобные брани.
- Да как же?..
- Заснули, говорят…
- Так им и треба… - вдруг свистнул в толпе за спиной Турбина черный голосок, и перед глазами у него позеленело. В мгновение мелькнули лица, шапки. Словно клещами, ухватил Турбин, просунув руку между двумя шеями, голос за рукав черного пальто. Тот обернулся и впал в состояние ужаса.
- Что вы сказали? - шипящим голосом спросил Турбин и сразу обмяк.
- Помилуйте, господин офицер, - трясясь в ужасе, ответил голос, - я ничего не говорю. Я молчу. Что вы-с? - голос прыгал.
Утиный нос побледнел, и Турбин сразу понял, что он ошибся, схватил не того, кого нужно. Под утиным барашковым носом торчала исключительной благонамеренности физиономия. Ничего ровно она не могла говорить, и круглые глазки ее закатывались от праха.
Турбин выпустил рукав и в холодном бешенстве начал рыскать глазами по шапкам, затылкам и воротникам, кипевшим вокруг него. Левой рукой он готовился что-то ухватить, а правой придерживал в кармане ручку браунинга. Печальное пение священников проплывало мимо, и рядом, надрываясь, голосила баба в платке. Хватать было решительно некого, голос словно сквозь землю провалился. Проплыл последний гроб.
"Прапорщик Морской", -
пролетели какие-то сани.
- "Вести"! - вдруг под самым ухом Турбина резнул сиплый альт.
Турбин вытащил из кармана скомканный лист и, не помня себя, два раза ткнул им мальчишке в физиономию, приговаривая со скрипом зубовным: