В своей книге "Мы разведка" И. А. Бородулин рассказывает о том, как воевал он и его боевые друзья. К концу войны на личном боевом счету разведчика было 19 "языков" (пленных), захваченных им в дерзких и отчаянно смелых операциях, и несколько десятков уничтоженных в рукопашных схватках врагов…
Содержание:
ГЛАВА ПЕРВАЯ - ПРОЩАЙ, ИНСТИТУТ, ПРОЩАЙ, "ГРАЖДАНКА" 2
ГЛАВА ВТОРАЯ - РАЗВЕДШКОЛА 3
ГЛАВА ТРЕТЬЯ - В ДЕСЯТОЙ ГВАРДЕЙСКОЙ 4
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ - ПЕРВЫЙ "ЯЗЫК" 5
ГЛАВА ПЯТАЯ - ОПЕРАЦИЯ "ТИШИНА" 6
ГЛАВА ШЕСТАЯ - СОПКА РАСОХИНСКАЯ 9
ГЛАВА СЕДЬМАЯ - НОКАУТ В ТРАНШЕЕ 10
ГЛАВА ВОСЬМАЯ - ПАУЛЬ-ПАВЕЛ ПЫТАЕТСЯ МСТИТЬ 12
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ - ПОБОИЩЕ У ОРЛИНОГО ГНЕЗДА 14
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ - ПО ВРАЖЕСКИМ ТЫЛАМ. СТРАННЫЙ БОЙ 15
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ - ЗОВЕТ ИВАН БОГАТЫРЬ 17
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ - "ЗАДАНИЕ - УКРАСТЬ ПОЛКОВНИКА!" 19
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ - "РУМЫНСКИЙ БЛЮЗ" 20
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ - ЧТО ТАКОЕ "НЕ ВЕЗЕТ" 22
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ - ЧП 23
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ - ДЕВУШКА ИЗ ТБИЛИСИ 25
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ - ВИЗИТ НА ВЫСОТУ ЧЕЛНОК 26
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ - РАЗВЕДКА БОЕМ 27
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ - ВПЕРЕД! 29
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ - В СЕВЕРНОЙ НОРВЕГИИ 31
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ - ДОРОГАМИ ПОЛЬШИ. ГЕСТАПО 32
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ - НАША ВЗЯЛА! 36
Иван Бородулин
Мы - разведка
Документальная повесть
Удивительны человеческие судьбы. Есть люди, на долю которых жизнь отпускает так много превратностей, невзгод и приключений, что их хватило бы доброму десятку шестидесятилетних.
Один из таких людей живет в Мурманске. Это молчаливый, малоприметный человек с чуть тронутыми сединой висками. На его худощавом смуглом лице глубокими складками расписались сорок девять лет, морские ветры и война.
…В Мурманском областном драмтеатре на торжественном заседании, посвященном 20-летию великой Победы, чествовали воинов - Героев Советского Союза, вручали им золотые часы с юбилейной надписью. Потом военный комиссар области гордо и тепло сказал о кавалерах ордена Славы трех степеней - высшей солдатской награды, назвал имена…
"…гвардии старшина запаса Бородулин Иван Алексеевич".
В зале смущенно поднялся сугубо штатский человек.
Ему долго и бурно аплодировал весь зал - от президиума до дежурных у входных дверей.
Потом мне довелось встретиться с Иваном Алексеевичем по долгу журналистской службы. Интервью было длинным, но, если можно так сказать, малопродуктивным.
- Значит, воевал в Заполярье, в 10-й гвардейской дивизии?
- Точно.
- А где?
- В разведке.
- А не могли бы вы рассказать о тех боевых делах, за которые получили награды?
- "Языков" таскали.
- И сколько же "натаскали"?
- Девятнадцать.
- Лично или вместе с товарищами?
- Ясное дело, с товарищами. И лично.
- Ну, а второй орден за что дали?
- За выполнение задания.
Вот таким образом и тянулась беседа. Мой собеседник выстреливал одним-двумя словами и невозмутимо ждал очередного вопроса. Однако, несмотря на всю скупость и односложность ответов, я узнал достаточно, чтобы без колебаний написать первый абзац об удивительности судеб.
Да, многое выпало на долю этого обыкновенного человека в годы войны и после нее. Не каждому дано пройти три фронта разведчиком, постоянно глядеть в лицо смерти и остаться в живых.
В 1941 году, когда гитлеровцы напали на нашу страну, Иван Бородулин был призван в армию с первого курса Ленинградского горного института. Учился в школе разведчиков. Был участником военного парада на Красной площади 7 ноября 1941 года, а в мае 1945 года расписался на рейхстаге. Первый раз его ранило на льду Ладожского озера в январе 1942 года и последний раз - 11 мая 1945 года северо-западнее Берлина.
Продолжительное время старшина Иван Бородулин командовал взводом разведки 28-го стрелкового полка 10-й гвардейской дивизии, действовавшей на Мурманском направлении. Он и его товарищи ходили по тылам врага, брали "языков", участвовали в освобождении Северной Норвегии, а затем вместе с 10-й гвардейской воевали на дорогах Польши, брали Штеттин и другие крепости на северо-востоке Германии.
Из армии демобилизованный 26-летний старшина принес три ордена Славы всех степеней, несколько медалей, польский боевой орден и старую мечту о высшем образовании.
Приехав на родину, в Карелию, Иван Бородулин работал секретарем Питкярантского райкома комсомола, а через год, загоревшись морем, решил пытать счастья в Мурманском мореходном училище. На экзамены он опоздал и пошел плавать в траловый флот матросом. Потом - школа усовершенствования командного состава. Она дала Бородулину диплом штурмана малого плавания и рабочее место в судоводительской рубке. И опять рейсы, рыба. Ступеньки на служебной лестнице: он - третий, второй и старший помощник капитана. Море любит сильных, но оно отнюдь не бережно обращается с ними. Здоровье запросило берега, и завтрашний капитан траулера уходит в диспетчеры рыбного порта. Утешением служит появившаяся возможность получить высшее образование. Бородулин поступает на заочное отделение Петрозаводского госуниверситета и, окончив историко-филологический факультет, получает диплом учителя.
Сейчас Иван Алексеевич Бородулин работает в автомотоклубе Мурманского ДОСААФа - учит допризывников водить мотоцикл и разбирать его железные внутренности.
Я спросил:
- Почему же так, старший штурман, дипломированный учитель и вдруг - инструктор по мотоделу?
Иван Алексеевич ответил не сразу и с каким-то едва уловимым вызовом:
- А мне нравится с ребятами, когда у них глаза горят,
- И как работа, удовлетворяет?
- Ясное дело. В прошлом году шестерых отправил в армию перворазрядниками. Очень нужно, чтоб наши ребята больше умели до призыва.
После войны многие большие военачальники написали мемуары, рассказали о стратегических замыслах, крупных операциях и сражениях.
Но кроме стратегии была на войне и повседневная "черная" работа, детали которой трудно запомнить и о которой ничего не записывалось в штабных документах. Работу эту делали люди. Они не совершали особых подвигов, и слава о них редко выходила за пределы полка или батальона. Но они отважно дрались, получали ордена, погибали в бою и умирали в госпиталях. Память о них неистребимо живет в семьях и на безымянных обелисках братских могил. А надо, чтоб их имена знали и помнили люди нового поколения, вся молодежь, а не только сыновья солдат. Рассказать о тех, кто мужественно бился и погиб за Родину, - высокий и неотложный долг оставшихся в живых.
Все эти соображения, одно за другим, я высказывал Ивану Алексеевичу Бородулину, убеждая его взяться за книжку о разведчиках. Сначала он отказался наотрез, потом обещал подумать, а через три дня позвонил по телефону и сказал, что попробует.
Перед тобой, читатель, книга, в которой ничего не выдумано и все герои которой носят свои имена и фамилии.
А. Краснобаев
полковнику АНАТОЛИЮ ПАСЬКО,
лейтенанту ВИКТОРУ БАЛУХИНУ,
лейтенанту НИКОЛАЮ МОРОЗОВУ,
старшине ДМИТРИЮ ДОРОФЕЕВУ,
сержанту НИКОЛАЮ БЕРЬЯЛОВУ,
ефрейтору ПЕТРУ ГРИШКИНУ
сержанту ВИКТОРУ ФОМИЧЕВУ,
сержанту ЮРИЮ КРЫЛОВУ,
сержанту МИХАИЛУ СЫРИНУ,
сержанту СЕРГЕЮ СМИРНОВУ,
ефрейтору НИКОЛАЮ РАСОХИНУ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ПРОЩАЙ, ИНСТИТУТ, ПРОЩАЙ, "ГРАЖДАНКА"
Тысяча девятьсот сорок первый год для меня и моих ровесников начался безоблачно. Мы, недавние десятиклассники, простившись со школой, как говорится, вышли в люди, на самостоятельную дорогу. Мы завели длинные и широкие, по моде, брюки, солидно, баском бросали в парикмахерских: "Побриться!" - и не особенно задумывались над какими-либо жизненными проблемами.
В Европе шла война. Мы читали в газетах, что германские войска взяли Варшаву, что пал Париж и немцы вошли в Прагу. Мы знали, что есть фашисты, Гитлер, но ставили их в своем понимании на те же полочки, что и англо-французских империалистов во главе с Черчиллем и Даладье.
Мы считали, что Красная Армия всех сильней и если кто-нибудь посмеет сунуть "свое свиное рыло в наш советский огород", то будет бит "малой кровью и могучим ударом". Мы пели "Если завтра война, если завтра в поход", нимало не представляя себе, а что будет, если завтра действительно война. Мы пели потому, что песни были бодрые, правильные и соответствовали нашему настроению. И, конечно, каждый из нас в то же время в меру сил и материальных возможностей двигался избранной дорогой в инженеры, врачи, агрономы.
Мои детство и отрочество, проходившие в лесах Карелии (есть там деревня Песчаная, моя родина), не были насыщены изобилием материальных благ, и поэтому стипендия в 300 рублей, положенная мне как студенту Ленинградского горного института, была значительной суммой. Во всяком случае, мне запросто удавалось сводить концы с концами в своем студенческом бюджете и лишь изредка взимать родственную дань с тетки, да и то, главным образом, в виде бесплатных обедов и ужинов.
Майские и июньские дни 1941 года в Ленинграде были теплыми и светлыми. По неписаной традиции наша студенческая братва запросто лишала себя сна и, несмотря на сессию, трудные экзамены, бодрствовала белыми ночами в ленинградских парках и скверах.
Воскресный день 22 июня тоже был теплым, солнечным, и я долго не мог поверить в ошеломляющую новость: "Война!", не сразу понял страшный смысл этого зазвучавшего по-новому - совсем не так, как в песнях, - слова. Война! Надо было что-то делать, куда-то бежать, кому-то помогать. Но я не знал, что делать и куда бежать.
Вывел меня из этой растерянности Володька Пантелеев, мой дружок и однокашник. Он влетел в комнату с восторженным воплем:
- Слыхал, Борода! Немцы-то, гады… Ух и врежем мы им!
Отец у Володьки был военным, и все, что говорил Пантелеев, было для меня непререкаемо и авторитетно.
- А чего это они, Володь? Как же так? Не нападать подписались…
- Фашисты! - убежденно произнес Володька и приказал: - Собирайсь!
- Куда?
- Как куда? В действующую. В военкомат, Борода. (До сих пор безбородый, я несколько лет стоически носил эту школьную пофамильную кличку.)
На улицах было оживленнее, чем всегда. Двигались воинские подразделения. Спешили прохожие, серьезные, озабоченные. Лица постовых милиционеров были каменными и чуть-чуть растерянными. В трамвае мы тоже не увидели улыбок.
И вот только тут, глядя на притихших и хмурых пассажиров, я вдруг понял, что все мои обычные дела и заботы с этого утра летят к чертовой бабушке и начинается нечто новое и интересное.
Во дворе и в коридорах военкомата было без пяти минут столпотворение - шла мобилизация. Толкаясь по кабинетам, мы встретили много своих сверстников, явившихся сюда с той же целью, - призваться на фронт. Объединенными силами нам, в конце концов, удалось пробиться в комнату, где сидел за столом немолодой и какой-то взъерошенный военный с двумя шпалами на петлицах.
- Товарищ майор, - блеснув познаниями в рангах, выдвинулся вперед Володька. - Мы в этот грозный час, когда Родина… когда грозит опасность… Мы бы хотели…
Майор в секунду понял все и без церемоний заявил, чтобы мы убирались.
- Идите и учитесь. Понадобитесь - вызовем. Все.
Выйдя на улицу, мы с Володькой единодушно признали, что военкоматовец - служака и бюрократ. Потом мы долго придумывали варианты, как бы все-таки попасть на фронт.
- Айда в райком! - Володька уже тянул меня за рукав. - Помнишь, в гражданскую райкомы комсомола ребят направляли? Ввалимся и не уйдем, пока не пошлют.
В райкоме таких, как мы, оказалось что семечек в тыкве.
У кабинетов секретарей толпилась буйная и говорливая орава парней постарше и посильнее нас. Уцепив за локоть пробегавшую мимо знакомую девушку, Пантелеев попросил ее составить протекцию и провести к секретарю без очереди, мол, по важному государственному делу. Но та по-дружески посоветовала не терять времени зря и ехать в институт, где нам скажут, что делать.
В институте мы потолкались часа два, поговорили с ребятами и, ничего не добившись, отправились по домам.
Тетка, у которой я квартировал, только что проводила в армию мужа и, рыдая, ходила по квартире, не зная, за что приняться. Я пробовал успокоить ее, говорил что-то, но, видно, совсем не те слова, потому что тетка плакала еще пуще.
Прошло несколько дней. Наш институт готовился к эвакуации, а студентов мобилизовали на строительство оборонительных рубежей.
В один из июльских дней на грузовиках мы выехали на московскую автостраду, не доезжая Новгорода свернули на проселок и через некоторое время остановились в лесу. В ту же ночь начали работать. Пилили лес, рыли траншеи и ладили бревенчатые накаты. Старались изо всех сил, хотя, по совести говоря, никто из нас тогда не верил в пользу этой работы. Никто не верил, что немцы смогут пройти так далеко. Мы считали, что Красная Армия вот-вот соберется с силами и начнет наступать до самого Берлина без передыху. А все эти траншеи и накаты так, больше с перепугу, делаются.
Но день за днем мы постепенно вылечивались от наивности и мальчишества. Сводки с фронта были невеселыми - наши войска оставляли один город за другим, хоть "после ожесточенных боев", хоть "нанося противнику тяжелые потери", но оставляли.
Мы читали, что фашисты зверствуют, расправляются с мирными гражданами, не успевшими уйти на восток, а потом сами увидели беженцев, наших советских людей, в изнеможении бредущих по дорогам со своими пожитками.
Наконец работы на оборонительном рубеже были закончены, и студентов строительное начальство отправило по домам, но теперь уж в пешем порядке, снабдив небогатым дорожным пайком.
К тому времени Ленинград оказался в блокаде, и мы с Володькой решили пробираться в Петрозаводск, куда, как я знал, эвакуировались тетка и младшая сестренка.
Однажды, когда мы с Пантелеевым остановились на привал, из лесу настороженно вышел высокий блондинистый парень, ну прямо-таки Геркулес. Увидя нас, гигант осведомился:
- Вы кто?
- А ты кто?
- Власов Сергей, - парень сбросил котомку и присел. - От немца драпаем. И стадо угоняем. Колхозники мы. Почитай, верст триста отмахали.
Так я познакомился с человеком, который потом стал моим боевым товарищем по разведке и с которым мы не один год делились сухарями, табаком и патронами.
Узнав, кто мы и куда направляемся, Власов заявил подошедшим колхозникам, что дальше он с ними не пойдет, что теперь опасность позади и стадо можно пригнать к месту без его помощи.
- А я вот со студентами, на фронт, - сказал Сергей. Колхозники снабдили нас хлебом, мясом и пожелали, как своим сынам, сберечь головы и воевать героями.
На третий день мы пришли в Петрозаводск. Этот город лихорадила эвакуация, и сколько мы ни бегали, так ничего и не смогли добиться - в военкомате, в других организациях нас считали чужими и даже подозрительными. Удалось выяснить, что мои родственники уже уехали из Петрозаводска в Пудож. Ничего не оставалось, как двигаться туда же, на восточный берег Онежского озера.
Район пристани и все близлежащие улицы были забиты людьми и вещами. Оказалось, что основная эвакуация населения и различного имущества проходила как раз через озеро. Были мобилизованы все плавучие средства: буксиры, баржи, карбасы - но вся эта мелкая озерная посуда не управлялась с перевозкой людей.
В первую очередь отправляли женщин, детей и стариков. В суматохе нам удалось проскользнуть мимо охраны на пристань и забраться на одну из барж, готовую к отправлению. Но вскоре появился патруль и в два счета выдворил нас: выяснилось, что эта баржа предназначалась только для детей.
Не долго размышляя, мы тут же нацелились на другую баржу, на сей раз спрятались - забились за чьи-то объемистые узлы.
Отплыли. А через час нас догнали фашистские самолеты. Они швыряли бомбы и стреляли, как на учебном полигоне.
Катер, буксировавший нашу баржу, загорелся и через некоторое время затонул.