Однажды, возвращаясь с наблюдательного пункта, я заметил, что мой связной Ваня Ромахин то и дело поглядывает на меня, не решаясь о чем-то спросить. Наконец, он не выдержал:
- Может зайдем, командир, к девочкам?
- К каким девочкам? - остановился я в изумлении.
- Да тут недалеко живут, - сказал он и пояснил: - Снайпера. Недавно прибыли.
- А откуда тебе это известно?
- Мы у них уже были с Дудочкой.
- Понятно, но откуда вы с Дудочкой узнали про них?
- Брось притворяться, командир. Весь полк про то знает.
- Видать, ты разведчик первого класса. Не то, что я. Ладно, зайдем. Показывай дорогу.
Ромахин заметно оживился:
- Правильно, командир. Девочки хорошенькие. Из учителей.
Землянка снайперов оказалась в расположении штаба первого батальона. Девчата, видимо, только-только отобедали, и одна из них на улице мыла посуду.
Поздоровались. Девушка, узнав Ромахина, улыбнулась:
- Что, Ваня, подкрепление привел?
Иван заморгал глазами, и пока он соображал, как ответить, я сказал, что пришли знакомиться и пока самыми малыми силами.
В это время вышли еще две девушки. Как и первая, они были в армейских гимнастерках и черных военного покроя юбках, облегавших их фигуры. Короткая стрижка, отсутствие на лице красок и помады придавали девчатам мужественный вид. Они невольно внушали уважение.
Я протянул руку и назвал себя.
- Тоня, - сказала та, что мыла посуду. Скуластое лицо, смуглая кожа и чуть прищуренные глаза выдавали в ней уроженку одной из среднеазиатских республик.
- Я - Зина, - просто представилась другая, высокая стройная блондинка с красивым тонким лицом.
- Саша Плугова.
Третья девушка была много крупнее своих подруг, говорила твердо, с достоинством. Я понял, что она здесь за старшую, и обратился к ней:
- Ну как, счет успели открыть?
- Какой счет, если все в траншеях толкаемся! - Плугова говорила сердито, жалуясь. - Только солдат вокруг собираем. Комбат Кузоваткин даже часовых поставил, чтоб к нам меньше ходили, не создавали движение, а то немцы из минометов стали стрелять. Скажите, разве не обидно? А мы - снайперы, мы учились…
Я поспешил заверить, что мой визит - чисто деловой, что снайперы, вероятно, будут числиться за разведкой и я завтра же могу взять их на передний край, но пока без винтовок.
Девчата обрадовались, благодарили и даже вызвались немного проводить нас.
Едва мы попрощались с ними, как Ромахин восхищенно проговорил:
- Вот это да! Быстро вы их, командир, приручили. А я-то прошлый раз и гитару брал - все зазря.
Мы были очень молоды, очень молоды тогда и, конечно, неравнодушны к девчатам, но ответственность командира и репутация взвода были выше - я посоветовал Ромахину оставить девчат, всякие увлечения и больше думать о войне.
- Снайперы - наши боевые товарищи, Ваня. И только. Ты меня понял?
- Так точно, - тяжело вздохнул Ромахин.
Утром следующего дня я послал Ромахина за девчатами, а сам с Петром Гришкиным отправился на правый фланг, на стык с соседним полком, где несколько дней назад замечал движение немцев между двух высот. Вскоре туда же Иван привел Тоню и Сашу Плугову. Впятером мы выползли - причем у девушек ползание получалось неплохо - на нейтральную полосу, приблизились сколько было можно к высоткам, спрятались за валунами и стали наблюдать. Мое предположение, что есть тропа, связывающая сопки, подтвердилась, причем эту тропу с нашего переднего края обороны не было видно, и фашисты ходили по ней даже не пригибаясь. За час, пока мы наблюдали, прошло больше десятка немцев, которые так и просились на мушку.
Плугова объявила, что завтра они явятся сюда с винтовками и назло комбату-перестраховщику откроют боевой счет убитых фашистов. Я сказал, что более несерьезного заявления еще не слыхал и что война, видать, не женского ума дело.
Девушки надули губы и примолкли. Обиделись.
Я пояснил, что после первого же выстрела немецкие минометы смешают снайперов с землей. Сначала надо не раз сползать, отрыть глубокий окоп, замаскировать его, а потом уже начинать охоту.
Мы вернулись в траншеи третьей роты. И здесь мне передали, что начальник штаба полка срочно приказал явиться.
Командир полка Анатолий Романович Пасько, вернувшийся недавно из штаба дивизии, был чем-то озабочен. Спокойный, уравновешенный, он обычно в шутливом тоне интересовался нашими делами, проступки, которых у нас случалось немало, больше высмеивал, приказы отдавал тихо, как бы советуя. "Так вот, ребята, вам надо проникнуть на высоту и попутно прихватить "язычка". Никаких сабантуев, ни больших, ни маленьких, никаких громов и молний, тихо, тихо и только ножичком", - ласково пояснял он, будто бы речь шла о прогулке по грибы.
А сегодня командир был совсем другой. Ни о чем не спрашивая, он вдруг начал говорить, что город Мурманск, который мы защищаем, стонет от бомбежек и горит, что у фронта мало авиации, да и та занята на морских коммуникациях. Но все-таки есть возможность помочь городу, если совершить диверсию на аэродроме, с которого немцы вылетают бомбить Мурманск. Потом майор начал задавать вопросы:
- Вы прошлый раз к Луостари ходили?
- Километров сорок не дошли.
- Сумеете провести туда группу?
- Могу, но…
- Словом, - прервал майор, - готовь себе людей, сколько нужно, и сегодня вечером - в штаб дивизии. Но ни слова никому, куда пойдете и зачем. Понятно?
Вечером, когда мы трое - Ваня Ромахин, Петр Гришкин и я - были готовы в путь, нас опять пригласил командир полка.
- Вот что, ребята, - сказал он, - если вам задание будет не под силу - можете не соглашаться. Пойдут другие. Правда, они не знают туда дороги.
Командир говорил больше для порядка, и мы, поняв это, попросили разрешения выходить.
Шесть километров, отделявших нас от штаба дивизии, мы прошли за сорок минут и доложились дежурному по штабу, высокому красивому капитану, фигура которого, казалось, специально была создана для того, чтобы носить военную форму - так ладно, без единой морщинки сидел на капитане китель. Сапоги сверкали парадным блеском. Тогда весь этот лоск штабного офицера нам не понравился, показался пижонством - передовая не бал-маскарад. Но позднее, когда капитан Терещенко стал начальником разведки полка, мы увидели, что этот человек красив и в существе своем, а его внешность - лишь деталь его общей культуры. Больше того, и нам, своим подчиненным, капитан прививал любовь и уважение к прекрасному, и мы очень быстро, к собственному удивлению, стали понимать, что опрятность, подтянутость, ежедневное бритье и свежие подворотнички помогают лучше воевать!
Капитан Терещенко попросил нас подождать. Вскоре в блиндаж вошел коренастый, среднего роста парень в темном комбинезоне и легких брезентовых сапогах.
- Товарищ из армейской разведки, - представил капитан. - Пойдет с вами. Знакомьтесь.
- Фомичев. Виктор, - привстал разведчик.
Через некоторое время нас пригласили к командиру дивизии. Вместе с генералом Худаловым в блиндаже сидел какой-то пожилой полковник.
Первым заговорил полковник:
- Как далеко вы проходили в тыл к немцам? Расскажите подробнее, что видели, какие трудности.
Я старался припомнить все мало-мальски значимое, подчеркнув при этом, что "языка" мы взяли легко.
- Как насыщен тыл войсками? Каковы дороги и можно ли незаметно провести в немецкий тыл группу людей? - продолжал допрашивать полковник.
- Мы проходили в стыках опорных пунктов и большей частью ползком. Большую группу провести невозможно, а два-три человека пройдут везде. Во всяком случае, - добавил я, - мы втроем пройдем.
- А вчетвером?
- Можно и вчетвером. Только следов и шуму больше.
- Что ж, в добрый путь, - сказал полковник, - а с задачей вас подробно ознакомит капитан Терещенко.
Мы откозыряли и вышли из блиндажа.
Капитан сказал нам, что задачу ставит командование фронтом. Она заключается в том, чтобы проникнуть в район Луостари и найти возможные пути диверсии на вражеском аэродроме. После этого вызвать по рации диверсионную группу и выйти ей навстречу. Сопровождать группу к аэродрому и даже ждать ее возвращения запрещалось.
- А сейчас, - сказал Терещенко, - пойдете на дивизионный склад и получите все необходимое для задания. Рацию возьмете у меня перед выходом. Все.
Мы заменили армейские бушлаты на легкие стеганые фуфайки, взяли сухари, шоколад и по фляге чистого спирта. От предложенных консервов и концентратов отказались, считая, что лучше взять лишнюю гранату или пачку патронов.
Под утро в сопровождении капитана Терещенко и двух штабных автоматчиков мы вышли к пограничной заставе. Там встретил нас уже знакомый лейтенант. Узнал, улыбнулся и спросил:
- Опять за "языком"?
- Опять, - весело отозвался Ромахин. - Такая уж у нас дурацкая специальность - таскать фрицев живыми.
Здесь, на заставе, мы должны были сутки отдохнуть и набраться сил перед долгой и нелегкой дорогой. Терещенко и автоматчики с рацией будут ждать нас на заставе.
Ночью проверили работу обеих раций. Они были очень просты в обращении: стоило только открыть ящик, подключить питание, и через несколько секунд загорался зеленый сигнал. После этого следовало забросить провод антенны на какое-нибудь деревце, повернуть рычажок - и пожалуйста, разговаривай!
Следующей ночью мы тронулись в путь.
Шли медленно, осторожно - за каждой сопкой, за каждым поворотом могли быть немцы. К исходу дня достигли знакомой тропы, где ходили вражеские патрули, заметно утоптанной, обжитой. Мы поспешили свернуть в сторону. Привалы устраивали в расщелинах скал, густых рощицах - да и то лишь для того, чтобы перекусить. Следили за каждой мелочью, ибо она могла оказаться роковой.
На одном из привалов Ромахин, стараясь соблюсти маскировку и не оставить следов, крепко вдавил в землю свой окурок. Гришкин, заметивший эту процедуру, как-то особенно посмотрел на моего связного, опустившись на колени, пальцами отыскал окурок, передал сконфуженному Ивану и ласково предложил:
- Скушай ты его, Ваня, от греха подальше. Съешь, милый, а не рой нам могилу.
После этого случая Ромахин долго не мог смотреть нам в глаза и придирчиво глядел за нами, чтобы тоже поймать на оплошности.
Неподалеку от дороги, где прошлый раз взяли почтаря, мы почти нос к носу столкнулись с патрульной группой немцев человек в двенадцать. На наше счастье, у фашистов не было собак. Ничего не заметив, они прошли мимо.
Если нарисовать на карте, как мы шли последние тридцать километров до Луостари, то путь будет выглядеть змейкой - пришлось обходить болота, посты, сопки, занятые какими-то хозяйственными подразделениями гитлеровцев. Бывало, что 600–800 метров мы ползли, расстилаясь по земле, три-четыре часа. Мы порядком измотались, когда вдруг увидели черный чужой самолет: он поднимался из-за высокой скалистой сопки впереди нас. Усталость как рукой сняло, будто за плечами у нас и не лежал тяжелый 150-километровый путь.
Устроили походный военный совет. Решили, что идем к той скале и лезем на вершину - вряд ли на той высоте могут быть немцы, там им просто нечего делать.
Вышли к подножью. Склоны сопки густо поросли березняком и надежно скрывали нас. Благополучно выбрались к вершине и только тут заметили неподалеку деревянный щитовой домик. Он нам спутал все расчеты. Но прежде чем уходить, решили осмотреться. Мы с Виктором Фомичевым поползли к западному склону высоты. Внизу, под обрывом, прямо за рекой расстилался вражеский аэродром. Лучшее место для наблюдения вряд ли можно отыскать.
- Да, если б не эта чертова будка, - сказал Фомичев, кивая в сторону домика. - Надо сидеть тут. Позиция великолепная!
- Гляди-ка, Виктор, мох и трава не помяты - значит сюда никто не ходит. Да и не целый же гарнизон в этой халупе.
- Предлагаешь остаться? - спросил Фомичев.
- Укроемся за выступом, чтоб не видно из домика, - и шик-модерн позиция! Только нервишки подкрутить да дежурить на всякий случай.
- За мои нервы не бойся, - буркнул Виктор и первым забрался в расщелину, где можно было только лежать или сидеть на корточках.
По сигналу подползли Ромахин и Дудочка.
Сперва все четверо мы не спускали глаз с домика. Заметили на его крыше какие-то вертушки, а чуть в стороне метеорологическую будку. Пришли к выводу, что в домике живут два-три синоптика. Стало быть, силы равны. Если кто-нибудь из фрицев все же обнаружит нас - мы должны бесшумно убрать его, а затем потихоньку уйти.
После таких размышлений успокоились и перенесли внимание на аэродром. Только Ромахину я приказал неотрывно наблюдать за синоптиками и, в случае чего, доложить.
Вражеский аэродром за рекой жил своей жизнью. На его взлетную полосу то садились, то выруливали для взлета самолеты с черными крестами на крыльях и фюзеляже. Преобладали бомбардировщики "юнкерс-88". Были здесь и "хейнкели", несколько транспортных машин и один двухрамный "фокке-вульф" - разведчик-корректировщик. Ни одного истребителя мы не заметили. Самолеты находились под открытым небом и располагались довольно скученно. По всему было видно, что немцы чувствуют себя в полной безопасности.
Я смотрел на посадку очередного самолета, когда Ромахин тронул меня за локоть.
В дверях домика стоял человек. Сладко потянувшись, он пошел к уборной, стоявшей поодаль, на восточном склоне сопки, через некоторое время вернулся и скрылся в домике. Видимо, это был офицер - белых рубашек и блестящих сапог немецкие солдаты не носили.
- У офицера должен быть денщик, - стал рассуждать Ромахин. - Ну - и помощник. Их там трое.
- А может, четверо? - возразил я, несколько задетый безапелляционным замечанием связного.
- Могу на спор, командир. Трое. Офицер и два солдата.
Ромахин ошибся. В домике оказалось два офицера и один солдат, который делал всю видную нам работу: ходил в будку снимать показания и прислуживал офицерам.
Очень скоро домик перестал интересовать нас с точки зрения опасности и вызывал молчаливые проклятия по другой причине - домик все острее стал пахнуть щами, жареной колбасой и иным вкусным варевом, которого наши желудки не видели уже много дней. Особенно раздражало - не знаю почему - позвякивание вилок и звон бутылок. Но мы терпели эту муку стоически. Только Дудочка внес полусерьезное предложение: взять да и поменяться местами - немцев запихать в эту щель, а нам сесть за стол. Честно говоря, я хотел того же - но не ради пиршества, а чтобы отомстить фрицам за пытку запахами. Но задание есть задание: мы не имеем права выдать себя, прежде чем не сделаем главного. Все осталось по-прежнему, кроме того, что пришла еще одна мука - пока немцы бодрствовали, мы не могли курить, а это похуже, чем запах борща для голодного. Между тем сведений об аэродроме у нас накапливалось все больше и больше. Мы заметили, что на восточной окраине аэродрома у каких-то штабелей, покрытых досками, и больших баков все время ходит часовой. Иногда к штабелям подходила машина без бортов, и на нее немцы вкатывали две-три бочки, в которых, вернее всего, было горючее. Неподалеку от баков находился склад авиабомб.
- А что если… это самое? - вдруг встрепенулся Гришкин и замолк.
- Что - это самое?
- Если подобраться да запалить эти бочки? Сила!
- И сам сгоришь, - сказал Фомичев. - Но идея правильная.
Мы стали усиленно наблюдать за путями подхода к аэродрому, за часовыми, которые менялись через каждые четыре часа с завидной аккуратностью. Помню, нам очень понравился один из часовых - высокий непоседливый немец. Мы окрестили его "рыжим ефрейтором", хотя и знать не знали, был ли он ефрейтором и рыжим. Мы заметили, что этот часовой не ходит, как другие, на своем посту, а все тянется к летному полю, где работали люди, и подолгу разговаривает с ними. "Рыжий ефрейтор", видимо, не любил одиночества. Значит, к бакам подбираться лучше всего будет в смену нашего крестника.
Оставалось найти переправу через реку.
- Что ж, братцы, - сказал я, - пора уходить. Немцы как раз дрыхнут после попойки.
- Может, того… подопрем дверь снаружи - и огонька? - предложил Дудочка.
Но мы все трое так посмотрели на него, что Гришкин поднял руки: мол, сдаюсь, виноват.
Осторожно спустились с высоты и двинулись берегом, высматривая удобную и безопасную переправу. Берега Петсамойоки были в этих местах крутые и глинистые, и мы прошли вверх по течению километров пять, прежде чем отыскали брод не выше колена. Часа два сидели у этого мелкого плеса, наблюдая, не будет ли каких помех, изучали противоположный, поросший кустарником, берег. Все было как нельзя лучше.
Мы ушли от аэродрома километров на тридцать и только тогда развернули рацию. Сразу же ответил капитан Терещенко. Слышимость была отличной. Маловероятно, чтобы немцы могли настроиться на нашу волну и подслушать разговор, но так как он шел открытым текстом через микрофон, мы применили шифр.
Я доложил:
"Задание выполнено. Высылайте группу. Идем навстречу".
Терещенко ответил: "Вас понял. Сколько нужно шестерки?"
"Шестерки" - это мины марки ПДН-6. В каждой из них было по 400 граммов тола.
Передали: "Две шестерки".
"Почему так мало?"
"На аэродроме все баки полны, и рядом склад авиабомб".
"Вас понял. Продолжайте движение".
Мы свернули рацию и снова пошли, отклоняясь на юго-восток. Через 15–18 километров сделали привал, так как ноги уже отказывались служить. Однако дальше этого места мы так и не пошли. Во-первых, опасались разминуться в тундре с диверсионной группой, а во-вторых, Иван Ромахин вдруг попросил оставить его - он хотел вернуться к аэродрому и принять участие в диверсии. У меня самого скребли на душе кошки: как уходить, не завершив дела, почему должны рисковать другие парни, те, что несут сейчас взрывчатку? Я глянул на Петра Гришкина и прочитал в его глазах то же, что думал сам. Нарушая приказ, мы решили присоединиться к диверсионникам. Мы оседлали вершины ближайших сопок, чтобы расширить зону наблюдения, и стали ждать.
К исходу вторых суток на высотке, где сидел Петя Гришкин, повалилась березка. Это был сигнал. Поспешив к Дудочке, мы тоже заметили фигурки трех человек, споро шагающих к западу. Они вышли из мелколесья и стали огибать болотце, примерно в двух километрах от нас. Немцы ходили обычно целыми подразделениями. Стало ясно, что идут наши долгожданные товарищи.
Встретились через полчаса.
Все трое были из армейской разведки, а потому незнакомы мне. Двух звали Николаями, третьего - Александром. Он-то и вручил мне пакет с приказом: "Рацию передать группе, а самим двигаться к погранзаставе". Командиром диверсионной группы назначался Виктор Фомичев.
Я протянул приказ Виктору. Он прочитал, кивнул и обратился к пришедшим:
- Хлопцы, вываливай, что есть из еды. Помираем с голоду.
В вещмешках разведчиков оказались шпроты, американская колбаса в банках, сухари, шоколад, и мы отвели душу.
Потом Фомичев сказал, что брать нас он не имеет права, но не может и отказать. Он тоже разведчик и совести не потерял.