Ухнула сова, над головами мелькнула летучая мышь. Доктор Тарбелл подкатил барабан поближе к алтарю. Я подсоединил провода из катушки к выключателю, а выключатель соединил с барабаном, для чего потребовалось еще футов двадцать провода. Другой конец линии был включен в сеть фермерского дома на холме.
- Который час? - шепотом спросил доктор Тарбелл.
- Без пяти одиннадцать.
- Хорошо, - сказал он слабым голосом. Мы оба были охвачены страхом. - Послушай, думаю, ничего не случится - в смысле, с нами, - но на всякий случай в фермерском доме я оставил письмо.
- Я тоже. - С этими словами я вцепился ему в руку. - Знаете что, давайте все это отменим, а? - взмолился я. - Ведь если дьявол есть и мы пытаемся загнать его в угол, он ведь на нас окрысится - а возможности у него сами знаете какие!
- Можешь не оставаться, - произнес Тарбелл. - С выключателем я справлюсь и сам.
- Вы решили довести это дело до конца?
- Хотя и дрожу от страха, - признался он.
Я тяжело вздохнул:
- Хорошо. Помоги вам Господь. Выключатель беру на себя.
- Ну и ладно, - в голосе его звучало изнеможение, - надевай защитные наушники, и пошли.
Колокола на часовне в Скенектеди начали отбивать одиннадцать.
Доктор Тарбелл сглотнул слюну, сделал шаг к алтарю, отогнал пристроившуюся жабу и запустил зловещую церемонию.
Он готовился к исполнению этой роли и репетировал не одну неделю, я же тем временем искал подходящее место с мрачными декорациями. Мне не удалось найти колодец, куда швырнули некрещеного младенца, но я нарыл достаточно других мерзостей той же категории - даже самый извращенный дьявол счел бы их достойной заменой.
И вот теперь, во имя науки и человечества, доктор Тарбелл собирался вложить всю душу в мессу святого Секера. С выражением ужаса на лице он намеревался совершить такое, на что добрый христианин если посмотрит, то сразу ослепнет, оглохнет и онемеет до конца жизни.
Мне пока удавалось оставаться в здравом уме, и я с облегчением вздохнул, когда часы на башне в Скенектеди начали отбивать двенадцать.
- Явись, сатана! - вскричал доктор Тарбелл с первым ударом. - Услышь слуг своих, повелитель ночи, и явись!
Часы пробили последний раз, и доктор Тарбелл, совершенно обессиленный, сполз на пол вдоль алтаря. Вскоре он выпрямился, пожал плечами и улыбнулся.
- Ну и черт с ним! - сказал он. - Пока сам не попробуешь, не узнаешь, верно?
Доктор Тарбелл снял наушники.
Я взял отвертку, собираясь отсоединить проводку.
- Ну, теперь, надеюсь, комитет ЮНДИКО и институт Пайна точно закроются.
- Кое-какие идеи у меня еще есть, - возразил доктор Тарбелл. И вдруг завыл.
Я поднял голову и увидел: глаза навыкате, лицо перекошено в каком-то оскале, сам весь дрожит. Он пытался что-то сказать, но из горла доносилось лишь придушенное бульканье.
Далее началась фантастическая борьба - ничего подобного человеку видеть еще не приходилось. Десятки художников пытались отразить эту картину на полотне, они рисовали Тарбелла с выпученными глазами, с багровым лицом, с завязанными в узлы мускулами, но реальную героику Армагеддона им не удалось передать ни на йоту.
Тарбелл упал на колени, словно борясь с цепями, которые держал гигант, и пополз к медному барабану. Одежда его пропиталась потом, он сопел и пыхтел. Когда Тарбелл пытался перевести дыхание, невидимые силы оттаскивали его назад. Но он снова поднимался на колени и упрямо полз вперед, отвоевывая утраченные дюймы.
Он добрался-таки до барабана, замер перед ним в нечеловеческом напряжении, будто поднимал гору кирпичей, - и бухнулся в отверстие. Я услышал, как он скребет внутри изоляцию, а его прерывистое дыхание многократно и пугающе усиливалось.
Я лишился дара речи, не в силах поверить глазам, не в силах понять, что происходит и что будет дальше.
- Пора! - крикнул доктор Тарбелл из барабана. Рука его на миг высунулась, захлопнула крышку барабана, и он снова закричал, хотя голос был далеким и слабым: - Пора!
И тогда я понял, и меня затрясло, к горлу подкатила тошнота. Я понял, чего он хотел от меня, о чем просил остатками своей души, которую в эту секунду поглощал дьявол.
Я закрыл крышку барабана снаружи - и повернул выключатель.
Слава Богу, Скенектеди был совсем рядом. Я позвонил профессору Юнион-колледжа с кафедры электротехники, и за сорок пять минут он разработал и установил примитивный воздушный шлюз, через который доктору Тарбеллу можно было доставить воздух, пищу и воду. Заметьте, между ним и окружающей средой поддерживался электрический барьер, гарантирующий защиту от дьявола.
Разумеется, самым скорбным аспектом этой трагической победы над дьяволом стало помутнение рассудка доктора Тарбелла. От этого выдающегося инструмента мало что осталось. И это оставшееся теперь использует его голос и тело, пресмыкается и жаждет сочувствия и свободы, при этом лжет напропалую, в частности, утверждает, что доктора Тарбелла в барабан запихнул я. Поэтому и на мою долю выпало немало боли и страданий.
Дело Тарбелла, увы, противоречиво, а по пропагандистским соображениям наша страна не может официально признать, что вот здесь был пойман дьявол, Фонд защиты Тарбелла остался без государственных субсидий. Затраты на содержание капкана дьявола - и его внутреннего наполнения - покрываются взносами людей, у которых есть чувство общественного долга, например вами.
Затраты фонда, текущие и предполагаемые, удивительно скромны - если учесть пользу для человечества. Силовую установку мы улучшили лишь в необходимой степени. Церковь покрыли крышей, выкрасили, заизолировали, поставили вокруг нее забор, подгнившие доски заменили новыми, установили отопление и резервный генератор. Согласитесь, тут нет ничего лишнего.
Мы ввели самые жесткие ограничения на расходы, но фонд обнаружил, что его казна сильно оскудела из-за посягательств инфляции. Мы что-то отложили на легкое развитие, но эта сумма ушла на текущую эксплуатацию. Фонд финансирует трех сотрудников - абсолютный минимум, - которые работают посменно круглые сутки. Их обязанности: кормить доктора Тарбелла, отгонять зевак и поддерживать в норме электрооборудование. Этих людей нельзя сократить, ибо возможна ни с чем не сравнимая катастрофа: победа в битве Армагеддон в мгновение ока обернется поражением. Руководство же, включая меня, выполняет свои обязанности бесплатно.
Нам нужно искать новых друзей, потому что наши финансовые потребности чистой эксплуатацией не ограничиваются. Именно поэтому я обращаюсь к вам. Непосредственное обиталище доктора Тарбелла после первых кошмарных месяцев в барабане увеличилось в размерах - теперь это изолированная камера с медным покрытием восьми футов в диаметре и шести в высоту. Вы согласитесь: для того, что осталось от доктора Тарбелла, эти жилищные условия весьма скромны. Мы надеемся, что благодаря вашим открытым сердцам и дающим рукам зону его жизни удастся расширить до маленького кабинета, спальни и ванной комнаты. Недавние исследования показали: есть надежда сделать для него токопроводящее окно, хотя такое окно обойдется дорого.
Но ведь никакие затраты не сопоставимы с тем, что сделал для нас доктор Тарбелл. Если пожертвований от новых друзей - вас - будет достаточно, мы хотели бы наряду с расширением жилой зоны для доктора Тарбелла поставить ему памятник перед церковью, начертав на постаменте бессмертные слова, которые он написал в письме за несколько часов до того, как вступил в победную схватку с дьяволом:
"Если сегодня мне суждено победить, человечество освободится от дьявола. Можно ли мечтать о большем? А если найдутся и другие люди, которым удастся освободить землю от тщеславия, невежества и нищеты, человечество заживет спокойно и счастливо - доктор Горман Тарбелл".
Для нас ценно любое пожертвование.
С уважением доктор Люцифер Мефисто, председатель правления.
Больше жизни!
Было такое время, когда я принимал точку зрения отца: мол, будешь благопристойным, смелым, внушающим доверие и вежливым бойскаутом - и судьба тебя не обидит. Однако с тех пор мне не раз приходилось усомниться в справедливости родительских наставлений, в частности, полагаю, что адские пажити - куда лучшая школа жизни, чем игры в Зеленый патруль. Меня не покидает чувство, что мой приятель Луис Джилиано, с двенадцати лет куривший сигары, оказался гораздо лучше подготовлен к жизни в условиях хаоса, чем я, - хотя меня обучали, как обезвредить противника с помощью перочинного или консервного ножа и дырокола для кожаных ремней.
С наукой выживания я в полной мере познакомился в лагере для военнопленных в Дрездене. Мне, добропорядочному американскому отроку, пришлось делить невзгоды с Луисом - эдаким наглым пронырой, который в гражданской жизни толкал гашиш сопливым девчонкам. Сейчас я вспоминаю о Луисе, потому что едва свожу концы с концами, а он живет как принц, хорошо постигнув механизмы окружающего нас мира. Это было ясно уже в Германии.
В соответствии с демократическими положениями Женевской конвенции нам, рядовым, полагалось отрабатывать свой хлеб. Мы все и работали - все, кроме Луиса. Оказавшись за колючей проволокой, он сразу доложил англоговорящему нацисту-охраннику, что воевать не собирался, а эта братоубийственная война - дело рук Рузвельта и всемирной шайки еврейских банкиров. Я спросил его: ты это серьезно?
- Господи, да устал я, понимаешь? - ответил он. - Полгода повоевал - хватит с меня. Хочу передохнуть, и чтобы кормежка была не хуже, чем у людей. Мой тебе совет: больше жизни!
- Нет уж, спасибо, - процедил я сквозь зубы.
Меня послали на работу - махать лопатой. Луис остался в лагере - помощником немецкого сержанта. За то, что он с этого сержанта сдувал пылинки три раза в день, Луис получал дополнительный паек. А я наживал себе грыжу, разгребая завалы после налета американской авиации.
- Ты коллаборационист! - шипел я на него после невыносимо тяжелого дня среди городских руин. Он с охранником стоял у тюремных ворот, весь из себя чистенький и оживленный, - и кивал знакомым, которые изрядно намаялись и пропитались пылью улиц. В ответ на мой упрек Луис взялся сопроводить меня до нашего барака.
Он положил руку мне на плечо.
- Это, парнишка, как посмотреть, - сказал он. - Ты, между прочим, помогаешь немчуре расчищать улицы, чтобы они снова могли гонять по ним в грузовиках и на танках. Это не коллаборационизм? Я пособничаю немцам? Ты все перевернул с ног на голову. Я курю их сигареты и объедаю их - это плохо? Этим я помогаю немчуре выиграть войну?
Я плюхнулся на свою койку. Луис уселся рядом на соломенный матрац. Моя рука свисала вдоль койки, и взгляд Луиса остановился на моих наручных часах - подарке мамы.
- Отличные часы, парнишка, просто класс, - похвалил он. Потом добавил: - Наверное, после праведных трудов жрать хочется?
Естественно, я изнывал от голода. Суррогатный кофе, миска жиденького супа, три куска черствого хлеба - разве такой стол способен зажечь огонь в сердце разгребателя завалов, отпахавшего девять часов подряд? Луис относился ко мне с сочувствием. Я вообще ему нравился, и он был готов помочь.
- Ты хороший малый, парнишка, - сказал он. - Я тебя выручу. Заключим небольшую сделку. Какой смысл ходить голодным? А за эти твои часики дадут как минимум две буханки хлеба. Выгодная сделка, разве нет?
В ту минуту две буханки хлеба были чем-то ослепительно недосягаемым. Столько еды для одного человека - это даже не укладывалось в голове. Но я попробовал поднять ставку.
- Слушай, приятель, - оборвал он меня. - Эта цена - только для тебя, выше уже некуда. Я тебе еще одолжение делаю, понимаешь? Только про сделку - молчок, иначе тут каждый захочет получить за свои часы две буханки хлеба. Обещаешь?
Я поклялся всем, что есть в этой жизни святого, - о великодушии моего лучшего друга Луиса не узнает ни одна живая душа. Через час он вернулся. Украдкой оглядев казарму, достал из свернутой плащ-палатки длинную буханку хлеба и запихнул ее под мой матрац. Я ждал, что сейчас он осуществит второй подход. Но мои ожидания не сбылись.
- Не знаю, как тебе объяснить, парнишка. Охранник, с которым я веду дела, сказал: после контрнаступления немцев появилось много новых военнопленных - и часовой рынок рухнул. Слишком много желающих толкнуть свои часики, понимаешь? Ты уж извини, но старина Луис и так сделал для тебя все возможное - твои часы сейчас больше не стоят. - Он потянулся к буханке, лежавшей под матрацем. - Если считаешь, что тебя надули, только скажи - я буханку заберу и принесу назад твои часики.
В желудке у меня все застонало.
- Черт с ним, Луис, - быстро сдался я. - Пусть будет, как есть.
Наутро я проснулся и по привычке глянул на кисть - узнать время. И тут понял, что моих часиков больше нет. Солдат в койке надо мной тоже зашевелился. Я спросил у него: который час? Он свесил голову с кровати, и я увидел, что его челюсти активно перемалывают хлеб. Отвечая мне, солдат осыпал меня дождем из крошек. Часов у него больше не было. Солдат все жевал и глотал, наконец огромный кусок хлеба исчез в его чреве, и он смог внятно объясниться.
- Плевать я хотел на время, - сказал он. - Луис дал мне две буханки и десять сигарет за часы, которые и новыми едва двадцать долларов стоили.
У Луиса была монополия на общение с охранниками. Он ведь во всеуслышание заявлял, что согласен с нацистскими принципами, поэтому наши стражи считали его самым толковым из нас, в результате весь наш черный рынок шел через этого продажного Иуду. Через полтора месяца после того как нас расквартировали в Дрездене, никто, кроме Луиса и охранников, не знал, который сейчас час. Еще через пару недель Луис освободил всех женатых от их обручальных колец, выдвинув следующий мощный аргумент:
- Будете разводить сантименты - помрете с голодухи. Прекраснее любви нет ничего на свете, понятное дело.
О-о, как он на нас наживался! Позже я узнал, к примеру, что мои часы ушли за сотню сигарет и шесть буханок хлеба. Любой, кому знакомо чувство голода, согласится - компенсация была весьма щедрой. Почти все свое богатство Луис конвертировал в самые ценные из ценных бумаг - сигареты. Вскоре он понял: у него есть все условия для того, чтобы стать ростовщиком. Каждые две недели нам выдавали по двадцать сигарет. Рабы этой вредной привычки выкуривали свой паек за день или два, а потом в ожидании следующего пайка тряслись мелкой дрожью. Луис, которого стали называть "Другом народа" и "Честным Джоном", объявил: сигареты можно одолжить у него до следующего пайка - под вполне разумные пятьдесят процентов. Соответственно, раз в две недели его богатство удваивалось. Я жутко задолжал ему и отдать под залог мог разве что свою душу. Я сказал Луису, что нельзя быть таким жадным.
- Иисус выгнал менял из храма, - напомнил я ему.
- Так ведь они ссужали деньги, парнишка, - ответил он. - Я что, умоляю тебя занимать у меня сигареты? Это ты меня умоляешь, чтобы я одолжил их тебе. Сигареты, друг мой, - это роскошь. Чтобы остаться в живых, курить не обязательно. Очень может быть, что без сигарет ты проживешь дольше. Откажись от этой поганой привычки, и делу конец!
- Сколько штук можешь одолжить до следующего вторника? - спросил я.
Скоро благодаря ростовщичеству запасы Луиса разрослись до немыслимых размеров - и тут произошла катастрофа, которую он с нетерпением ждал, и цены на его сигареты взлетели в поднебесье. Американская авиация смела хилую противовоздушную оборону Дрездена и среди прочего уничтожила основные сигаретные фабрики. В результате паек на сигареты был срезан начисто, не только для военнопленных, но и для охранников и гражданских. В мире местных финансистов Луис стал ключевой фигурой. Охранники, оставшись без дымка за душой, начали возвращать Луису наши кольца и часы - конечно, за меньшую цену. Кое-кто оценивал его богатство в сто часов. Собственная оценка Луиса была скромнее: всего пятьдесят три пары часов, семнадцать обручальных колец, семь школьных колец и один фамильный брелок.
- С некоторыми из этих часов еще предстоит повозиться, - пояснил он мне.
Я сказал, что в числе прочего американские летчики разбомбили сигаретные фабрики - заодно на воздух взлетели и мирные граждане, около двухсот тысяч человек. Наша деятельность приобрела кладбищенскую окраску. Перед нами поставили задачу извлекать покойников из их многочисленных усыпальниц. На многих были украшения, люди брали с собой в убежище самое ценное. Поначалу мы не зарились на это могильное добро. Во-первых, кто-то считал мерзким обирать трупы, во-вторых, если тебя за этим занятием застукают, считай, что ты и сам покойник. Но Луис быстро нас образумил.
- Господи, парнишка, тут за пятнадцать минут можно столько насобирать, что хоть на пенсию уходи. Вот бы меня выпустили с вами хоть на денек. - Облизнув губы, он продолжил: - Знаешь что, дам-ка я тебе заработать. Притащи мне одно бриллиантовое кольцо - и харчи с куревом тебе обеспечены, пока будем сидеть в этой дыре.
На следующий вечер я принес ему кольцо, которое засунул за обшлаг брючины. Как выяснилось, по кольцу принесли и все остальные. Когда я показал Луису бриллиант, он покачал головой:
- Да, обидно. - Он поднял камень к свету. - Человек жизнью рисковал из-за какого-то циркона! - Как показала минутная проверка, все принесли либо циркон, либо гранат, либо искусственный бриллиант. Кроме того, дал понять Луис, если эти камушки и имели какую-то ценность, рынок затоварился и свел ее к абсолютному минимуму. Моя добыча ушла за четыре сигареты. Другим перепал кусок сыра, несколько сот граммов хлеба, два десятка картофелин. С теми, кто отказался расставаться со своими сокровищами, Луис время от времени проводил беседу: если у тебя найдут ворованное, это опасно. - Бедняге из британского лагеря сегодня не повезло, - рассказывал он. - Представляешь, изнутри к рубашке пришил жемчужное ожерелье. Немцы ожерелье нашли, он за два часа раскололся, и его тут же расстреляли. - Рано или поздно на сделку с Луисом пошли все.
Вскоре после того как был выпотрошен последний из нас, в казарму нагрянули эсэсовцы. Они не тронули только койку Луиса.
- Он никогда не уходит с территории лагеря, и вообще он - отличный заключенный, - поспешил объявить проверяющим охранник. Вечером, когда я пришел в казарму, мой матрас был распорот, а солома разметана по полу.
Но и Луис не мог избежать всех превратностей судьбы - в последние недели боев наших охранников бросили на Восточный фронт, остановить русскую волну, и надзирать за нами прислали роту хромых стариков. Новому сержанту ординарец не требовался, и Луис впал в анонимную безвестность, растворился в нашей группе. Больше всего его пугала перспектива попасть на работы вместе с остальными - это было ниже его достоинства. Короче говоря, Луис потребовал встречи с новым сержантом. Ему пошли навстречу, и он просидел у сержанта целый час.
Когда он вернулся, я спросил:
- Ну, сколько Гитлер просит за "Орлиное гнездо"?
Луис нес завернутый в полотенце сверток. Внутри оказалось две пары ножниц, машинка для стрижки волос и бритва.
- Я теперь лагерный парикмахер, - объявил он. - По распоряжению коменданта лагеря. Приведу вас, господа, в надлежащий вид.
- А если я не хочу, чтобы ты меня стриг? - спросил я.
- Тогда твой паек делится наполовину. По распоряжению коменданта.