* * *
"Вот это неожиданность!" - слова матери. "Здорово! - это отец. - Как ты сумел вырваться?" Отец нашел, что Йохен производит на первый взгляд довольно приличное впечатление. Они еще стояли в прихожей. "Ну заходи же!" Мать взяла у Шпербера портфель с грязным бельем и исчезла на кухне. "Садись, малыш", - отец потянул его на кушетку за стол. Шпербер открыл жесткий пакет сигарет, тонкими пальцами вытянул одну из спрессованной пачки. Прикурил от тяжелой настольной зажигалки. Подумал, что никогда раньше не пользовался ею. Отец присел рядом. "Хочешь рюмочку?" - мать держала в руках бутылку хлебной водки и три стаканчика со льдом.
Шпербер расстегнул нижнюю пуговицу кителя, расслабил галстук. Отец разлил водку по стопкам. "Огонь!" - скомандовал он, и три стопки были осушены одновременно.
"Собственно, ты мог бы заранее позвонить. Мы бы не стали без тебя обедать", - сказала мать. Шпербер налил себе еще стопку. Водка понравилась ему. Мать сказала: "Я сделаю тебе бутерброд со шварцвальдской ветчиной". Шпербер осмотрел комнату. Новый торшер. Сверхмодерн. Мать из года в год выбрасывала разные старые вещи - сначала буфет, потом половики, наконец, старый мебельный гарнитур: она всегда говорила, что старается идти в ногу со временем, а жизнь в общем-то коротка. За последние четыре года обстановка в квартире была обновлена, за исключением нескольких личных вещей. К ним Шпербер относил и старый деревянный торшер с кружевным абажуром. Его сделал сразу после войны дядя Шпербера.
Отец вытащил картонную коробку с фотографиями военного времени. "Я тебе их, по-моему, еще не показывал, Йохен". Шпербер видел их уже минимум раз десять. "Вот я на Елисейских полях. А вот - у могилы Неизвестного солдата. Да, Франция… Тогда мне уже стукнуло тридцать, имел семью. В то время на Париж не упало ни одной бомбы. А вот немецкие города вскоре уже лежали в развалинах". Потом отец стал рассказывать об авторемонтных мастерских, в которых он тогда проходил военную службу. Пришел к ним новый автоэлектрик. В деле не смыслит ничего, но возомнил, что он крупнейший специалист… Мать поставила перед Шпербером тарелку с бутербродами: "Дай же ему поесть наконец".
Отцу нужно было идти на работу. "Да, кстати, я тут встретил на рынке Сюзанну. Передавала тебе привет. Может, позвонишь ей?" Шпербер вздрогнул, но постарался придать лицу безразличное выражение. "Вы еще не раздружились?" Шпербер сделал вид, что не понял, о чем, собственно, речь. Отец вытянул его из кресла. "Так, а теперь застегни китель и покажись - поправь-ка галстук. Материал неплохой. Пойдем на балкон, я хочу тебя сфотографировать". Шпербер прислонился спиной к ящику с геранью. Отец щелкнул затвором фотоаппарата, Потом тихонько сказал сыну на ухо: "Твоему отцу военная служба тоже была на пользу. С тех пор как я живу здесь, я чувствую, что дряхлею".
Дома Шпербер выдержал всего два часа. Под предлогом, что его подменили на дежурстве, он распрощался с родителями, унося в портфеле свежее белье. Перед телефонными будками на вокзале он в нерешительности походил взад и вперед и наконец медленно вошел в последнюю. Он уже взял в руку трубку, но вдруг повесил ее на рычаг и вышел. Стоявшие в стороне парни в черных кожаных куртках, видимо, следили за ним какое-то время. Сколько их - трое, четверо, семеро? Эти типы о чем-то громко говорили. Он подбодрил себя: не накладывать в штаны от страха.
"Особенно рекомендуется держаться в стороне от пьяных и не допускать эксцессов подобного рода. Солдат в форме очень быстро и против своей воли может оказаться - путем провокационных выкриков - главным объектом внимания скопища враждебно настроенных субъектов и попасть в трудную ситуацию, из которой самостоятельно не выйдет".
Сейчас ему очень не хватало Эдди. Шпербер остановился у киоска. Они уже были за его спиной. Разглядывали витрину. Он пошел дальше. Денег у него с собой не было. А вот удостоверение личности… Они сопровождали его и при выходе из вокзала. Теперь - вниз, по подземному переходу. Слава богу, здесь много прохожих. Тем не менее Шпербер ускорил шаг. Искал глазами кого-либо в военной форме. Но за его спиной - лишь эти, в черной коже, да резкий стук каблуков. Шпербер остановился.
- Привет, генерал, что это у тебя на груди?
Тот, что пониже ростом, хладнокровно цапнул за значок на нагрудном кармане Шпербера.
Шпербер стоял спокойно, как бывало, когда ему делали прививки. Черный сдернул с груди Шпербера значок военно-воздушных сил - так снимают с витрины неприятный ценник. В это время другой в черной коже схватил Шпербера за руку и сжал ее пальцами:
- Не шуметь, генерал. Что там у тебя в портфельчике, генерал? А, кальсончики!
Шпербер не сопротивлялся. Он огляделся вокруг. Люди, проходившие мимо, старались смотреть в другую сторону. Одна пожилая женщина ударилась в бег.
"Чернокожие" отпустили Шпербера и, ухмыляясь, по очереди примеряли его значок ВВС на свои мотоциклетные куртки. От них разило пивом. Они даже пожелали ему доброго вечера и удалились тяжелыми шагами. Пронесло. Наверное, он еще должен быть им благодарен за такой исход. Он от кого-то слышал, что эти вот роккеры, в сущности, большие дети. Украшают себя кожей вместо перьев. Он показался себе очень взрослым. Но когда увидел на груди на месте значка темное пятно, он все-таки почувствовал себя ограбленным. А с точки зрения других, ничего особенного с ним не произошло.
"За солдатом следят более пристально, чем за гражданскими лицами, на него обращают внимание больше, чем на других, и от него ожидают особо безупречного поведения. По поведению одного солдата судят обо всем бундесвере".
Сматываемся с поля боя. Переключаемся на иные мысли. Он запер портфель в абонементный ящик для багажа. Выйдя из здания вокзала, он отправился в ночной бар на секс-шоу. Непроизвольно изменил походку. Больше вальяжности вместо строевого шага, больше легкости, меньше неуклюжести. Правую руку Йохен засунул в карман. И все-таки он шел довольно неестественно и, наверное, был похож на огородное пугало. Перед витриной ночного бара он остановился. Опять черные кожаные куртки, теперь уже со шнуровкой. Дамские туфли с каблуками, похожими на автоматические карандаши.
Раздался звук полицейской сирены. Шиербер проскочил через штору из свисающих пластиковых лент и оказался в своего рода прихожей. Из динамика раздавались звуки, которыми сопровождался порнографический фильм. Из-за застекленной ширмы раздался голос: "Вход - пять марок". Он заплатил и занял место в демонстрационном зале, где было пусто, сидели только еще двое мужчин. Возбуждающее чувство какого-то нелегального действа…
После демонстрации фильма Шпербер выбрался из зала, прошел за тяжелую суконную портьеру в лавку сексуальных принадлежностей и вышел на улицу. Он вновь заметил у себя на груди темное пятно, где раньше был значок ВВС. Испугался. Схватился за внутренний карман. Удостоверение личности было при нем. Он заглянул в пивнушку со стоячими местами.
"Солдат в форме должен проявлять особую осмотрительность при выборе общественных мест. Это в первую очередь касается имеющихся во всех крупных городах заведений с сомнительной репутацией".
У прилавка кто-то попытался втянуть его в беседу. Шпербер отшил его. Тупо полистал свою записную книжку. Пару адресов он внес туда еще на Новый год.
"Особую сдержанность необходимо проявлять в разговорах с посторонними и не принимать угощение от них. О том, как действовать, если относительно их попыток войти в контакт возникнут подозрения, смотри сборник "Военная безопасность"…"
Что, если к Анне? Но его отпугивали ее бесконечные жалобы на семейную жизнь. К близости дело подойдет только через несколько часов.
Мануэле? Какое имя! Какие были вечера с этой полногрудой! Их уже не вернешь, остались только сладкие воспоминания. Но ведь на сегодня ему кто-то все-таки нужен.
С Силькой у него с самого начала все завертелось слишком на серьезе. Они уже даже говорили о том, чтобы завести детей. Но он неожиданно оборвал связь. Нет, ее он бы не хотел встретить.
Лучше бы, конечно, к какому-нибудь старому другу в юбке, где не будет лишних сантиментов, где его руку, скользнувшую ей под мышку, не выбросят тут же, где можно обойтись парой ласковых слов. Но такого адреса не было в его книжке. И что он может сейчас рассказать такой женщине?
А может, все же к Сюзанне? Он скажет ей: послушай, Сюзанна, мы же были довольно прочно привязаны друг к другу. Как ты думаешь, легко мне было тут крутиться? Неделями вынужден был заниматься собой. Может быть, разлука была тогда единственным выходом для нас? И все-таки исчезнуть без единого слова было с твоей стороны не очень уж корректно. Почему бы не сказать просто: ты для меня слишком неопытен, я считаю тебя не очень ловким, ты, мол, никогда не находил для меня места в своих планах, ты не предоставлял мне свободы действий, с тобой я не чувствовала себя в безопасности.
Ладно, не будем говорить о тебе. Твое письмо здорово задело меня: я и раньше знал, что тебе больше до себя, чем до нас обоих. И это отнимало у меня уверенность в себе…
Нет, все-таки это не те слова, которые нужны.
Он шел уже по другую сторону вокзала, слушая звук своих шагов. Несколько сосредоточившись, он уже не наступал ботинками на стыки бетонных плит тротуара. После того как он медленно перестроился на средний темп ходьбы, он заметил, что расстояние между этими стыками соответствует длине его обычного шага. Как бы само собой он настроился на освоенный за прошедшие недели четырехтактный марш и начал беззвучно командовать себе: левой-два-три-четыре. Счет облегчал ему ходьбу.
Было уже восемь часов вечера. Он опять стоял перед кассовым залом вокзала. Темное пятно на кармане было похоже на дырку. На нем виднелись остатки ниток, которыми прикреплялся значок. Он выдернул их. Пройдя дальше, он почувствовал именно в том месте на груди какое-то давление. Это не было игрой воображения. Ставить об этом случае начальство в известность он не будет. На вещевом складе ему должны выдать новый значок. Но рубец в душе у него все-таки останется.
Его потянуло обратно в казарму. Перед возвращением он взял тяжелый портфель из ящика камеры хранения, затем в газетном киоске разыскал малоформатный порнографический журнал, обернул его купленной здесь же газетой и незаметно засунул журнал во внутренний карман кителя. Что ж, на его одежде появилось темное пятно. Но ему теперь было все равно.
В спальне номер одиннадцать никого не было. А Шпербер именно сейчас охотно разделил бы чье-нибудь общество. Он устало опустился на стул, прислушиваясь к какому-то чужому голосу, который вопрошал его: что с тобой случилось?
* * *
В субботу утром его первая мысль была о Сюзанне. Свилась ли она ему ночью? Он попытался вспомнить. Нет, во сне он ее не видел, и, во всяком случае, ничего другого, что смогло бы его взволновать, - тоже. Но сейчас уже одной мысли, что она находилась снова где-то рядом, было достаточно, чтобы он стал нервничать. Что ей нужно? Ведь они расстались, и это было убедительно подтверждено в письме. Или?.. А что означает открытка? А привет, переданный через родителей? Нет, глупости, дело сделано. И что за радость снова раздувать погасший костер?!
Все же Шперберу казалось, что в его рассуждениях нет логики. Мысли прыгали, как шарики пинг-понга. В конце концов он убедил себя, что надо ей позвонить, хотя в душе и был против этого.
Почтовое отделение находилось рядом с киркой. Там в два ряда выстроились кабинки, в каждом по три. И все заняты.
Чем дольше Шпербер ждал, тем меньше знал, о чем же нужно говорить. Но вот минут через двадцать место освободилось. Он быстро набрал номер, но тут же повесил трубку обратно. Кто-то постучал в стеклянную дверь. Нет, подумай прежде, о чем ты будешь вести речь. Он снова снял трубку. Но теперь кто-то подошел к будке сбоку и стал смотреть на него через стекло. Шпербер вышел из будки.
- Проходи, - сказал он следующему.
- А ты становись взад, - предупредил Шпербера стоявший вторым. - Один человек - один разговор.
- Это ты поцелуй меня в зад, - ответил Шпербер, чем вызвал некоторое смятение в очереди. Ладно, девчонка подождет, успокоил он себя, хотя на душе у него скребли кошки, и спокойно занял место в хвосте.
Но вот снова его черед. Медленно набрал номер.
- Да-а?
- Сюзанна?
- Кто это? Йохен?
- Ты снова здесь, как я слышал…
- Ты получил мою открытку?
- Даже привет с ярмарки.
Молчание, от которого становилось тяжело на сердце. Перед будкой нетерпеливо переминались с ноги на ногу ожидающие,
- Смешно. Не правда ли? - Ее голос звучал хрипло. - А может быть, и не нужно.
- Ты зря так думаешь…
- Я вообще ничего не думаю, - прервал он.
- Ах вот оно что! Зачем же тогда начинать?
Снова пауза. И опять она:
- Я не люблю разговоры по телефону. Может быть, нам встретиться?
- И только?
- Боже мой, да я уже два года здесь, и почему бы мне не увидеть старого друга?
- Твой старый друг…
- У меня нет ни малейшего желания осложнять нашу встречу, честное слово, нет.
- Тогда о'кей. А когда?
- Слово за тобой. В данный момент я совершенно свободна.
- В "Якоре". Часов в восемь. Хорошо?
- Согласна и на "Якорь".
* * *
С тех пор он там не был ни разу. Но все осталось по-старому: воздух был пропитан запахом запеченных кальмаров, а стены обтянуты старой джутовой мешковиной, подобранной в порту. На столах горели свечи, воткнутые в горлышки пустых бутылок. Уголок, который они всегда занимали, казалось, совершенно не изменился. Сколько вечеров они здесь провели! Болтая любовную чепуху, лаская друг друга, мечтая…
Он забрался на высокий табурет перед стойкой.
И когда тяжелый зеленый занавес на двери распахнулся, он наверняка знал: это - она. Точно минута в минуту, как всегда. Так же точно, как и то, что он приходил раньше на пять минут.
Сначала она бросила взгляд в их уголок. Затем на стойку. Сощурила глаза. Вновь осмотрелась вокруг, потом взглянула на Шпербера. Тряхнув головой, подошла к нему
- Привет, Йохен!
Глаза ее внимательно смотрели на Шпербера.
- У тебя что-то случилось? Да? - Ее ясный, со знакомой хрипотцой голос. - Тебе плохо?
- Я не знаю, что со мной.
Он подвинул свободный табурет. Она стояла, не снимая куртки (ведь здесь же тепло, или это только ему казалось?), а ему так хотелось стянуть с нее эту широкую толстую куртку. Но она уже вскарабкалась на табурет, даже не освободившись от сумки, перекинутой через плечо, и сделала это, уже утвердившись на сиденье, Он попытался помочь ей, но опоздал.
- Спасибо, уже все в порядке.
Она заказала пиво.
Украдкой они рассматривали друг друга. Она казалась не такой гибкой, как раньше. Взгляд ее стал каким-то рассеянным, пожалуй, немного более доброжелательным. Но как раз именно это его почему-то успокоило: женщина, сидевшая сейчас рядом, не была той Сюзанной, которую он представлял себе в первые месяцы после ее отъезда. Хохотушка, у которой на все был скорый ответ, которой нравились неожиданные перемены, которая постоянно меняла тему разговоров и знакомства и которая вдруг начинала искать уединения, впадала в меланхолию и апатию…
- Ты выглядишь забавно с этим коротким ежиком на голове. - Когда Сюзанна смеялась, глаза ее становились как щелочки. - Это обязательно?
- Да, я получил приказ отправиться в парикмахерскую. С остатками разделается наш гарнизонный фигаро по указанию моего взводного.
- А не лучше ли тебе было уехать в Канаду?
- Приказ о призыве на военную службу я получил за полгода до экзаменов. А что служба? Я думал, пятнадцать месяцев быстро пролетят. Но сейчас все выглядит совсем иначе.
- Я очень рада увидеть тебя. Ведь в конце концов мы когда-то хорошо знали друг друга.
Это что-то новое. Нет, нет, нового не будет, фильм давно уже прокручен. И кусок ленты о них обоих - тоже. И это факт. Так и хочется сказать: исторический факт. А почему бы ему не сказать ей прямо и просто: "Я думаю, в этом что-то есть, наше прошлое не разбито вдребезги, в каждом из нас сохранилось какое-то чувство". Тогда она спросит: "Что ты этим хочешь сказать?" "Что я не хотел бы полностью выбросить тебя из головы, - ответит он, - что я не хочу ворошить старое, но мне это сделать никак нельзя после истории с Ульфом". - "Нельзя? А что же тебе можно?" - "Я всегда знаю лишь то, чего я не хочу или чего мне нельзя",
Шпербер отвлекся от этого мысленного диалога. Хорошо, если бы он состоялся. Но Йохен предпочитал скрывать свои слова. Хотя такое поведение трудно согласовать с истинными чувствами. Нет, лучше об этом не говорить. Фразы, риторика - все это ни к чему. А если возникает прежнее чувство - игнорировать. Тогда оно исчезнет. Это должно быть сделано здесь, и именно сегодня или никогда.
- А что ты? Вкалываешь?
- Я приехала из Рима. Учусь там в школе дизайна. Семестр кончился, вот я и явилась. Надо захватить туда кое-что.
Ее прощальный поцелуй был коротким. Но он ощущал его на щеке все то долгое время, пока ехал в поезде и глядел, как в полосах света, падавших из окон вагона, мелькали дома, улицы, мосты и каналы, то подскакивая вверх, то опускаясь вниз, пока, наконец, спокойно не потянулись поля с влажно-зелеными хлебами.
Да, разговор в "Якоре" в общем-то закончился ничем. "Будет случай - давай встретимся еще", - сказала она, заканчивая беседу.
Но когда и где - об этом не было сказано ни слова.
7
Шпербер проснулся только около одиннадцати. Выспался. У других койки уже были заправлены как положено. Его - смята, но он ее так и оставил. Ему казалось, что сегодня произойдет нечто необычное. Он надел спецовку и спортивные туфли, сел завтракать у окна, подвинув к нему свою тумбочку. Солнечные зайчики от распахнутой напротив половинки двери в казарму били ему в глаза. Он задернул занавеску, оставив узкую щель.
В пакете для НЗ еще сохранились кое-какие резервы. Шпербер вскрыл жестяную коробку с нечерствеющим хлебом из муки грубого помола - светло-коричневый комок выкатился оттуда. Но заранее разрезанные ломти хлеба так склеились, что эту массу вновь пришлось рассекать острым складным ножом. Наверняка хлеб пролежал несколько лет. Из алюминиевого тюбика он выдавил на кусок хлеба маргарин для бутербродов, а из другого - жидкий земляничный мармелад. В складном металлическом стакане на заправленной сухим спиртом горелке вскипятил воду, прямо зубами разорвал пакетик с растворимым чаем, высыпал содержимое в кипяток, щедро добавил сахару из специальной упаковки. На другой ломоть, черняшки выдавил из третьего тюбика плавленый сыр с петрушкой и еще какой-то зеленью.
И, вообразив себя солдатом из части, отрезанной непрерывным огнем противника от служб снабжения, добыл из НЗ последний кусок маргарина и последний ломоть хлеба. Кусок шоколада с кофеином - на ужин, ну а если полезут с газом, тогда на морду атомно-бактериологическо-химическую защитную маску и инъекцию атропина в ляжку.
Потом он пил долгими жадными глотками горячий чай с ромом из фляжки. И это было последнее удовольствие.
Желтые занавески тихо лизали подоконник. Голубое небо. Кругом мир и покой.