Мистер Пейн Ллевелин был пожилым адвокатом, этаким деревенским Талкингорном. Он являлся наследственным поверенным в делах Морганов из Пентуина. В глазах англосаксов из Лондона фамилия Морган не таит в себе ничего потрясающего, но для кельтов Западного Уэльса она куда более значима, нежели весь мировой институт дворянства, ибо существует с незапамятных времен. Сам святой Тейло числился в ряду побочных родственников первого зарегистрированного в истории главы этого рода. И мистер Пейн Ллевелин делал все, чтобы выглядеть достойным юрисконсультом древней фамилии. Он был внушителен, он был предусмотрителен, он был разумен, он был надежен. Я позволил сравнить его с мистером Талкингорном из знаменитой юридической корпорации и потому должен сразу же оговориться, что мистер Ллевелин никогда и не помышлял о том, чтобы на досуге совать свой нос в места, где хранятся не слишком приглядные семейные тайны. А если бы он и обнаружил существование таковых мест, то не остановился бы ни перед какими расходами - лишь бы снабдить их двойными или тройными стальными запорами. Конечно, в глазах своих работодателей он был "новым человеком" - advena, если угодно, - ибо вел свое происхождение от одной из побочных ветвей рода сэра Пейна Тарбервилля, как известно, появившегося в Англии лишь во времена Завоевания, и все же он предпочитал общаться с представителями более древнего корня.
- Возьмите Ллевелина, - продолжал мистер Ремнант. - Послушайте-ка, Ллевелин, можете ли вы с полной достоверностью указать место, в котором находились в тот вечер, когда была убита семья Уильямсов? Полагаю, что нет.
Мистер Ллевелин, будучи, как уже было сказано, человеком пожилым и достойным, несколько поколебался, прежде чем дать ответ.
- Вот видите, нет! - торжествующе заключил Ремнант. - Поэтому я утверждаю следующее: вполне возможно, что Ллевелин имеет отношение ко всем совершенным в Мэйросе убийствам, хотя в нынешней своей ипостаси он не может и в малейшей степени заподозрить, что в нем живет совсем другой человек - человек, который почитает убийство высоким искусством.
Мистеру Пейну Ллевелнну ни в малой степени не пришлось по вкусу предположение, что он мог оказаться тайным убийцей, да еще жаждущим крови и безжалостным, как дикий зверь. Он полагал, что замечание относительно приверженности убийству как высокому искусству в равной степени отличалось полной бессмысленностью и самым дурным вкусом; и это его мнение ничуть не переменилось, когда Ремнант объяснил, что именно этими словами Де Куинси изъяснялся в одном из самых знаменитых своих эссе.
- Если бы вы позволили мне вставить хотя бы слово, - заявил он с некоторой холодностью в голосе, - я бы объяснил вам, что в прошлый вторник - то есть в тот вечер, когда на дороге были найдены эти несчастные, - я находился в кардиффской гостинице "Ангел". В Кардиффе у меня были дела, и я оставался там до полудня следующего дня.
Убедительно доказав свое алиби, мистер Пейн Ллевелин покинул клуб и до конца недели обходил его далеко стороной.
Ремнант же объявил тем, кто остался в курительной комнате, что он выбрал мистера Ллевелина всего лишь как конкретный пример, иллюстрирующий его теорию, которая, между прочим, уже получила несколько убедительных подтверждений своей обоснованности.
- В последнее время отмечено несколько случаев раздвоения личности, - разглагольствовал он. - И потому я вновь
утверждаю - вполне возможно, что эти убийства были совершены одним из нас, но только в другой ипостаси его личности. Разве Ремнант-второй не может быть убийцей и маньяком, в то время как Ремнант-первый ничуть не подозревает об этом и находится в совершеннейшем убеждении, что не способен убить даже курицу, не говоря уже о целой человеческой семье. Разве не так, Льюис?
Доктор Льюис ответил, что в теории-то это так, однако на деле все выходит как раз наоборот.
- Большинство известных случаев раздвоения пли даже множественного расслоения личности. - пояснил он, - проявлялись в связи с очень сомнительными гипнотическими экспериментами или же с еще более сомнительными спиритическими опытами. Все эти вещи, на мой взгляд, подобны попыткам ребенка копаться в сложном часовом механизме. Вы вертите в руках колесики, собачки, другие части механизма, о которых на самом деле не имеете ни малейшего понятия, а после сборки обнаруживаете, что ваши часы сильно отстают или, скажем, в час вечернего чая бьют двести сорок раз подряд. Полагаю, то же самое можно сказать о любительских психологических экспериментах. Получаемая в ходе их параллельная личность очень напоминает результат любительской возни с часами и прочими весьма деликатными устройствами, о которых мы с вами и понятия не имеем. Поймите, я не отрицаю возможности того, что один из нас, оказавшись в своей второй ипостаси, совершил убийство на пустынной дороге, как это утверждает Ремнант. Но я полагаю это крайне невероятным. Вероятность есть поводырь жизни, и кому как не вам знать это, Ремнант. - заметил доктор Льюис, с улыбкой повернувшись к сему любомудро-му джентльмену, как будто желая показать, что в свое время тоже кое-чего начитался. - Отсюда следует, что в той же мере поводырем жизни является невероятность. Когда вам удается достигнуть весьма высокой степени вероятности вашей теории, вы получаете право принять ее за некую определенность; с другой стороны, если некое предположение в высшей степени невероятно, вы вправе рассматривать его как нечто невозможное. Это правило срабатывает в девятистах девяносто девяти случаях из тысячи.
- А как насчет тысячного случая? - возразил Ремнант. - Вдруг эти исключительно жестокие убийства относятся именно к нему?
Доктор улыбнулся и устало пожал плечами. В результате этой дискуссии весьма уважаемые члены общества городка Порт некоторое время подозрительно поглядывали друг на друга, прикидывая про себя, а вдруг и в самом деле во всей этой чертовщине "что-нибудь есть". В конце концов, как сумасбродная версия мистера Ремнанта, так и довольно правдоподобная теория доктора Льюиса были признаны несостоятельными, тем более что на кровавый алтарь ужаса были принесены еще две жертвы, павшие жуткой и таинственной смертью. В той самой каменоломне Лланфингела, где раньше нашли убитую женщину, теперь был обнаружен мужской труп. Не прошло и нескольких часов, как на зубчатых скалах, хищно выступающих из воды под обрывом близ Порта, случайный прохожий заметил изувеченное тело пятнадцатилетней девушки. Выяснилось, что оба эти злодеяния были совершены примерно в одно и то же время, на протяжении одного или двух часов, но загвоздка заключалась в том, что расстояние между каменоломней и скалами Черного Утеса составляло никак не менее двадцати миль.
- Тут не обошлось без автомобиля, - предположил кто-то. Однако беглый опрос местных жителей показал, что между этими двумя географическими точками отродясь не существовало не то чтобы шоссе, а и сообщения как такового. Вся эта местность опутана сетью узких, непролазных, извилистых троп, пересекающих друг друга под самыми разнообразными углами на протяжении семнадцати миль. Чтобы добраться до обрыва, нужно пройти еще две мили по тропе через поля. Что же до каменоломни, так она вообще расположена аж в целой миле от ближайшего проселка и надежно ограждена кольцевыми стенами дрока, папоротника-орляка и изрытой земли.
И, наконец, на тропах не обнаружили ни единого следа автомобильного или мотоциклетного колеса, а ведь они непременно должны были запечатлеться на дороге между этими двумя гибельными местами.
- А что вы скажете насчет аэроплана? - произнес человек, ранее предложивший версию с автомобилем.
И в самом деле, неподалеку от одного из мест преступления располагался аэродром, однако при всем желании никто не мог представить себе, что в Королевские военно-воздушные силы смог пробраться безумец, страдающий манией убийства. А потому оставалось заключить, что к ужасам в Мэйрионе были причастны по меньшей мере двое убийц. И доктор Льюис самолично уничтожил свою версию.
- Как я сказал в клубе Ремнанту, - заметил он, - вероятность и невероятность суть поводыри жизни. Так вот, я не могу допустить, что в наших краях может набраться шайка маньяков, пусть даже всего из двух человек. Я отвергаю это.
Вскоре выявилось новое обстоятельство, повергшее всех в смятение и побудившее местных жителей к самым диким предположениям. Люди вдруг осознали, что ни одно ужасное происшествие из тех, что с автоматической закономерностью случалось в их местах, почему-то не было освещено в прессе. Я уже говорил о судьбе "Мэйросского обозревателя". Эта маленькая газетенка была запрещена лишь за то, что поместила на своих страницах туманную заметку о неком человеке, который был убит "при загадочных обстоятельствах". С той поры одно ужасное событие следовало за другим, но ни в одной местной газете о них не было сказано ни слова. Любопытствующие толпами наведывались в редакции этих изданий - а таковых в округе осталось два, - но так и не добились ничего, кроме решительного отказа обсуждать этот вопрос. Таким же образом были прочесаны и прорежены кардиффские газеты. По всей очевидности, лондонская пресса также ничего не ведала о преступлениях, ввергших в беспримерный ужас население целого края. Каждый жаждал понять, что происходит; а скоро поползли слухи и о том, что местному коронеру запрещено проводить какое-либо дознание но факту этих тяжких и в высшей степени загадочных преступлений.
- В соответствии с инструкциями, полученными из Министерства внутренних дел, - заявил по согласовании с верхами один из коронеров. - я должен сообщить присяжным, что в их обязанности вменено заслушать результаты медицинского освидетельствования пострадавшего и немедленно вынести вердикт в полном соответствии с этим освидетельствованием. Все посторонние вопросы я буду вынужден отклонить.
Один из присяжных заявил протест. Старшина присяжных вообще отказался выносить вердикт.
- Прекрасно, - сказал коронер. - Тогда я позволю заявить вам, господин старшина, и вам, господа присяжные, что в силу Королевского закона я обладаю властью пренебречь вашим мнением и приобщить к делу соответствующий освидетельствованию вердикт, представив его суду так, как если бы он исходил от всех вас.
Старшина присяжных и его коллеги были сломлены. Им пришлось безропотно принять неизбежное. Но слухи об этом процессе, широко распространившись по округе и соединившись с осознанием того факта, что ужасные происшествия были начисто проигнорированы прессой (без сомнения, по указке свыше), еще более усилили панический страх, охвативший население края, и придали ему новое направление. Люди пришли к выводу, что правительственные ограничения и запреты могли быть продиктованы только войной или же некой грозной опасностью, связанной с военным временем. А раз так, то преступления, которые полагалось держать под строжайшим секретом, были делом врагов - тайных германских агентов.
Распространение ужаса
Теперь, полагаю, настало время внести некоторую ясность в эту историю. Я начал ее с описания несчастного случая с авиатором, чья машина рухнула наземь после столкновения с огромной стаей голубей, а затем подробно остановился на взрыве, случившемся на военном заводе в одном из северных городков страны. Взрыве, как я уже отмечал, весьма странного свойства. Вскоре после того я оставил свое жилье вблизи Лондона и одновременно переключил внимание на череду таинственных и ужасных происшествии, (мучившихся летом 1915 года в Уэльсе - в местности, которую я ради удобства назвал Мэйрион.
Сразу же следует оговориться: изложенные мною подробности событий в Мэйрионе ни в малой мере не означают того, что этот западный край был единственным в своем роде, равно как и того, что он был в особой степени поражен ужасом. На самом деле кошмарные дела творились по всей стране. Мне рассказывали, что даже стойкие сердца населявших Дартмур девонширцев содрогались, как это бывало во времена чумы или какого другого гибельного поветрия. Ужас царил и на равнинах Норфолка, и в далеком графстве Перт, где никто не осмеливался ступать на дорогу, ведущую мимо Скопа к лесистым возвышенностям над Тэем. То же самое происходило и в густонаселенных промышленных районах. Однажды в одном из трущобных закоулков Лондона я наткнулся на приятеля, который с ужасом поведал мне о том, что слышал от других.
- Не спрашивай меня ни о чем, Нэд. - сказал он, - но тут на днях я был в Бэйрнигене и встретился с одним парнем, который собственными глазами видел, как с расположенного неподалеку завода выносили целых триста наглухо заколоченных гробов.
А что сказать о корабле, на всех парусах вынесшемся из устья Темзы и болтавшемся из стороны в сторону, не отвечая на сигналы и не зажигая на борту огней? Береговые укрепления открыли по нему огонь и сбили одну из мачт, после чего, поймав единственным оставшимся парусом внезапно переменившийся ветер, он сделал поворот оверштаг, стремительно пересек Ла-Манш и закончил свое путешествие на поросших соснами отмелях Аркашона. I I все это время на его борту не было ни единой живой души - лишь груды гремучих костей! Последний рейс "Семирамиды" заслуживает отдельного трагического повествования, но слух о нем дошел до меня из десятых рук, и я поверил ему лишь потому, что он вполне согласовывался с другими фактами, в достоверности которых я не сомневался.
Я хотел сказать, что принялся писать об ужасных событиях в Мэйрионе лишь потому, что имел возможность лично познакомиться с тем, что там в действительности происходило. О происшествиях в иных местах я слышал из третьих, четвертых и пятых уст, но об ужасных событиях близ Порта и Мэртир-Тэгвета мне рассказывали люди, которые наблюдали их последствия своими собственными глазами.
Я уже упоминал о жителях графства, расположенного на крайнем западе нашего острова, которые осознали не только тот факт, что смерть широко рассеялась по их мирным дорогам и древним холмам, но и что по какой-то причине она была окутана атмосферой глубочайшей секретности. Газеты не имели права печатать известий о новых трагедиях, а жюри присяжных, созываемые для расследования этих зверств, не имели права ровным счетом ничего предпринимать. Местные жители поневоле пришли к заключению, что эта завеса секретности была каким-то образом связана с войной, а отсюда было уже недалеко до следующего вывода: убийцами ни в чем не повинных мужчин, женщин и детей являлись либо немцы, либо их отечественные агенты.
Все согласились на том, что надо совершенно уподобиться диким вандалам, чтобы измыслить подобную дьявольскую затею, коварство которой подчеркивалось еще и тем, что она была наверняка продумана загодя. Немцы рассчитывали захватить Париж в первые недели войны, но после того как им задали взбучку на Марне, засели в окопах на Айсне и преспокойно занялись подлинной войной. Все это было подготовлено ими в начале века. А раз так, то стоило ли сомневаться в том, что именно они привели в осуществление направленный против Англии ужасный план, разработанный на тог случай, если им не удастся победить нас в открытом бою; весьма вероятно, что уже несколько лет по всей стране были рассеяны люди, готовые но первому же сигналу из Германии начать убийства и разрушения. Таким путем немцы намеревались посеять ужас по всей Англии и наполнить наши сердца паническим страхом, надеясь до такой степени ослабить своего врага в его собственном доме, что его сыны, сражающиеся на фронте за пределами родины, впадут в отчаяние и малодушие. Все та же старая доктрина Цеппелина оборачивалась другим боком: немцы совершали эти ужасные и таинственные злодеяния в надежде на то, что мы от испуга лишимся всяческого соображения.
Все это казалось достаточно правдоподобным - к тому времени Германия успела натворить столько злодеяний и изощрилась в стольких дьявольских изобретениях, что ничто исходящее от нее, казалось, уже не могло удивить мир своей бесчеловечностью. Самые жуткие преступления гуннов казались детской игрой в сравнении с работой немецкой военной машины. Но тут возник вполне закономерный вопрос - кто же мог оказаться исполнителем этого ужасного замысла? Где обитали эти люди и как им удавалось незаметно перемещаться с одного места на другое? Пытаясь ответить на эти вопросы, мы изощрялись в самых фантастических догадках, но им с самого начала было суждено остаться без ответа. Одни предполагали, что диверсанты высаживались с подводных лодок, другие всерьез уверяли, что они прилетали на аэропланах из потаенных убежищ на восточном побережье Ирландии. Вопиющая невероятность обоих этих предположений не вызывала сомнений. Всякий соглашался с тем, что прокатившиеся по стране злодеяния были делом рук немцев, но никто не мог хотя бы туманно представить себе способ, каким они претворялись в жизнь. Однажды кто-то из завсегдатаев "Порт-Клуба" решил осведомиться об этом у мистера Ремнанта.