Вся эта сцена свидания с королем полна неожиданных контрастов в душевном состоянии Мольера. Он угодлив, еще издали начинает кланяться королю, застенчиво отказывается от предложенной ему чести сесть при короле и вместе с ним поужинать, в ужасе бледнеет от одной мысли, что такого приглашения во Франции еще никто не удостаивался. Все это порождает в нем беспокойство, смятение, испуг. А когда король разрешает "Тартюфа", Мольер "приходит в странное состояние", самозабвенно кричит "люблю тебя, король", лихорадочно, в волнении оглядывается, ищет архиепископа, чтобы досадить ему своей радостью, победой, торжеством. "Мольер схватывает со стола два канделябра и идет впереди", - он удостоился еще одной великой чести - сегодня он будет стелить постель королю.
Но вскоре королю донесли на Мольера, и Людовик жестоко расправляется с преданным ему драматургом и актером, лишает его своего покровительства, запрещает ему появляться при дворе и играть "Тартюфа", а чтобы труппа не умерла с городу, милостиво позволяет играть "смешные комедии, но ничего более". "Вы не только грязный хулитель религии в ваших произведениях, но вы и преступник, вы - безбожник" - этот приговор для Мольера - "хуже плахи". Он обречен на творческую, духовную смерть. Вся жизнь его разбита, Арманда ушла. Мадлена умерла. И у короля он появляется после сердечного припадка, одет неряшливо: "воротник надет криво, парик в беспорядке, лицо свинцовое, руки трясутся, шпага висит криво". Он жалок перед королем, то испуганно, то заискивающе улыбается, несет какой-то безумный бред насчет записки Арманды, оставленных ею колец и платьев, как будто все это может представлять интерес для короля. Мольер здесь предстает бессильным, дряхлым стариком, казалось бы, совсем лишенным сил, собственного достоинства, чести, нравственно и физически разбитым. Но при виде торжествующего Шаррона Мольер "начинает оживать - до этого он лежал грудью на столе. Приподнимается, глаза заблестели: "А, святой отец! Довольны? Это за "Тартюфа"? Понятно мне, почему вы так ополчились за религию. Догадливы вы, мой преподобный. Нет спору. Говорят мне как-то приятели: "Описали бы вы как-нибудь стерву монаха". Я вас и изобразил. Потому что где же взять лучшую стерву, чем вы?"
Наконец-то Мольер сбрасывает маску раболепствующего комедианта перед сильными мира сего, предстает в своем истинном облике, как грозный и бесстрашный обличитель пороков своего времени. И этот образ сильного человека уже не может снизить комическая сцена с Одноглазым. Гордый, независимый, мужественный Мольер вызывает своего оскорбителя на дуэль. И тут же сникает, беспомощно отмахивается шпагой, прячется за стол, а потом и совсем бросает шпагу, опускается на пол. Во всей этой сцене только малая доля комизма, комическое здесь - только вышняя оболочка действия, вся сцена просто насыщена трагическими переживаниями Мольера, он вроде бы снова несет вздор, что его бросила жена, что бриллиантовые кольца валяются на полу… И вся сцена, с одной стороны, пронизана трагизмом, а с другой, внешней, - комическим непониманием того, что в данный момент происходит, в какую авантюру вовлек его этот "чертов поп", направивший лучшего фехтовальщика Франции на беспомощного и дряхлого старика, никогда не державшего шпагу в руках как оружие. "Прямого убийства" не произошло: в капитане мушкетеров сохранилась мужская честь, представление о рыцарском поединке, когда с безоружным не сражаются.
Булгаков верен самому себе - его Мольер сбрасывает маску только перед финалом. Беспомощный, одинокий, больной, он становится самим собой - добрым, всепрощающим. Злая судьба вошла в его дом и все похитила у него. Остались только два верных друга. Горько и тяжко на душе. Но все та же судьба посылает ему еще одно тяжкое испытание - приходит Муаррон, становится перед ним на колени и просит прощения. Мольер откровенно и мучительно страдает. Ему и так больно, а тут еще схватились Лагранж с Муарроном, дерутся, стреляют, "стрельбой и шумом" могут окончательно добить его. Мольер ласково обращается к Муаррону - виновнику всех его злоключений, горько переживает все случившееся: "У меня необузданный характер, потому я и могу сперва совершить что-нибудь, а потом уже думать об этом. И вот, подумав и умудрившись после того, что случилось, я тебя прощаю и возвращаю в мой дом". Мольер то добр, то грозно пресекает дерзости Лагранжа, то заботлив по отношению к Муаррону, осознавшему вину перед ним, упрекает своего "куманька" - короля за то, что тот хотел направить Муаррона в сыщики. Мучительно вспоминая свою жизнь, Мольер, скинув окончательную маску, которую он всегда носил на своем лице, общаясь с сильными мира сего, бросает обвинительные слова королю, которого всегда прославлял. Тираном называет он Людовика Великого: "Ох, Бутон, я сегодня чуть не умер от страху. Золотой идол, а глаза, веришь ли, изумрудные. Руки у меня покрылись холодным потом. Поплыло все косяком, все боком, и соображаю только одно - что он меня давит! Идол!.. Всю жизнь я ему лизал шпоры и думал только одно: не раздави. И вот все-таки раздавил. Тиран!"
И выявляется основной конфликт драмы - между королем и Мольером, между властью и художником. Мольер прекрасно понимает, что дело не в скандальной свадьбе, на которой присутствовал король. Дело - в остром пере, которое беспощадно бичевало придворный мир, лицемерие и ханжество лиц, глупость и непомерные претензии мещанства. Король пытался наставить Мольера на путь истинный, направить его перо на прославление царствования, но из этого мало что получилось. Мольер глубоко страдает, протестует, объясняет причины своего лакейского поведения во дворе. В воображаемом разговоре он упрекает короля: "Извольте… я, быть может, вам мало льстил? Я, быть может, мало ползал?.. Ваше величество, где же вы найдете такого другого блюдолиза, как Мольер?.. Но ведь из-за чего, Бутон? Из-за "Тартюфа". Из-за этого унижался. Думал найти союзника. Нашел! Не унижайся, Бутон! Ненавижу королевскую тиранию!..Что же я должен сделать, чтобы доказать, что я червь? Но, ваше величество, я писатель, я мыслю, знаете ли, я протестую"…
Сильным мира сего всегда казалось, что они лучше знают, каким должен быть писатель, какие ему избрать темы, какие ставить вопросы в своих произведениях. Особенно в этом отношении был строг Людовик Великий. Но Мольер - художник, он мыслит, а значит, протестует. Только тот, кто не мыслит, безропотно принимает все в этом обществе, традиции, обычаи, привычки и впитывает их в себя, - не протестует, а принимает жизнь такой, какая она есть. Он всем доволен, все кажется ему нормальным. Но не таков Мольер. И Булгаков великолепно передал трагедию великого художника и мыслителя, столкнувшегося в непреодолимом противоречии с золотым идолом с изумрудными глазами.
Простым, человечным предстает перед нами Мольер в заключительных актах. Он хочет посоветоваться с Мадленой, горько упрекает ее за то, что она скрыла от него правду о рождении дочери, вспоминает ее слова, сулившие ему покой, добрый совет, зажженные свечи, тихие беседы у камина… А последняя встреча с труппой пронизана мрачными предчувствиями близкого конца. Он собирается бежать в Англию после последнего спектакля, но на сцене умирает.
Власть имущие раздавили гениального художника.
Булгаков, работая над пьесой о столь отдаленной эпохе, и не предполагал, что так драматически сложится ее судьба.
4
М. Булгаков передал "Кабалу святош" в Художественный театр. И потянулись дни за днем, полные неизвестности относительно ее сценической судьбы. Одни хвалили пьесу, другие осторожно намекали на ее остроту и злободневность, третьи встретили ее в "штыки". Положительный отзыв А. М. Горького снова оказал добрую услугу писателю и литературному движению вообще: "О пьесе М. Булгакова "Мольер" я могу сказать, что - на мой взгляд - это очень хорошая, искусно сделанная вещь, в которой каждая роль дает исполнителю солидный материал. Автору удалось многое, что еще раз утверждает общее мнение о его талантливости и способности драматурга. Он отлично написал портрет Мольера на склоне его дней, Мольера, уставшего и от неурядиц его личной жизни, и от тяжести славы. Так же хорошо, смело и - я бы сказал - красиво дан Король-Солнце, да и вообще все роли хороши… Отличная пьеса" (Булгаков М. Пьесы. М., 1962. С. 474). Но только осенью 1932 года пьеса была принята к постановке, и, как сообщалось в "Советском искусстве", роль Мольера будут готовить И. Москвин и М. Тарханов.
А пока Булгаков, приступивший к работе в Художественном театре, получил срочную плановую работу: инсценировать и принять участие в постановке "Мертвых душ".
Сначала Булгаков был поражен легкомыслием постановщиков, которые надеялись сразу же по роману "слепить" какие-то сцены и показать спектакль по "Мертвым душам". Булгаков тут же высказал, что "Мертвые души" инсценировать нельзя, что нужно писать новую пьесу. А раз так, сказали ему, то и напишите то, что нужно для театра. И Булгаков за несколько месяцев написал блистательную комедию. Когда все уже было закончено и театр приступил к репетициям, Булгаков в письме к П. С. Попову 7 мая 1932 года вспоминал: "А как же я-то взялся за это? Я не брался, Павел Сергеевич. Я ни за что не берусь уже давно, так как не распоряжаюсь ни одним моим шагом, а Судьба берет меня за горло. Как только меня назначили в МХТ, я был введен в качестве режиссера-ассистента в "М. Д." (старший режиссер Сахновский, Телешова и я). Однако взгляда моего в тетрадку с инсценировкой, написанной приглашенным инсценировщиком, достаточно было, чтобы у меня позеленело в глазах. Я понял, что на пороге еще Театра попал в беду - назначили в несуществующую пьесу. Хорош дебют? Долго тут рассказывать нечего. После долгих мучений выяснилось то, что мне давно известно, а многим, к сожалению неизвестно: для того, чтобы что-то играть, надо это что-то написать. Кратко говоря, писать пришлось мне".
И конечно, фантазия Булгакова заработала. Он изучает творческую историю "Мертвых душ", собирает биографические данные о Гоголе и о времени создания поэмы, читает воспоминания знавших его. Гоголь создает "Мертвые души" в Италии, значит, надо показать Рим, солнце, гитары… Сделаны наброски роли Великого чтеца и Поклонника, созданы сцены Ноздрева с Чичиковым, сцены у Манилова, у Плюшкина… Но стоило Булгакову изложить режиссерский план спектакля, как тут же на худсовете были внесены предложения, которые меняли творческий замысел создателя пьесы, и главное: "Рим мой был уничтожен, - писал он в том же письме П. С. Попову 7 мая 1932 года. - И Рима моего мне безумно жаль!" Потом сократили роль Великого чтеца, потом возникли более серьезные осложнения с постановщиком Сахновским. А главное - заедает безденежье. Л. Е. Белозерская вспоминает, как она попыталась поступить на работу в техническую энциклопедию, но, проработав испытательный месяц, она была уволена: кадры не пропустили ее. Пришлось М. А. Булгакову в конце декабря 1930 года обратиться в дирекцию МХТа с просьбой выдать ему аванс в тысячу рублей: репетиции "Мертвых душ" и вечерняя работа в ТРАМе отнимают у него почти все время и ему приходится выкраивать время для доработки "Мертвых душ"; а чтобы спокойно работать, нужны деньги, в поисках которых ему приходится отрываться от пьесы и каждый день ходить по городу. Из этого же письма узнаем, что Булгаков "выбился из сил". Видимо, М. Булгаков не скрывал своего переутомления и какой-то тяжкой душевной неустроенности. Он начинает вновь "роман о дьяволе", который был уничтожен в порыве отчаяния, но после первых же набросков понимает, что эту, может, главную вещь его жизни ему сейчас не осилить. Из письма В. В. Вересаева, написанного 12 августа 1931 года, становится ясно, что Булгаков тяжко болен, что у него "все смято в душе".
К этому времени, август 1931 года, Булгаков завершает работу над пьесой "Адам и Ева". И к счастью, находятся люди, которые идут навстречу творческим замыслам Булгакова: почти одновременно Красный театр в Ленинграде и Театр Вахтангова в Москве заключают с ним договор на пьесу о будущей войне.
Серьезный и глубокий замысел этой фантастической пьесы раскрывается в двух эпиграфах, взятых из разных произведений: "Участь смельчаков, считавших, что газа бояться нечего, всегда была одинакова - смерть!" ("Боевые газы"); "…и не буду больше поражать всего живущего, как я сделал. Впредь во все дни Земли сеяние и жатва не прекратятся…".
Из неизвестной книги, найденной Маркизовым.
Начало действия не предвещает ничего мрачного. Инженер Адам Красовский и Ева Войкевич полны радостных ожиданий от жизни, они только что поженились, собираются на Зеленый мыс, а из репродуктора несется прекрасная музыка Бизе: из Мариинского передавали "Фауста". Адам любит Еву, а Ева любит Адама. Что может быть прекраснее? Разбил стакан - ничего страшного! Стакан он купит! Ах, сейчас нет стаканов? Будут в конце пятилетки! Не нужно паники, все образуется. Адам - из тех оптимистов, которые готовы горы свернуть для блага своего отечества, готовы к любым жертвам во имя утверждения идей коммунизма.
События разворачиваются неожиданно и ярко, появляются новые действующие лица: академик Ефросимов, летчик Дараган, литератор Пончик-Непобеда, Захар Маркизов, человек неопределенных занятий.
Ева настолько обаятельна и красива, что все жильцы квартиры влюблены в нее. "Всю квартиру завлекли!" - бросает Аня упрек Еве.
Но все это мелкое, бытовое отходит на второй план, как только при странных обстоятельствах появляется сначала академик Ефросимов, а вслед за ним на подоконнике оказывается и Маркизов.
Входит и Пончик. Так все будущие персонажи оказываются в одной комнате в тот момент, когда Ефросимов "фотографирует" молодоженов из своего аппарата, с которым не расстается.
"Из аппарата бьет ослепительный луч" - так снова, как и в "Роковых яйцах", возникает луч - луч, способный приостановить разрушительное действие на все живое газов. Если облучить живую клетку этим лучом, она будет жить. Этот аппарат изобрел академик Ефросимов, но свое изобретение он держит в тайне.
Творческий замысел пьесы раскрывается в диалоге между Ефросимовым и Адамом. Ефросимов два месяца просидел в своей лаборатории, работая над своим изобретением, потому-то он несколько странен, путает элементарные вещи, с трудом вспоминает свою фамилию, адрес, где живет… Но мысль его приобретает трезвость и глубину, как только речь заходит о будущей войне. Адам тоже считает, что война неизбежна, потому что "капиталистический мир напоен ненавистью к социализму". Да, соглашается с этим Ефросимов, но ведь и социалистический мир напоен ненавистью к капиталистическому. Война будет потому, что изо дня в день все газеты призывают к ненависти; убийство человека, по тем или иным соображениям, становится заурядным, обычным явлением и никого не возмущает и никого не устрашает. И у нас, в Союзе, девушки ходят с ружьем и поют: "Винтовочка, бей, бей, бей… буржуев не жалей!" И это всякий день. Накопилось столько идеологической нетерпимости, что война может вспыхнуть каждый день, война страшная, разрушительная, беспощадная ко всему живому - война химическая. Адам несколько озадачен рассуждениями академика, который с одинаковым чувством неприятия относится к любым идеям, ведущим к войне. Адам пытается внушить ему, что не всякая война - плохо: "Будет страшный взрыв, но это последний очищающий взрыв, потому что на стороне СССР - великая идея". Ефросимов возражает: "Очень возможно, что это великая идея, но дело в том, что в мире есть люди с другой идеей, и идея их заключается в том, чтобы вас с вашей идеей уничтожить".
Мир избыточно переполнен ненавистью, идеологической нетерпимостью: "Под котлом пламя, по воде ходят пузырьки, какой же, какой слепец будет думать, что она не закипит?"
Вот и он думал, что вода под котлом закипит и разразится война, он даже заранее знал, что может разразиться химическая война, самая разрушительная и убийственная. И два месяца просидел в лаборатории, чтобы найти средство против такой войны, и он нашел его. Но кому вручить это средство? Обладатель этого открытия сразу становится сильнее, будет диктовать свою волю, навязывать свои идеи. Дараган и Адам легко решают этот вопрос - изобретение должно принадлежать Реввоенсовету Республики. А для Ефросимова - "это мучительнейший вопрос": "Я полагаю, чтобы спасти человечество от беды, нужно сдать изобретение всем странам сразу". Конечно, Дарагану, смотрящему на мировые события с точки зрения командира истребительной эскадрильи, кажется, что академик заблуждается, ему непонятно, как можно отдать капиталистическим странам изобретение исключительной военной важности. Адам же просто показывает Дарагану, что Ефросимов не в своем уме, что, дескать, с него спрашивать… Но если посмотреть на ситуацию с сегодняшней точки зрения или с точки зрения художника, способного на десятилетия смотреть вперед, как Булгаков, то получится, что не такой уж вздор несет академик, предлагая оружие исключительной силы сразу всем странам мира - это даст возможность всем странам мира сдерживать агрессию неприятеля.
Ефросимов предвидит, что и социалистическое общество, которое строят в СССР, не может служить идеалом для всего человечества; ему страшно при мысли, что он живет в обществе, где дети идут спокойно вешать собаку. Он часто вспоминает свою собаку, которую он выкупил у этих ребят за 12 рублей. Собака погибла в войне, и он одинок. Враги изобрели "солнечный газ", а он, академик Ефросимов, изобрел аппарат, который спасает от газа. Облученным его лучом уже не страшен этот солнечный газ. Вот почему остаются в живых лишь те, кто испытал благодетельное действие луча Ефросимова - сам Ефросимов, Ева, Адам, Пончик-Непобеда, Маркизов и Дараган.
Гибнет во всемирной войне Ленинград, два миллиона человек. Ефросимов не успел предотвратить эту катастрофу. За эту катастрофу нужно отомстить. И Дараган отдает приказ - развинчивать бонбоньерки и кидать смертельный груз на врагов, развязавших войну. Дараган мечтает победить, а Ефросимов против всякой победы, он уничтожил бомбы с газом - "черные крестики из лаборатории". Дараган мечтает показать силу Республики, он надеется на изобретение Ефросимова, а оказывается, это изобретение бессильно в наступательных целях. Значит, Ефросимов - пацифист, "чужой человек", значит, его нужно расстрелять. И Дараган вытаскивает пистолет. Но вся колония протестует: "Маркизов бьет костылем по револьверу и вцепляется в Дарагана. Адам и Дараган хотят судить изменника, их чувства оскорблены поступками академика. "При столкновении в безумии люди задушили друг друга, а этот человек, - Ефросимов указывает на Дарагана, - пылающий местью, хочет еще на одну единицу уменьшить население земли. Может быть, кто-нибудь объяснит ему, что это нелепо?..""
Дараган и Адам - фанатики, они свято верят в то, что в СССР построено светлое здание нового общества трудящихся, что "страна трудящихся несет освобождение всему человечеству", нужно разбить всех супротивников этого общества и силой навязать всему миру замечательный, прекрасный строй. "И вот когда Дараган, человек, отдавший все, что у него есть, на служение единственной правде, которая существует на свете, - нашей правде! - летит, чтобы биться с опасной гадиной, изменник, анархист, неграмотный политический мечтатель предательски уничтожает оружие защиты, которому нет цены! Да этому нет меры! Нет меры! Нет! Это высшая мера!" А Дараган называет Ефросимова просто: "враг-фашист". Нет, говорит Ефросимов, "гнев темнит вам зрение. Я в равной мере равнодушен и к коммунизму и к фашизму".