Он начал диктовать. "Нижеподписавшаяся добровольно отдает себя в распоряжение для опыта, который намеревается произвести его превосходительство профессор тен-Бринкен. Она твердо обещает следовать в точности приказаниям этого господина. После родов она отказывается от всех притязаний на ребенка. За это его превосходительство обязывается внести на книжку нижеподписавшейся тотчас же пятнадцать тысяч марок и вручить ей книжку после разрешения от бремени. Он обязуется, далее, нести издержки по ее содержанию и до родов выплачивать ей ежемесячно по сто марок карманных денег".
Он взял написанное и еще раз громко прочел.
– Но тут ведь ничего нет о князе? – заметила она.
– Конечно, нет, – ответил он. – Ни звука. Это должно быть строжайшей тайной.
Она понимала. Но было нечто, что ее беспокоило. "Почему – спросила она, – почему вы выбрали именно меня? Для бедного князя, наверное, всякая женщина сделала бы все что в ее силах".
Он не знал, что ответить. Вопрос застал его врасплох своею неожиданностью. Но он все же скоро нашелся. – Да, знаешь ли, – начал он, – дело в следующем: князь в юности любил одну красавицу графиню. Любил ее так сильно, как может любить настоящий князь. И она тоже любила прекрасного благородного юношу. Но она умерла.
– Отчего она умерла? – спросила Альма.
– Она умерла от кори. И у этой прекрасной возлюбленной благородного князя были такие же золотисто-красные локоны, как у тебя. Вообще, она очень на тебя похожа, и вот последняя воля князя – чтобы мать его ребенка напоминала возлюбленную юных дней. Он дал нам портрет и, кроме того, подробно описал ее: мы искали по всей Европе, но ничего подходящего не находили. И вот сегодня мы увидели тебя.
Она рассмеялась, польщенная: "Неужели, правда, я так похожа на эту графиню?"
– Как две капли воды! – ответил он. – Вы могли бы быть сестрами. Впрочем, мы и тебя снимем. Вот обрадуется князь, когда увидит твой портрет.
Он подал ей перо: "Ну, подпиши!"
Она взяла перо и бумагу… "Ал… ", – начала она. Что-то попало на перо. Она взяла салфетку и обтерла перо.
– Черт побери… – пробормотал Франк Браун. – Мне только сейчас пришло в голову, что она несовершеннолетняя. В сущности, нам следовало бы еще иметь подпись и ее отца. А впрочем – для нас и этого договора будет достаточно. Пиши же, – громко сказал он, – как фамилия твоего отца?
Она ответила:
– Мой отец – булочник Рауне в Гальберштадте.
И она подписала свою фамилию. Франк Браун взял из ее рук бумагу. Опустил и снова поднял, пристально посмотрел.
– Господи, – вскричал он. – Это же – это…
"В чем дело?" – спросил ассистент. Тот протянул договор: "Посмотрите – посмотрите – прочтите-ка подпись".
Доктор Петерсен посмотрел на бумагу. "Ну? – удивленно спросил он. – В чем дело? Я не нахожу ничего странного".
– Нет, нет, вы, конечно, этого не поймете, – воскликнул Франк Браун. – Передайте-ка договор профессору. Прочтите-ка, дядюшка.
Профессор прочел подпись. Девушка забыла дописать до конца свое имя. На бумаге стояло – "Ал Рауне".
– Да-да-замечательная случайность, – заметил профессор. Он аккуратно сложил бумагу и положил в боковой карман.
Но племянник воскликнул: "Случайность! Прекрасно – пусть будет случайность. Все, что удивительно и таинственно, – для вас только случайность?" Он позвал кельнера. "Вина, еще вина, – закричал он. – Дайте мне выпить. Альма Рауне, Ал Рауне, за твое здоровье.
Он сел за стол и перегнулся к профессору.
– Ты помнишь, дядюшка, старого коммерции советника Бруннера из Кельна? И его сына, которого он назвал Марко? Он учился со мною в одном классе. Хотя и был на два года старше меня. Назвав его Марко, отец просто хотел сострить: его сын назывался теперь Марко Бруннер – так же как известная марка рейнвейна. Ну, а теперь начинается случайность. Старый коммерции советник – самый трезвый человек во всем мире, его жена тоже, то же и все его дети. По-моему, в их доме никогда не пили ничего, кроме воды, молока, чаю и кофе. Пил один только Марко. Начал пить, когда был еще в школе, – мы часто приносили его домой пьяным. Потом он стал поручиком и лейтенантом. Тогда началось уж как следует. Он пил, пил все больше и больше, натворил глупостей, его прогнали из полка. Трижды помещал его старик в санаторий, – но через несколько недель он становился еще более горьким пьяницей, нежели раньше. А вот две случайности: он, Марко Бруннер, пил – Маркобруннер. Это стало для него idee fixe, он бегал по всем ресторанам, искал эту марку, ездил по Рейну и выпивал все, что находил в ресторанах. Он мог себе это позволить, – у него были деньги от бабушки. "Алло! – кричал он очень часто. -Маркобруннер поглотит Марко Бруннера! Почему? Потому что Марко Бруннер поглощает Маркобруннер". И люди смеялись над его остротами. Все только одно остроумие, все только случайность, – как и вся жизнь – она сплошная случайность! Но я знаю, что старый коммерции советник отдал бы много сотен тысяч, лишь бы вернуть свою неудачную остроту, – знаю также, что он себе никогда не простит, что назвал своего бедного сына Марко, а не Гансом или Петером. А тем не менее – это случай, глупый, причудливый случай, – все равно как подпись этой невесты князя.
Девушка встала и, шатаясь, облокотилась на стул. "Я – невеста князя, – повторила она, – дайте-ка мне сюда князя!"
Она взяла бутылку коньяка и налила себе полный стакан:
"Я хочу князя, слышите? За твое здоровье, дорогой князь!"
– Его, к сожалению, нет, – сказал доктор Петерсен.
– Нет? – рассмеялась она. – Нет! Так пусть будет другой! Да! Ты – или ты – или даже ты, старикашка! Безразлично – лишь бы мужчина! – Она сорвала блузку, спустила юбку, расстегнула корсаж и бросила его в зеркало: -Мужчину…
– Постыдись, – заметил доктор Петерсен, – разве делает так невеста? – Но взгляд его с жадностью был устремлен на ее полную грудь.
Она захохотала: "Ах, что там – князь или не князь! Меня может взять всякий, кто только захочет! Мои дети, публичные дети – их может родить кто угодно-нищий и князь!"
Ее тело дрожало от страсти, грудь подымалась, возбужденная чувственность гнала ее кровь по синеватым жилам, а взгляд, и дрожащие губы, и жаждущее тело-все кричало, полное страсти: "Сюда – ко мне!" Она не была уже проституткой – она, освобожденная от всех оболочек, свободная от всех пут и оков, была могучим прообразом женщины: пол с ног до головы.
– О, она действительно то, что нам нужно! – прошептал Франк Браун. – Земля-мать…
Ею овладела дрожь. Ей стало холодно. Еле волоча ноги, она шатнулась к дивану.
– Не знаю, что со мною, – пробормотала она, – все вертится.
– Выпила лишнее, – поспешно объяснил Франк Браун. – Выпей еще и постарайся заснуть. – Он поднес ей опять полный стакан коньяку.
– Да, я засну… – пробормотала она.
Она бросилась на диван и подняла в воздух обе ноги. Громко захохотала, потом зарыдала и наконец тихо заплакала. Легла на бок и закрыла глаза.
Франк Браун накрыл ее и подсунул ей под голову большую подушку.
Заказал кофе, подошел к окну и распахнул его настежь.
Но тотчас же снова закрыл, как только в комнату ворвался свет раннего утра.
Он отвернулся:
– Ну, господа, вы довольны этим объектом?
Доктор Петерсен восторженным взглядом смотрел на проститутку. "По-моему, она подойдет как нельзя больше, – сказал он. – Ваше превосходительство, обратите внимание на ее телосложение… Оно как бы предназначено для безукоризненных родов".
Вошел кельнер и подал кофе. Франк Браун сказал:
– Протелефонируйте на станцию медицинской помощи. Пусть пришлют носилки. Наша дама тяжело захворала.
Тайный советник удивленно посмотрел на него:
– Что должно это означать?
– Это должно означать, – засмеялся племянник, – что я кую гвозди с головками, дядюшка. Должно означать, что я думало за тебя, и я, по-моему, думаю умнее тебя. Неужели ты воображаешь, что эта девушка, когда протрезвеет, согласится поехать с тобою? Пока я опьянял ее словами и вином, не давал ей даже опомниться, до тех пор она соглашалась со всем. Но от вас она убежит через несколько шагов, – несмотря на все деньги и на всех князей. Поэтому-то и нужно ее теперь взять. Как только принесут носилки, вы, доктор Петерсен, должны не медля ни минуты, отправиться с нею на вокзал! Первый поезд, если не ошибаюсь, идет в шесть часов, вы поедете им. Возьмите отдельное купе и уложите там пациентку, я думаю, она не проснется, а если и проснется, то дайте ей еще коньяку. Вы можете даже влить в него несколько капель морфия. А вечером вы уже приедете в Бонн вместе с добычей. Телеграфируйте, чтобы вас ждал на вокзале экипаж профессора, отнесите девушку в карету и отвезите прямо в клинику. Когда она окажется там, уйти ей будет не так-то легко, – у вас есть всевозможные средства.
– Но простите, – вставил ассистент, – ведь это же напоминает насильственный увоз.
– Хоть бы и так, – заметил Франк Браун. – Впрочем, ведь ваша буржуазная совесть спокойна: у вас имеется договор.
А теперь не теряйте времени попусту – делайте, что вам говорят.
Доктор Петерсен обернулся к патрону, который молча, задумчиво стоял посреди комнаты. Взять ему купе первого класса? И какую комнату отвести девушке? Не лучше ли нанять особого служителя для нее? И может быть…
Между тем Франк Браун подошел к спящей.
– Красивая девушка, – прошептал он. – Как золотые змейки, ползут твои локоны!
Он снял с пальца тонкое золотое кольцо с маленькой жемчужиной. Взял ее руку и надел кольцо: "Возьми. Эмми Стенгоб дала его мне, когда меня отравили ее дивные чары. Она была красива, сильна, была, как ты, странная женщина! Спи, дитя, – пусть тебе снится твой князь и твой ребенок от князя!" Он нагнулся и тихо поцеловал ее в лоб…
Принесли носилки. Носильщики уложили спящую, одели ее, закрыли шерстяным одеялом и вынесли.
"Как труп", – подумал Франк Браун.
Доктор Петерсен простился и тоже вышел. Они остались вдвоем. Прошло несколько минут, оба молчали. Потом тайный советник подошел к племяннику.
– Благодарю тебя, – сухо сказал он.
– Не стоит, – ответил племянник. – Я сделал это только потому, что мне самому доставило это удовольствие, – было для меня хоть каким-нибудь развлечением. Я должен был бы солгать, если бы сказал, что сделал это для тебя.
– Я так и думал. Между прочим, могу сообщить новость, которая тебя, вероятно, заинтересует. Когда ты болтал тут о ребенке, мне пришла в голову одна мысль. Когда ребенок родится, я усыновлю его. – Он зло улыбнулся: – Вот видишь, мой дорогой племянник, твоя теория не совсем уж неправильна: маленькое существо Альрауне, еще не рожденное, даже еще не зачатое, отнимает у тебя состояние. Я сделаю его своим наследником. Тебе я сейчас говорю об этом только для того, чтобы ты не строил излишних иллюзий.
Франк Браун почувствовал удар. Но посмотрел профессору прямо в лицо.
– Хорошо, дядюшка, – сказал он спокойно, – ведь все равно в конце концов ты бы лишил меня наследства, не правда ли?
Но профессор выдержал взгляд и ничего не ответил.
Франк Браун продолжал: "Ну, так было бы недурно, если бы мы сейчас свели наши счеты, я часто сердил тебя, огорчал – за это ты лишил меня наследства: мы квиты. Но, согласись, ведь эту мысль подал тебе я. И в том, что ты получил теперь возможность ее осуществить, ты тоже целиком обязан мне. Значит, ты должен теперь меня отблагодарить. У меня есть долги…"
Профессор насторожился. По его лицу пробежала легкая тень. "Сколько?" – спросил он.
Франк Браун ответил: "Не так уж много! Тысяч двадцать наберется, пожалуй".
Он ждал, но профессор упорно молчал.
– Ну? – нетерпеливо спросил он.
Старик ответил: "То есть как это – ну? Неужели ты серьезно думаешь, что я заплачу твои долги?"
Франк Браун смотрел на него, в висках его стучало. Но он овладел собою.
– Дядюшка, – сказал он, и голос его слегка задрожал, – я бы тебя не просил, если бы мне не было нужно. Некоторые из моих долгов необходимо погасить теперь же. Среди них есть карточные долги, долги чести.
Профессор пожал плечами: "К чему же ты играл…"
– Я сам это знаю, – ответил Франк Браун. Он все еще одерживался, напрягая все свои нервы. – Конечно, я не должен был этого делать. Но раз сделано – я должен теперь заплатить. Еще одно – я не могу больше просить у матери. Ты знаешь так же хорошо, как и я, что она делает для меня больше, чем в ее силах. К тому же она только недавно привела в порядок мои дела. В довершение всего она больна – словом, я не могу просить ее и не стану.
Тайный советник злорадно улыбнулся: "Мне очень жаль твою бедную мать, но это отнюдь не заставляет меня изменить решение".
– Дядюшка! – вскричал он, вне себя от этого холодного иронического голоса. – Дядюшка, ты не знаешь, что делаешь. В крепости я задолжал товарищам несколько тысяч и должен их заплатить еще на этой неделе. У меня также есть целый ряд мелких долгов разным людям, которые мне одолжили на честное слово, – я не могу их обмануть. Я взял взаймы даже у коменданта, чтобы поехать сюда.
– И у него? – перебил профессор.
– Да, и у него! – повторил он. – Я наврал, что ты при смерти и что я должен быть возле тебя. Он согласился дать мне денег.
Тайный советник покачал головой.
– Ах, вот что ты ему рассказал? Ты истинный гений в надувательстве и обмане! Этому необходимо положить конец.
– Господи, – вскричал племянник, – будь же благоразумен, дядюшка. Мне нужны деньги: я погиб, если ты не поможешь.
Тайный советник ответил: "Ну, особой разницы я тут не вижу. Ты и так погиб – порядочный человек из тебя никогда уже не выйдет".
Франк Браун схватился руками за голову:
– И это говоришь мне ты, ты?
– Конечно, – ответил профессор. – Куда ты девал все свои деньги? Ты тратишь их самым бессовестным образом.
Он не выдержал: "Может быть, дядюшка, но я никогда еще не брал их бессовестным образом – как ты, например…"
Он закричал, ему показалось, будто он поднял хлыст и опустил прямо на уродливое лицо старикашки. Он почувствовал, как попал в цель; он почувствовал также, как хлыст просвистел насквозь, не встретив преград, словно сквозь клейкую грязь…
Спокойно, почти дружелюбно тайный советник ответил: "Я вижу, ты все еще не поумнел. Позволь же твоему старому дяде дать тебе добрый совет, – быть может, он принесет пользу. Если чего-нибудь хочешь от людей, то нужно уступать некоторым их слабостям, – заметь себе это. И воспользуйся. Ты соглашаешься со мною, что я много приобрел. Я добился того, чего хотел. Теперь же наоборот – ты просишь меня, но и не думаешь идти нужным путем. Не воображай, однако, мой дорогой, что это могло бы помочь тебе в чем-нибудь – у меня. Нет, нет! Но, быть может, это поможет тебе у других, – ты поблагодаришь меня за добрый совет".
Франк Браун заметил: "Дядя, я пошел путем унижения. Сделал это-первый раз в жизни; сделал, когда попросил тебя – попросил! Но еще раз этим путем я не пойду. Неужели ты хочешь, чтобы я еще больше перед тобою унижался? Будет, довольно – дай мне денег".
Тайный советник ответил: "Я тебе предложу кое-что, дорогой. Только обещай меня выслушать и не приходи в бешенство, – что бы ни было!"
Он сказал спокойно: "Хорошо, дядюшка".
– Ну, слушай. Я тебе дам денег, столько, сколько тебе понадобится, чтобы привести в порядок дела. Дам даже больше, – относительно цифры мы уж сойдемся. Но мне ты нужен-нужен у меня в доме. Я постараюсь устроить так, чтобы тебя перевели ко мне в город, – устрою так, чтобы тебя выпустили из крепости.
– С удовольствием! – ответил Франк Браун. – Мне безразлично, здесь я или там. Но сколько будет это длиться?
– Около года, пожалуй, даже меньше, – ответил профессор.
– Согласен. Что же я должен делать?
– Почти ничего. Это просто маленькое побочное занятие – ты привык к нему, оно тебе не покажется трудным.
– В чем же дело? – настаивал Франк Браун.
– Видишь ли, мой дорогой, – продолжал тайный советник, – понадобится маленькая помощь девушке, которую ты раздобыл. Ты прав: она от нас убежит. Ей будет невыносимо скучно, и она, конечно, постарается сократить время ожидания. Ты преувеличиваешь средства, которыми мы сумеем ее удержать. В частной психиатрической лечебнице очень легко удержать человека, гораздо легче, чем в тюрьме или в остроге. К сожалению, наше учреждение не так хорошо приспособлено. Не могу же я запереть ее в террариум вместе с лягушками или в клетку с обезьянами или морскими свинками, правда?
– Конечно, дядюшка, – ответил племянник, – надо изобрести что-нибудь. Старик кивнул: "Я уже придумал, что сделать. Мы должны иметь что-нибудь, что бы ее там удерживало. Но доктор Петерсен не представляется мне подходящим человеком для того, чтобы приковать на продолжительное время ее интерес, по-моему, его будет мало и на одну ночь. Но это должен быть, конечно, мужчина; поэтому-то я и подумал о тебе…"
Франк Браун сжал с такой силой спинку кресла, точно хотел сломать. Он тяжело дышал. "Обо мне… – повторил он.
– Да, о тебе, – продолжал тайный советник, – по-видимому, это одна из немногих вещей, к которым ты способен. Ты сумеешь ее удержать. Будешь болтать ей всякий вздор – по крайней мере, твоя фантазия получит какую-то разумную цель. А за неимением князя она влюбится в тебя – ты сумеешь, значит, удовлетворить и ее чувственные потребности. Если же ей будет мало, у тебя найдется достаточно друзей и знакомых, которые с удовольствием воспользуются случаем провести несколько часов в обществе прелестного создания.
Франк Браун задыхался, голос его звучал глухо и хрипло;
"Дядюшка, ты знаешь, что ты от меня требуешь? Я должен быть любовником этой проститутки, в то время как она будет носить в себе ребенка убийцы?"
– Да, да, – спокойно прервал его профессор. – Ты прав. Но это, по-видимому, единственное, на что ты пригоден еще, мой дорогой.
Он ничего не ответил. Он испытывал жгучее оскорбление, чувствовал, как щеки покрываются багровым румянцем, как в висках стучит от волнения. Казалось, будто по всему лицу его горят длинные полосы, которые оставил хлыст профессора. Он понимал: да-да, старик наслаждается своею местью.
Тайный советник заметил это, и довольная, злорадная улыбка легла на его отвислые губы. "Подумаем как следует, – произнес он размеренным тоном, – нам не в чем упрекать друг друга и нечего скрывать. Мы можем называть вещи своими именами: я намерен пригласить тебя в качестве сутенера этой проститутки".
Франк Браун почувствовал: он низвергнут. Он беспомощен, безоружен. Он не может пошевельнуть даже пальцем. А безобразный старик топчет его своими грязными ногами и плюет в его раскрытые раны своею ядовитою слюною… Он ничего не ответил. Он шатался, ему было дурно. Не помнил он, как спустился, очутился на улице и увидел ясное утреннее солнце. Он почти не создавал, что идет. У него было чувство, будто он лежит, растянувшись на грязной мостовой, поверженный глухим страшным ударом в голову…
Он шел долго. Прошел много улиц. Останавливался перед афишными столбами, читал большие плакаты. Но видел только слова – не понимая их. Потом попал на вокзал. Подошел к кассе и попросил билет.