После концерта, о котором я упоминал, мы с Крабаком подружились, поэтом у я мог отважиться повести Раппа в дом этого великого музыканта. Крабак жил гораздо роскошнее, чем, скажем, Токк, хотя, конечно, не так роскошно, как капиталист Гэр. В его комнате, битком набитой всевозможными безделушками - терракотовыми статуэтками и персидской керамикой, - помещался турецкий диван, и сам Крабак обычно восседал на этом диване под собственным портретом, играя со своими детишками. Но на этот раз он был почему-то один. Он сидел с мрачным видом, скрестив на груди руки. Пол у его ног был усыпан клочьями бумаги. Рапп вместе с поэтом Токком неоднократно, должно быть, встречался с Крабаком, но сейчас увидев, что Крабак не в духе, перетрусил и, отвесив ему робкий поклон, молча присел в углу.
- Что с тобой, Крабак? - осведомился я, едва успев поздороваться.
- Ты еще спрашиваешь! - отозвался великий музыкант. - Как тебе нравится этот кретин критик? Объявил, что моя лирика никуда не годится по сравнению с лирикой Токка!
- Но ведь ты же музыкант…
- Погоди. Это еще можно вытерпеть. Но ведь этот негодяй, кроме того, утверждает, что по сравнению с Рокком я ничто, меня нельзя даже назвать музыкантом!
Рокк - это музыкант, которого постоянно сравнивают с Крабаком. К сожалению, он не состоял членом клуба сверхчеловеков, и я не имел случая с ним побеседовать. Но его характерную физиономию со вздернутым клювом я хорошо знал по фотографиям в газетах.
- Рокк, конечно, тоже гений, - сказал я. - Но его произведениям не хватает современной страстности, которая льется через край в твоей музыке.
- Ты действительно так думаешь?
- Да, именно так.
Крабак вдруг вскочил на ноги и, схватив одну из танаградских статуэток, с размаху швырнул ее на пол. Перепуганный Рапп взвизгнул и бросился было наутек, но Крабак жестом предложил нам успокоиться, а затем холодно сказал:
- Ты думаешь так потому, что, как и всякая посредственность, не обладаешь слухом. А я - я боюсь Рокка.
- Ты? Не скромничай, пожалуйста!
- Да кто же скромничает? С какой стати мне скромничать? Я корчу из себя скромника перед вами не больше, чем перед критиками! Я - Крабак, гений! В этом смысле Рокк мне не страшен.
- Чего же ты тогда боишься?
- Чего-то неизвестного… Может быть, звезды, под которой родился Рокк.
- Что-то я тебя не понимаю.
- Попробую сказать иначе, чтобы было понятнее. Рокк не воспринимает моего влияния. А я всегда незаметно для себя оказываюсь под влиянием Рокка.
- Твоя восприимчивость…
- Ах, оставь, пожалуйста. При чем тут здесь восприимчивость? Рокк работает спокойно и уверенно. Он всегда занимается вещами, с которыми может справиться один. А я вот не таков. Я неизменно пребываю в состоянии раздражения и растерянности. Возможно, с точки зрения Рокка, расстояние между нами не составляет и шага. Я же считаю, что нас разделяют десятки миль.
- Но ваша "Героическая симфония", маэстро!.. - робко проговорил Рапп.
- Замолчи! - Узкие глаза Раппа сузились еще больше, и он с отвращением поглядел на студента. - Что ты понимаешь? Ты и тебе подобные! Я знаю Рокка лучше, чем все эти собаки, которые лижут ему ноги!
- Ну хорошо, хорошо. Успокойся.
- Если бы я мог успокоиться… Я только и мечтаю об этом… Кто-то неведомый поставил на моем пути этого Рокка, чтобы глумиться надо мною, Крабаком. Философ Магг хорошо понимает все это. Да-да, понимает, хотя только и делает, что листает растрепанные фолианты пол своим семицветным фонарем…
- Как так?
- Прочитай его последнюю книгу - "Слово идиота".
Крабак подал, вернее, швырнул мне книгу. Затем он вновь скрестил на груди руки и грубо сказал:
- До свидания.
И снова мы с окончательно приунывшим Раппом оказались на улице. Как всегда, улица была полна народу, в тени буковых аллей тянулись ряды всевозможных лавок и магазинов. Некоторое время мы шли молча. Неожиданно нам повстречался длинноволосый поэт Токк. Завидев нас, он остановился, вытащил из сумки на животе носовой платок и принялся вытирать пот со лба.
- Давно мы с вами не виделись, - сказал он. - А я вот иду к Крабаку. У него я тоже давно не был…
Мне не хотелось, чтобы между этими двумя деятелями искусства возникла ссора, и я намеками объяснил Токку, что Крабак сейчас немного не в себе.
- Вот как? - сказал Токк. - Ну что же, визит придется отложить. Да ведь Крабак - неврастеник… Кстати, я тоже в последнее время мучаюсь от бессонницы.
- Может быть, прогуляешься с нами?
- Нет, лучше не надо… Ай?
Токк вдруг судорожно вцепился в мою руку. Он весь, с ног до головы, покрылся холодным потом.
- Что с тобой?
- Что с вами?
- Мне показалось, что из окна той машины высунулась зеленая обезьяна…
Обеспокоенный, я посоветовал Токку на всякий случай показаться доктору Чакку. Но как я ни настаивал, он и слушать не хотел об этом. Ни с того ни с сего он стал подозрительно к нам приглядываться и в конце концов заявил:
- Я никогда не был анархистом. Запомните это и никогда не забывайте… А теперь прощайте. И простите, пожалуйста, не нужен мне ваш доктор Чакк…
Мы стояли в растерянности и смотрели в спину удалявшемуся Токку. Мы… Впрочем, нет, не мы, а я один. Студент Рапп вдруг очутился на середине улицы. Он стоял нагнувшись и через широко расставленные ноги разглядывал беспрерывный поток автомобилей и прохожих. Решив, что и этот каппа свихнулся, я поспешил выпрямить его.
- Что еще за шутки? Что ты делаешь?
Рапп, протирая глаза, ответил неожиданно спокойно:
- Ничего особенного. Просто так гадко стало на душе, что я решил посмотреть, как выглядит мир вверх ногами. Оказывается, все то же самое.
11
Вот некоторые выдержки из книги философа Магга "Слово идиота":
* * *
Идиот убежден, что все, кроме него, идиоты.
* * *
Наша любовь к природе объясняется, между прочим, и тем, что природа не испытывает к нам ни ненависти, ни зависти.
* * *
Самый мудрый образ жизни заключается в том, чтобы, презирая нравы и обычаи своего времени, тем не менее ни в коем случае их не нарушать.
* * *
Больше всего нам хочется гордится тем, чего у нас нет.
* * *
Никто не возражает против того, чтобы разрушить идолов. В то же время никто не возражает против того, чтобы самому стать идолом. Однако спокойно пребывать на пьедестале могут только удостоенные особой милостью богов - идиоты, преступники, герои. (Это место Крабак отчеркнул ногтем.)
* * *
Вероятно, все идеи, необходимые для нашей жизни, были высказаны еще три тысячи лет назад. Нам остается, пожалуй, только добавить нового огня к старым дровам.
* * *
Наша особенность состоит в постоянном преодолении собственного сознания.
* * *
Если счастье немыслимо без боли, а мир немыслим без разочарования, то?..
* * *
Защищать себя труднее, нежели защищать постороннего. Сомневающийся да обратит взгляд на адвоката.
* * *
Гордыня, сластолюбие, сомнение - вот три причины всех пороков, известные по опыту последних трех тысяч лет. Вероятно, и всех добродетелей тоже.
* * *
Обуздание физических потребностей вовсе не обязательно приводят к миру. Чтобы обрести мир, мы должны обуздать и свои духовные потребности. (Здесь Крабак тоже оставил след своего ногтя.)
* * *
Мы, каппы, менее счастливы, чем люди. Люди не так развиты, как каппы. (Читая это, я не мог сдержать улыбку.)
* * *
Свершить - значит мочь, а мочь - значит свершить. В конечном итоге наша жизнь не в состоянии вырваться из этого порочного круга. Другими словами, в ней нет никакой логики.
* * *
Став слабоумным, Бодлер выразил свое мировоззрение одним только словом, и слово это было - "женщина". Но для самоуважения ему не следовало так говорить. Он слишком полагался на свой гений, гений поэта, который обеспечивал ему существование. И потому он забыл другое слово. Слово "желудок". (Здесь тоже остался след ногтя Крабака.)
* * *
Полагаясь во всем на разум, мы неизбежно придем к отрицанию собственного существования. То обстоятельство, что Вольтер, обожествивший разум, был счастлив в своей жизни, лишний раз доказывает отсталость людей по сравнению с каппами.
12
Однажды, в довольно прохладный день, когда мне наскучило читать "Слово идиота", я отправился к философу Маггу. На углу какого-то пустынного переулка я неожиданно увидел тощего, как комар, каппу, стоявшего, лениво прислонившись к стене. Ошибки быть не могло, это был тот самый каппа, который когда-то украл у меня автоматическую ручку. "Попался!" - подумал я и немедленно подозвал проходившего мимо громадного полицейского.
- Задержите, пожалуйста, вон того каппу, - сказал я. - Около месяца назад он украл мою автоматическую ручку.
Полицейский поднял дубинку (в этой стране полицейские вместо сабель имеют при себе дубинки из тиса) и окликнул вора: "Эй ты, поди-ка сюда!" Я ожидал, что вор кинется бежать. Ничего подобного. Он очень спокойно направился к полицейскому. Мало того, скрестив на груди руки, он как-то надменно глядел нам в лицо. Это, впрочем, нисколько не рассердило полицейского, который извлек из сумки на животе записную книжку и тут же приступил к допросу:
- Имя?
- Грук.
- Чем занимаешься?
- До недавнего времени был почтальоном.
- Отлично. Вот этот человек утверждает, что ты украл у него автоматическую ручку.
- Да, это было около месяца назад.
- Для чего?
- Поиграть своему ребенку.
Полицейский вперил в Грука острый взгляд:
- И что же этот ребенок?
- Неделю назад умер.
- Свидетельство о смерти при тебе?
Тощий каппа вытащил из сумки на животе лист бумаги и протянул полицейскому. Тот пробежал его глазами, улыбнулся и, похлопав Грука по плечу, сказал:
- Все в порядке. Прости за беспокойство.
Совершенно ошеломленный, я уставился на полицейского. Тощий каппа, что-то бурча себе под нос, удалился. Придя наконец в себя, я спросил:
- Почему вы его отпустили?
- Он невиновен, - ответил полицейский.
- Но ведь он украл мою ручку…
- Украл, чтобы дать поиграть своему ребенку, а ребенок умер. Если вы в чем-либо сомневаетесь, прочтите статью номер одна тысяча двести восемьдесят пять уголовного кодекса.
Полицейский повернулся ко мне спиной и быстро зашагал прочь. Что мне оставалось делать? Я отправился к Маггу, твердя про себя: "Статья тысяча двести восемьдесят пять уголовного кодекса".
Философ Магг любил гостей. В тот день в его полутемной комнате собрались судья Бэпп, доктор Чакк и директор стекольной фирмы Гэр. Все они курили, и дым от их сигар поднимался к семицветному фонарю. Самой большой удачей для меня было то, что явился судья Бэпп. Едва успев сесть, я обратился к нему, но вместо вопроса о статье тысяча двести восемьдесят пять задал другой вопрос:
- Тысяча извинений, господин Бэпп. Скажите, наказывают ли преступников в вашей стране?
Бэпп не спеша выпустил дым от сигары с золотым ободком и со скучающим видом ответил:
- Разумеется, наказывают. Практикуется даже смертная казнь.
- Дело в том, что месяц назад…
Изложив подробно всю историю с авторучкой, я осведомился о содержании статьи тысяча двести восемьдесят пять уголовного кодекса.
- Угу, - сказал Бэпп. - Статья эта гласит: "Каково бы ни было преступление, лицо, совершившее это преступление, наказанию не подлежит, после того как причина или обстоятельство, побудившие к совершению этого преступления, исчезли". Возьмем ваш случай. Совершена кража, этот каппа был отцом, но теперь он больше не отец, и потому преступление его само собой перестало существовать.
- Какая нелепость!
- Ничего подобного. Нелепостью было бы приравнивать каппу, который был отцом, к каппе, который является отцом. Впрочем, простите, ведь японские законы не видят в этом никакого различия. Но нам это, простите, кажется смешны. Хо-хо-хо-хо-хо…
И, бросив сигару, Бэпп разразился пронзительным смехом. Тогда в разговор вмешался доктор Чакк, лицо весьма далекое от юриспруденции. Поправив пенсне, он задал мне вопрос:
- В Японии тоже существует смертная казнь?
- Конечно, существует. Смертная казнь через повешенье.
Меня разозлило равнодушие Бэппа, и я поспешил добавить язвительно:
- Но в вашей стране, несомненно, казнят более просвещенным способом, не так ли?
- Да, у нас казнят более просвещенным способом, - по-прежнему спокойно подтвердил Бэпп. - В нашей стране казнь через повешенье не практикуется. Иногда для этого используется электричество. А вообще и электричество нам не приходится применять. Как правило, у нас просто провозглашают перед преступником название преступления.
- И преступник умирает от этого?
- Совершенно верно, умирает. Не забудьте, что у нас, у капп, нервная организация гораздо тоньше, чем у вас, людей.
- Такой вот метод применяется не только для смертных казней, но и для убийства, - сказал директор стекольной фабрики Гэр. Он был весь сиреневый от падающих на него разноцветных бликов и благодушно мне улыбался. - Совсем недавно один социалист обозвал меня вором, и я чуть не умер от разрыва сердца.
- Это случается гораздо чаще, чем мы полагаем. Недавно вот так умер один мой знакомый адвокат.
Это заговорил философ Магг, и я повернулся к нему. Магг продолжал, ни на кого не глядя, с обычной своей иронической усмешкой:
- Кто-то обозвал его лягушкой… Вы, конечно, знаете, что в нашей стране обозвать лягушкой - это все равно что назвать подлецом из подлецов… И вот он задумался, и думал дни и ночи напролет, лягушка он или не лягушка, и в конце концов умер.
- Это, пожалуй, самоубийство, - сказал я.
- И все же его назвали лягушкой с намерением убить. С вашей, человеческой, точки зрения, это, может быть, можно рассматривать как самоубийство…
В этот самый момент за стеной, там, где находилась квартира поэта Токка, треснул сухой, разорвавший воздух пистолетный выстрел.
13
Мы немедленно бросились туда. Токк лежал на полу среди горшков с высокогорными растениями. В правой его руке был зажат пистолет, из блюдца на голове текла кровь. Рядом с ним, прижимаясь лицом к его груди, навзрыд плакала самка. Я взял ее за плечи и поднял. (Обыкновенно я избегаю прикасаться к скользкой коже каппы.) Я спросил ее:
- Как это случилось?
- Не знаю. Ничего не знаю. Он сидел, что-то писал - и вдруг выстрелил себе в голову… Что теперь будет со мной?.. Кур-р-р-р… Кур-р-р-р… (Так каппы плачут.)
Директор стекольной фирмы Гэр, грустно качая головой, сказал судье Бэппу:
- Вот к чему приводят все эти капризы.
Бэпп ничего не ответил и закурил сигару с золотым ободком. Доктор Чакк, который осматривал рану, присев на корточки, поднялся и произнес профессиональным тоном, обращаясь ко всем нам:
- Все кончено. Токк страдал заболеванием желудка, и одного этого было бы достаточно, чтобы он совершенно расклеился.
- Смотрите, однако, - проговорил, словно пытаясь оправдать самоубийцу, философ Магг, - здесь лежит какая-то записка.
Он взял со стола лист бумаги. Все (за исключением, впрочем, меня) сгрудились позади него, вытягивая шеи, и через его широкие плечи уставились на записку.
Вставай и иди. В долину, что ограждает наш мир.
Там священные холмы и ясные воды,
Благоухание трав и цветов.
Магг повернулся к нам и сказал с горькой усмешкой:
- Это плагиат. "Миньона" Гёте. Видимо, Токк пошел на самоубийство еще и потому, что выдохся как поэт.
Случилось так, что именно в это время у дома Токка остановился автомобиль. Это приехал Крабак. Некоторое время он молча стоял в дверях, глядя на труп Токка. Затем он подошел к нам и заорал в лицо Маггу:
- Это его завещание?
- Нет. Это его последние стихи.
- Стихи?
Волосы на голове Крабака стали дыбом. Магг, невозмутимый, как всегда, протянул ему листок. Ни на кого не глядя, Крабак впился глазами в строчки стихов. Он читал и перечитывал их, почти не обращая внимания на вопросы Магга.
- Что вы думаете по поводу смерти Токка?
- Вставай… Я тоже когда-нибудь умру… В долину, что ограждает наш мир…
- Ведь вы были, кажется, одним из самых близких друзей Токка?
- Друзей? У Токка никогда не было друзей. В долину, что ограждает наш мир… К сожалению, Токк… Там священные холмы…
- К сожалению?..
- Ясные воды… Вы-то счастливы… Там священные холмы…
Самка Токка все еще продолжала плакать. Мне стало жаль ее, и я, обняв ее за плечи, отвел к дивану в углу комнаты. Там смеялся ничего не подозревающий детеныш двух или трех лет. Я усадил самку, взял на руки детеныша и немного покачал его. Я почувствовал, что на глаза мои навернулись слезы. Это был первый и единственный случай, когда я плакал в стране водяных.
- Жаль семью этого бездельника, - заметил Гэр.
- Да, таким нет дела до того, Что будет после них, - отозвался судья Бэпп, раскуривая свою обычную сигару.
Громкий возглас Крабака заставил нас вздрогнуть. Размахивая листком со стихами, Крабак кричал, ни к кому не обращаясь:
- Превосходно! Это будет великолепный похоронный марш!