На взгляд Борисова, в словах комбрига, когда он вроде бы ничего еще не приказывал, не диктовал, а всего лишь возражал командирам, - в словах его содержались две важные мысли, на которых Котовский по обыкновению не остановился, не развил их, а они несомненно стоили особого внимания, потому что коренным образом меняли неправильный взгляд на противника и вместе с тем в совершенно новом свете представляли роль бригады, каждого ее бойца и командира. Но такова уж манера Котовского: он заставлял своих командиров думать наравне с собой, высказываться по ходу обсуждения, зная, что при этом начальник штаба обязательно уловит главное, основное и вовремя возьмет на карандаш. В таких разговорах, а часто даже в перепалках, вырисовывались чисто военные решения, о которых бригада узнавала из боевых приказов, написанных начальником штаба. Борисов не сомневался, что мысли, которые только что показались ему важными, Юцевич также не пропустит, и все же он сделал знак, что хочет говорить, потому что за легкомысленное настроение, проскочившее в словах Вальдмана, он чувствовал и свою кипу (едва бригада получила приказ грузиться в эшелоны, Борисов позаботился, чтобы политработа с людьми велась ужо в пути, но, видимо, в бойцах крепко засело пренебрежение к такому противнику, как бандит. Однако здесь, и Котовский совершенно прав, бандит совсем иной, не тот, какого бригада гоняла на Украине, и следовало вовремя позаботиться об отрезвлении, пока этого не добился противник - не добился, как обычно на войне, обильной кровью).
Прежний комиссар Христофоров, убитый под Тирасполем, любил повторять: "А давай взглянем пошире!"; и в этом подходе к любому делу - подниматься для обзора выше остальных - заключалось, как полагал Борисов, основное назначение комиссара. Вот и сейчас он напомнил, что Ленин в одном из последних выступлений назвал сегодняшнюю деревню сильно "осереднячившейся". В самом деле, крестьянство, получив в свое владение бывшие помещичьи земли, стало жить лучше, зажиточней, и на этом-то как раз и сыграл Антонов, выставив коммунистов грабителями крепкого хозяйственного мужика. На недовольстве деревни продовольственной разверсткой построена вся пропаганда антоновского штаба, этим недовольством держится вся огромная армия мятежников. Но (и Борисов наставил палец, призывая сосредоточиться на том, что он сейчас скажет) Владимир Ильич Ленин еще в феврале, за месяц до X съезда партии, настоял, чтобы в Тамбовской губернии продовольственную разверстку заменили налогом. И ее заменили - было вынесено специальное постановление. Однако главари мятежа положили все силы, чтобы ленинское распоряжение не дошло до ушей крестьянства. Антонов и его помощники сразу поняли убийственную силу этого шага Советской власти: из их рук выбито основное оружие. Что им теперь остается? Чем еще зажечь мужика, как удержать его в повстанческой армии? А нечем. Вот и остается им стращать, дурачить…
- Так что Григорий Иванович правильно сказал: вперед шашки ум посылай. Ум! Что это значит? А это значит, что бандиты мужику поют одни песни, а мы ему должны - напротив. Антонов мужика стращает нами, а ты ему покажи совсем наоборот. Они ему вранье, а ты ему - правду. Вот и пойдет у нас дело. А коль мужик узнает настоящую правду, ему и воевать будет не за что. Ведь так? За что он будет по лесам-то мыкаться? Вот и получится, - Борисов повернулся к Вальдману, - что шашкой ты зарубишь одного-двоих. Пусть даже десятерых. А словом, правильным словом и поступком ты разоружишь у Антонова сразу целый отряд. Полк! Чуешь? Да и другое еще надо понимать: сейчас весна, самое время работать…
- Сейчас день год кормит, - вставил Котовский. - Сейчас он не посеет - что зимой жрать станет? Он же понимает!
- Сами видели, - продолжал Борисов, - мужик к нам лезет жадно, гуртом. Он же слышал, прознал слухом, что есть какое-то постановление, а от него его скрывают. Ему антоновское вранье уже поперек горла стоит. Поэтому он и тянется к нам, тянется за правдой, и мы должны ему ее растолковать, как говорится, разжевать и в рот положить.
- Только не так, как некоторые тут, - заметил комбриг, выразительно глянув на Девятого. - Тоже мне - нашел где шутки шутить!
- Глотка есть - ума не надо, - не удержался торжествующий Вальдман.
Лицо Девятого побагровело. Ведь знал же, что комбриг, если только попадешь ему на заметку, не спустит, не забудет - не в его это правилах. Но понадеялся, что за делами, за важными заботами пронесет. Не пронесло, нашел-таки момент… Чувствуя жар на своих щеках, Девятый не поднимал глаз. Даже обидное замечание Вальдмана он пропустил мимо ушей.
- Думается, Григорий Иванович, - говорил тем временем Борисов, - ошибку мы дали, что оставили клуб дома. Пусть хоть газеты бы лежали, которых тут днем с огнем… Хоть человек бы какой сидел и людям отвечал.
Подняв сложенный газетный лист, Борисов показал его всем.
- Губернские коммунисты обещают нам всяческую помощь и поддержку. "Тамбовские известия" будут в каждом номере давать сообщения о борьбе с бандитизмом. Специально для крестьян, для села будет выходить газета "Тамбовский пахарь". Так что, товарищ Вальдман, война сейчас маленечко не та. Когда надо будет шашкой махать, мы знаем, ты не подведешь. Но здесь - и тебе об этом особо указали, упирай не на одну шашку. Не на одну.
Улыбкой, с какой комиссар произносил последние слова, самой интонацией он словно хотел сказать, что ценит и всегда ценил Вальдмана за лихость и отвагу, но - что делать? - времена меняются, воевать приходится по-новому.
Мало-помалу неразгаданный маневр Богуславского - а совещание начиналось под знаком общего недоумения, вызванного этим шагом, - уже не представлялся таким тревожным. В военном отношении мятежники могли еще не один раз удивить преследователей, однако если взглянуть на все увертки главарей восстания так, как это только что сделал комиссар, то все их маневры выглядят лишь отчаянными потугами затянуть сопротивление, продлить свое обреченное существование.
Усевшись на место, Борисов, остужая лицо, поднес ладони к щекам и что-то сказал Юцевичу на ухо, тот удивился, переспросил и задумался, прижав карандашом кончик носа. Хозяйственный Слива уже посматривал на дверь, торопясь к своим "машинам"… Пользуясь общим оживлением, комиссар полка Данилов счел подходящим напомнить о клубе - в череде неотложных дел о таком пустяке могли и забыть. Правда, он знал, что к клубным постановкам неравнодушен сам командир бригады. Как правило, Григорий Иванович, несмотря на занятость, не пропускал ни одного нового спектакля.
- С клубом тебе здесь будет похужей, - озабоченно заметил Слива, утирая с обезображенного глаза постоянную слезу. - Женщину если играть - кого поставишь? Не везти же и жен сюда.
- Да ну… - махнул Скутельник. - Любого поставим, и пусть играет. Тоже мне…
- Мужик, то есть боец, - бабу? - изумился Слива.
- А что в этом такого? Боец все должен уметь!
Неожиданно Котовский, вслушиваясь в бойкий неслужебный спор командиров, рассмеялся и, показывая пальцем на Скутельника, дал понять, что смех его вызван последними словами эскадронного.
- Ты, Николай, - сказал он, отсмеявшись, - как японец. Это у японцев не принято пускать женщин на сцепу. Женская роль - все равно актер мужчина… А случай я сейчас вспомнил, когда в Костромском полку служил. Мы тогда в Житомире стояли. Тоже святки подошли, задумали спектакль, а для женской роли - ну хоть убей - никого…. Выбрали, помню, "Казака-стихотворца", там роль Маруси есть. Ну кого? И приказали одному солдату, даже, верней, солдатику, он в оркестре на флейте играл. И все бы хорошо прошло - много ли солдатам надо, - но, как на грех, на спектакль командир дивизии приехал, генерал. Сел, понятно, в первом ряду, вокруг него все наши подхалимы закрутились. Ну, а спектакль идет себе, и флейтист наш так дает, что солдаты за животы хватаются. Талант у парня оказался… А генерал табак нюхал. Достал он табакерку, нюхнул и - апчхи! И что вы думаете? "Маруся" на сцепе, этот флейтист самый, вдруг руки по швам, каблуком в каблук ударил: "Здравия желаю, ваше превосходительство!" А голос - как вот у Палыча. И все… - перекрывая общий смех, выкрикнул Котовский. - Весь спектакль кувырком!
Посмеялись. Девятый, радуясь тому, что за свою несуразную шутку отделался довольно легко, повеселел и, не зная больше за собой никаких грехов, подъезжал все ближе - намолчался.
- Значит, - подытожил комбриг, прихлопнув ладонью, - клуб доставим. А с женскими ролями как-нибудь справимся. Да и не нюхает у нас как будто никто, желать здравия некому.
В сутолоке, когда все главное как будто обговорено, решено и - с плеч долой, командиры стали подниматься. Загремели отодвигаемые табуретки.
- Григорь Иваныч, - пророкотал голос Девятого, - тут разъяснение требуется небольшое… Мужики из меня прямо душу вынимают: правду, говорят, нет, что с буржуями договорились торговать? А главное, мы к ним, говорят, поедем или они к нам?
Спросил и тут же понял, что зря, однако, вылез, лучше бы помалкивал, не обращал на себя внимания. Точно впервые как следует увидев эскадронного, комбриг с усилием в него вгляделся и, видно было, что-то стал мучительно припоминать.
- А вот что, - и веселости Котовского как не бывало, сразу расстроился, - слушай, Палыч. Ну что мне с тобой делать - ума не приложу.
Убежденный, что тут какая-то ошибка, которая сейчас же и выяснится, Девятый стал было таращить глаза, но комбриг не дал ему раскрыть рта.
- Стыдно, Палыч. Честно говорю, стыдно. Ведь уши отваливаются слушать тебя. Эка, скажут, приехали… Мало они тут от Антонова матерков наслушались, так нет, вон какого артиста привезли.
"Эх, - казнил себя Девятый, - дернуло же за язык! Вот всегда так…"
- Давай, Палыч, по добру договоримся. Прямо говорю, терпеть больше нельзя. Сам понимаешь… Ну что ты как сыч молчишь?
- Да ладно… - эскадронный, глядя под ноги, переступил.
- Ну, что - "ладно"? Что за "ладно"? - начал выходить из себя Котовский. Отвиливания он не выносил.
- Попробую, говорю.
- Я те дам - попробую! Видали его - пробовальщик нашелся. Ты скажи и сделай, понял? И - никаких! А то - попробую…
Эскадронный стоял с таким видом, что, кажется, режь его, жги - больше не выжмешь ни слова.
- Смотри, - смягчился комбриг. - Ты меня знаешь.
Как будто можно было расходиться.
С неизменной шинелью на плечах Юцевич тронул комбрига за локоть и, отвернувшись вместе с ним к окну, стал что-то показывать на своих исписанных листочках.
- Постойте, - бросил через плечо Котовский. - Еще не все.
И продолжал советоваться с начальником штаба.
- Гм… Что же ты раньше-то молчал? - упрекнул он Юцевича и жестом призвал командиров вернуться к столу.
Дело касалось известной манеры бандитских отрядов петлять, запутывать свой след и время от времени возвращаться на те места, откуда их, казалось бы, окончательно выкурили. Богуславский хоть и держит путь в глубину губернии, все же едва ли упустит случай лишний раз гульнуть: страх мужика перед расправой сейчас единственный союзник бандитов. Юцевич предлагал оставлять в очищенных от бандитов деревнях небольшие гарнизоны, и Котовский с ним соглашался: это уже оправдало себя на Украине, где кавалеристы несли охрану сахарных заводов и государственных хозяйств.
К удивлению Котовского, никто из командиров не отозвался, и неловкое молчание висело до тех пор, пока простоватый Вальдман - у него всегда что на уме, то и на языке - не проворчал:
- Эдак если у каждой избы по караулу ставить, эскадрона не хватит.
Тоже в общем-то было верно, и Юцевич, увидев, как у Котовского стали округляться глаза - верный признак сдерживаемого бешенства, - пожалел, что высказал свое предложение сейчас, при всех и, надо признаться, наспех, не обсудив его как следует с глазу на глаз ни с комбригом, ни с комиссаром.
В раздражении постоянным упрямством Вальдмана (а тот, чего греха таить, бывал порой таким, что хоть кол на голове теши) комбриг всплеснул руками.
- Ведь вот человек, а? Ему - одно, а он… Да ты думаешь, нет, что говоришь? Или ты думаешь, что мужики эти сами по себе, а мы с тобой сами по себе? Их, значит, стрелять будут, мучить, а ты свои прекрасные брови наглаживать будешь?
Эскадронный, сдерживаясь, проговорил глухо, с угрозой:
- Брови тут ни при чем, товарищ командир бригады!
- А если ни при чем, так думай! Для того и армия, чтобы народ жил и работал спокойно. Иначе нас с тобой и не держали бы, не изводили зря на нас корму. Трудно понять, что ли? Просто неловко за тебя, ей-богу. Ты сам должен людям втолковывать, а тут с тобой приходится…
Последние слова комбриг произносил без прежнего напора, раскаиваясь за свою несдержанность. Остывал он быстро. Зря вообще-то накричал, эскадронный высказал то, что уяснил сейчас на совещании. С одной стороны, сам же только что приказал выбросить из головы всякую мысль о легкой прогулке, с другой - действительно, пока со всею ясностью не установлено, что у повстанцев на уме, разумнее было держать все свои силы в кулаке. И оттого, что, не сдержавшись, он опять сорвался (а главное, сорвался-то не по делу, распушил человека ни за что ни про что), комбриг был раздражен и хотел поскорей остаться один.
- Ладно, - закрыл он совещание, - еще подумаем, обсудим. Можно разойтись. Приказ получите, начальник штаба сейчас напишет.
Из аппаратной Юцевич вернулся с таким энергичным, просветленным лицом, что Григорий Иванович, насупленно глядевший в окно (переживал напрасный разнос Вальдману), повернулся навстречу и вопросительно выгнул крупную бархатную бровь:
- Что-нибудь… - и не договорил.
- Вот! - Юцевич, сдерживая торжество, положил на стол сообщение, полученное из Тамбова, из штаба войск.
Аппарат отстучал, что в Тамбовскую группу войск, к выделенным ранее силам, передаются также части 10-й стрелковой дивизии, закончившие ликвидацию бандитских отрядов в Воронежской губернии. Кроме того, сообщалось, что Федько со своими бронеотрядами намерен держать штаб в Кирсанове.
- Так вот что его спугнуло… - Комбриг с громадным облегчением расправил плечи. - Фу ты, черт! А мы-то мудрим, ломаем головы…
- А ларчик просто открывался, - сдерживаясь, проговорил начальник штаба.
Разгадка маневра Богуславского сняла у обоих груз с души. Не сговариваясь, они одновременно сунулись к карте.
Да, все сразу стало на свои места. Вот, достаточно взглянуть: угрозы с флангов и чуть ли не с тыла.
- Это еще хорошо, что он успел смотаться, - говорил комбриг и карандашом показывал на карте. - Глянь-ка, что могло получиться: тут мы, отсюда вот воронежцы, а от Кирсанова - Федько. Да он костей бы не собрал… Ну, лиса! Извернулся, как уж под вилами. Но как у них работает разведка, а? Надо же!
Начальник штаба вышел отдать необходимые распоряжения. Вернувшись, он застал комбрига по-прежнему склоненным над картой. Прикусив в задумчивости губу, Григорий Иванович разглядывал трудный район "южной крепости" мятежников, куда Антонов, боясь оказаться отрезанным от своих опорных баз, заранее стягивал все силы.
- Нам месяц отвели? - спросил комбриг.
Юцевич кивнул.
- Гм… Месяц… - Заложив руки за спину, Котовский отошел к окну. На глаза ему попался забытый праздничный кулич. Он сковырнул крашеное просяное зернышко, забросил в рот.
- Слушай, Фомич, а чего это Вальдман с Девятым грызутся? Ты заметил?
- Да ну их… - с легким сердцем рассмеялся начальник штаба и, рассказывая, стал собирать бумаги. Соперничество эскадронных командиров нынешней зимой обострилось до крайности. У одного лучше показатели по стрельбе, у другого - джигитовка и владение шашкой, один хвалится своими песенниками, другой - плясунами. А при недавнем обследовании, которое проводил политотдел дивизии, выяснилось также, что в эскадроне Вальдмана кроме всего остального намного выше еще и процент грамотных бойцов. Девятого, само собой, взяло за живое, - с Вальдманом они давние соперники.
- Ишь ты! - усмехнулся комбриг, гоняя во рту просяное зернышко.
Незаметно весь дом наполнился топотом ног, голосами, стуком роняемых вещей - обычное дело, когда штаб готовится сниматься с места. Во дворе повозочные запрягали лошадей. Все хозяйство штаба у Юцевича помещалось на двух тачанках - ничего лишнего. Чей-то голос требовательно кричал, торопя, чтобы "одна нога здесь, другая там". Пробежали телефонисты, сматывая провод. Солнце поднялось над деревней высоко, становилось жарко.
Шевельнув плечом, начальник штаба сбросил шинель и высвободил руку. На расчищенном конце стола его ожидала аккуратная стопка бумаги. Он придирчиво выбрал карандаш, обеими руками подровнял края бумажной стопки и взглянул на комбрига, показывая, что готов к диктовке.
Сосредоточиваясь, Григорий Иванович выплюнул зернышко в окно, проследил, как оно упало, и набрал полную грудь воздуха.
- Н-ну так…
Диктуя, он время от времени взглядывал через плечо и осведомлялся: "Успеваешь?.." Проверить, лихорадочно записывал Юцевич, пристрелку личного оружия на двести метров, о чем иметь отметку в каждой красноармейской книжке. Проверить, на каждого ли бойца имеется боекомплект 120 патронов. Проверить: пулеметы иностранных марок "максим", "шварцлозе", "гочкис" должны быть переделаны на наш патрон, а расчеты обеспечены инструментами для извлечения разорванных гильз. ("И скажи там покороче, чтобы молодые пулеметчики не зазубривали, как попугаи, одни названия частей. Главное, пусть лучше знают, отчего задержки во время стрельбы и как их устранить… Записал?") Далее: во время движения идти только с мерами боевого охранения. На местах стоянок выставлять заставы, иметь усиленные патрули и дежурный эскадрон для экстренных вызовов. Обеспечить склады фуража и продовольствия… И последнее: оперативные сводки, как положено при боевых действиях, доставлять в штаб дважды в сутки - к 3.00 и к 14.00.
Бригада начала преследование бегущего, но чрезвычайно опасного в отчаянии врага.
Глава четвертая
Привстав на стременах, комбриг обгонял походную колонну. Отдохнувший Орлик шел широкой рысью и требовательно просил повод. На два корпуса сзади, как и положено, следовал штаб-трубач Колька, аккуратный, как игрушка, в беленькой кубаночке и кавалерийской форме. Под Колькой неспокойный, серый в яблоках жеребец Бельчик, трофей и подарок заботливого Зацепы.
Колонна двигалась по проселку среди незасеянных, оставшихся пустовать полей. Многие в эту весну не сеяли: не дошли до земли крестьянские руки. Одни были мобилизованы в повстанческую армию, другие остерегались высовываться за околицу, боясь бандитской мести. Всякого, кто брался за работу, Антонов объявлял предателем и стращал смертью.
Слитные ряды всадников, колыхаясь, повторяли частые изгибы узкой проселочной дороги. Задние ряды порой не видели передних.
Внимание комбрига привлекли взрывы хохота, он издали разглядел две удалые головы закадычных дружков - Мамаева и Мартынова. Григорий Иванович отличал обоих за бесстрашие и лихость, но недолюбливал за недисциплинированность, оставшуюся от прежней партизанщины. Молодежь тянулась к ним из-за бесчисленных рассказов, главным образом о городах и местечках, захваченных с бою, где эскадронам выпадали короткие часы заслуженного отдыха. В передаче Мартынова и Мамаева боевая жизнь конников рисовалась полной забавных приключений и была бы еще увлекательней, не донимай их своим надзором придирчивые командиры.
- Нахальства бабы зам-мечательного! - слышался мягкий говорок Мамаева. - Пока ты там с мамашей тары-бары, товарищ с дочкой участие принимает…