Саша долго сидел в коридоре, дожидаясь, пока его вызовут. За дверью слышались голоса, обрывки выступлений, но всех перебивал, обрывал, останавливал высокий, резкий голос. Испуганные люди выскакивали из кабинета, бежали к шкафам, хватали папки, высокий, раздраженный голос несся им вдогонку. Саше нравилось, что Столпер гоняет этих чиновников. Так он будет гонять и Баулина, и всех, кто приклеил ему, Саше, ярлык врага.
Дверь приоткрылась.
- Панкратов!
Народу собралось много, люди сидели вдоль стен и за длинным столом, покрытым зеленым сукном. Столпер, худой человек со злыми, усталыми глазами, хмуро посмотрел на Сашу, кивнул Зайцевой.
- Докладывайте! И покороче.
Зайцева голосом аккуратной ученицы огласила материалы дела. Когда она читала эпиграммы, кто-то засмеялся. Эпиграммы звучали глупо. Потом Зайцева сказала, что эти факты должны рассматриваться в связи с главным.
И тут Саша впервые услышал, что Криворучко - бывший участник оппозиции, какой именно, Саша не понял. Зайцева упомянула Одиннадцатый съезд партии, "рабочую оппозицию", затем коллективное письмо в ЦК партии, подписанное и Криворучко, что это за письмо, Зайцева не сказала. Потом она сообщила, что в свое время Криворучко исключали из партии за то, что не порвал связи. Какие это связи, с кем, когда, тоже не сказала, только добавила, что в партии его восстановили, но объявили выговор. Потом еще один выговор он получил за засоренность железной дороги социально чуждыми и классово враждебными элементами. Что за дорога и кем был на ней Криворучко, Зайцева тоже не сказала. И вот опять исключен, на этот раз за срыв строительства. Хотя список исключений и выговоров был в личном деле Криворучко, Зайцева говорила так, будто это она его вывела на чистую воду, сама потрясенная тем, что ей удалось обнаружить человека, замешанного в преступлениях, о которых она знала из учебников.
Слушая Зайцеву, Саша понимал, что дело Криворучко вовсе не так просто. Над Криворучко тяготеет прошлое. Саша не мог понять только, какое отношение это имеет к нему лично.
Столпер взял Сашино дело, перелистал. Все молчали. Только слышался быстрый шелест раздраженно перекидываемых страниц.
- Что у тебя творится, Баулин?
Баулин встал, резко проговорил:
- Криворучко исключен нами из партии.
- Общежития не построил, - подхватил Столпер, - а эта его работа, - он ударил ладонью по папке, - проглядели? Спохватились, когда они выпустили антипартийный листок.
- У нас нет данных о связи Панкратова с Криворучко.
- У него нет данных! - Столпер скривил губы. - Панкратов выступает против марксизма в науке, и после этого ему доверяют выпуск праздничного номера газеты, он и превращает его в антипартийный листок. Панкратов защищает Криворучко, этот декан, как его?…
- Янсон, - быстро подсказала Зайцева, показывая, как хорошо она выучиладело.
- Янсон защищает Панкратова. Ведь это клубок!Где его политическая оценка? Объясните: почему именноПанкратов защищал Криворучко?
- Панкратов за это тоже исключен, - отрезал Баулин.
- Нет, не за это! - закричал Столпер. - Его исключили, когда он уже выступил с открытым забралом. А то, что он защищал Криворучко, вас не насторожило? Члены бюро предлагали принять решение, а вы, товарищ Баулин, не захотели. Товарищ Лозгачев предлагал. А вы, Баулин, отложили дело и дали возможность Панкратову выпустить антипартийный листок. У вас под носом Криворучко разлагал студентов. Или вы думаете, что Панкратов сам по себе выпустил газету, сам по себе выступал против марксизма в науке? Кто за его спиной? Не хотите разобраться! Кого боитесь?
- Мы никого не боимся, - грубо ответил Баулин, имея в виду самого Столпера. И Столпер это понял. Он пристально посмотрел на Баулина и неожиданно спокойно сказал:
- Придется разобраться в обстановке института.
- Пожалуйста, - сказал Баулин.
- Что значит "пожалуйста"? - опять взорвался Столпер. - Мы у вас на это разрешения не спрашиваем, товарищ Баулин. Почему Янсон не явился на разбор дела?
- Болен.
- Болен… А где директор института?
Баулин пожал плечами.
- Не пришла.
- Ничего себе организация, - усмехнулся Столпер, - не случайно вас обводят вокруг пальца. Вот еще товарищ Малов раздобрился, раздает хвалебные характеристики. Ты знал, Малов, зачем Панкратову она понадобилась?
Малов поднялся со своего места, высокий, широкий, сутулый, борец в пиджачной паре. Он сидел у стены, почти рядом с Сашей, но Саша только сейчас его заметил.
- Знал.
- Он тебе рассказал, за что исключен?
- Рассказал.
- Так рассказал, как ты здесь слышал?
- Именно так.
- И после этого ты выдал характеристику?
- После этого и выдал.
- Как это понимать, товарищ Малов?
- Я написал, что было четыре года назад.
- А может быть, он и тогда обманывал партию?
- Он тогда партию не обманывал, он тогда краску на спине таскал.
- Какую краску?
- А вот, - Малов показал на стол, - которой ваше сукно красят.
- Что значит "ваше"? - побагровел Столпер.
- А что на вашем столе лежит.
- И что из этого следует?
- Парнишка, комсомолец, работал, завод строил. Что я должен написать? Что было, то было.
- Было одно, стало другое, - сказал Столпер примирительно, по-отечески, - если бы Панкратов обратился толькок тебе - это одно, а когда человек бегает по наркомам, использует родственные связи - это другое. Вот чего вы не учли, товарищ Малов.
- Может, и не учел, - упрямо возразил Малов, - только я его на работе видел. И трудно мне поверить, что он враг партии.
- Не такие люди становились врагами партии, - сказал Столпер. - Послушаем Панкратова…
Саша встал. Его исключат, это ясно. Все, что здесь говорилось, нелепо, но чем дальше катится дело, тем больше обрастает обвинениями, и он никак не может выбраться из этого рокового круга. Он не сумеет их переубедить. Нелепые эпиграммы, инцидент с Азизяном, Криворучко - вот факты. Действует неумолимая сила. И все-таки надо защищаться.
- Что касается Криворучко, - сказал Саша, - то на бюро я рассказал про случай с лопатами.
- Какие лопаты? - перебил его Столпер.
- Лопаты на стройке, кладовщика не было…
- Не крутите вола! - рассвирепел Столпер. - Отвечайте: почему вы защищали Криворучко?
- Я его не защищал. Я сказал только, что действительно стройматериалов не было.
- Значит, не только лопат, а и материалов не было, - усмехнулся Столпер, - так бы и говорили. Хорошо, продолжайте, - добавил он устало, подчеркивая этим, что задавать Саше вопросы бесполезно - выкручивается.
- Я не был знаком с Криворучко, никогда с ним в жизни не разговаривал.
Столпер покачал головой, причмокнул губами, но ничего не сказал.
- Что касается преподавателя по учету, то он вел курс халтурно.
- Марксизм - халтура? - Столпер в упор смотрел на Сашу.
- Нет, но…
- Все, Панкратов, хватит! - Столпер встал, одернул гимнастерку, она сидела на нем неуклюже, как сидит военная форма на узкогрудом и узкоплечем штатском человеке. - Мы вас выслушали. Вы не желаете разоружиться перед партией, вы и здесь пытаетесь нас обмануть. Вы свободны, идите!
8
Новый год встречали у Нины Ивановой. Стол украшал гусь с капустой, зажаренный Варей, бог знает, где она этому научилась. И надо веселиться до утра - ночью добираться не на чем. А утром прямо на работу, первое января - обычный рабочий день.
В единственном кресле, перекинув ногу за ногу и потягивая папиросу, сидела Вика Марасевич, сестра Вадима. Толстая, ленивая девочка, из тех, кто вечно спрашивает "что мне делать?", когда остальные работают, выросла в высокую белокурую надменную девицу. Таких в субботу вечером можно встретить в "Метрополе", а в воскресенье днем в "Национале". В последнюю минуту перед Новым годом она поссорилась с поклонником, поэтому очутилась здесь, что и давала понять своим скучающим видом.
Развеселить ее попытался Юра Шарок, начал за ней ухаживать, как бы скрывая этим свои отношения с Леной. Выглядело это странно. Их связь давно перестала быть тайной для всех, кроме Вадима Марасевича. Вадим еще не знал женщин, не допускал мысли об отношениях, которых сам не испытал и которые, по убеждению его, коренным образом меняют человека. В Лене он таких изменений не заметил.
Вадим рассуждал о разных разностях, перескакивал с оправдания Димитрова на постановку "Мертвых душ" во МХАТе, с "нового курса" Рузвельта на смерть Луначарского в Ментоне. Даже о вещах всем известных Вадим умел говорить так, будто их подноготная известна ему одному.
Перед тем как прийти сюда, Юра Шарок выпил с отцом, был оживлен и развязен. Его ухаживание за Викой всех бесит? Прекрасно! Тем более он будет ухаживать за ней.
Варя осталась дома якобы из-за гуся, не могла доверить его Нине. На самом деле взрослая компания привлекала ее больше, чем школьная. И Максим сказал, что приведет товарища, танцующего румбу. Сейчас этот молоденький курсант со странным именем Серафим старательно крутил ручку патефона.
Рядом с Серафимом стоял грустный Макс. Произошло решительное объяснение с Ниной, она отказала ему, даже не обнадежила. И делами Сашки он был расстроен - любил его, уважал, преклонялся перед ним.
Каково бы ни было настроение Саши, он не мог не прийти, он должен жить, как жил раньше. Новый год, он встретит Новый год.
И вот они сидят за столом, покрытым белой скатертью. Во главе стола - Нина, справа от нее - Максим, Саша, Варя, Серафим, слева - Вадим, Лена, Юра и Вика. Все блестит и сверкает, все расставлено, вкусно пахнет, вызывает аппетит, возбуждает веселье. За окнами морозная ночь, а им тепло, девушки в фильдеперсовых чулках, в туфлях на высоких каблуках. Планета несется по своему неумолимому пути, звездный мир совершает свое вечное движение, а они встречают от рождества Христова одна тысяча девятьсот тридцать четвертый год, у них водка, портвейн и рислинг, так они встречали одна тысяча девятьсот тридцать третий год, и селедка у них есть под горчичным соусом, и ветчина из коммерческого магазина, так они встретят и тридцать пятый, и тридцать шестой, и тридцать седьмой, и еще много других годов. Они молоды, не представляют себе ни смерти, ни старости, они рождены не для смерти, не для старости, а для жизни, для молодости, для счастья.
- Проводим старый год, - сказал Вадим Марасевич, - он был годом нашей жизни. Как говорят в Одессе, никто не устлал нашего пути розами. Но путь, устланный розами, это не путь жизни. Путь истинной жизни выстлан терниями…
Раздался бой часов, все задвигали стульями, встали, подняли рюмки.
- С Новым годом, с новым счастьем, ура! - гаркнул Вадим.
Зазвенели рюмки, тарелки с закуской пошли по рукам. Макс ловко резал гуся.
- Мастер! - сказал Саша.
- Был бы гусь… - Юра протянул свою тарелку.
- Максим, мне ножку, - подала наконец голос Вика.
- Вторую мне! - Вадим любил поесть.
- Марасевичи все заграбастают!
- Остановите Марасевичей!
Вадим постучал ножом о тарелку.
- Подымаю бокал за Макса, надежду Красной Армии!
- Макс! Максимушко! Не обдели, родной!
- Товарищи, у меня сперли вилку!
Вадим опять постучал ножом о тарелку.
- Выпьем за Серафима, единственного нашего гостя и тоже надежду Красной Армии.
- Молодой человек, ваше здоровье!
- Молодость не порок, а большое свинство!
- Серафим, где твой брат Георгий?!
Серафим порозовел лицом, встал, раскланялся, робея в этом шумном обществе.
Вадим провозгласил тост за Лену - нашу красавицу, за Вику - тоже ничего, он никому не хотел уступать площадку, этот говорун Вадим.
- Выпьем за школу! - предложил Максим.
- Привет сентиментальному бегемотику! - вставил Юра.
Макс исподлобья посмотрел на него.
- Отречемся и отряхнем?
- Я поддерживаю тост Макса, - вмешался Вадим, - не следует забывать о родных пенатах, об альма матер, о дорогих пепелищах.
- За школу, единую, трудовую! - иронически возгласил Юра.
Сопли! Слюни! Но хрен с ними! Хотят выпить за школу, он выпьет за школу, ему все равно за что пить.
- Юра, не делай нам одолжения, - заметила Нина. Ей не нравилось его ухаживание за Викой, она терпеть ее не могла, никто не звал ее сюда, возмущало, что Шарок обижает Лену.
Вадим обошел опасный риф.
- За Юрия Шарока, будущего генерального прокурора!
- Когда посадят - выручай, - добродушно добавил Макс.
- А теперь, - Вадим салфеткой вытер губы, - за хозяйку дома, за нашу Нину, сердце, душу и мозг нашей компании!
- Ниночка! Нинок!
- Тогда уж за обеих хозяек, - Саша обернулся к Варе.
Тоненькая, изящная, самая юная среди них, она молчала, опасаясь сказать что-то не так, Серафим делал робкие попытки с ней заговорить. Сашу забавляло его смущение, он сам обратился к ней, пытаясь втянуть в разговор и Серафима. Варя ответила охотно, обернулась к Саше, он близко увидел ее малайские глаза, нежное лицо.
Загремели стулья, отодвинули стол, все пошли танцевать. "Ах, эти черные глаза меня пленили, их позабыть не в силах я", - неслось из патефона. Юра танцевал с Викой, Вадим с Леной, Варя с Серафимом. Потом к ним присоединились Макс и Нина.
Когда меняли пластинку, Саша сказал:
- Братцы, дайте и мне потанцевать.
Он пошел с Варей, чувствуя ее гибкую фигурку, ее легкий шаг, ее радость. И он понял: все, что раздражало Нину - пудра, духи, подворотня, мальчики, - чепуха, не более как жадное любопытство маленькой женщины, входящей в жизнь, в прекрасный мир, молодой, светлый, от которого его теперь отрывают с кровью.
Ссора произошла неожиданно. Юра и Вика вышли в коридор, это и взорвало Нину.
- Ведь я просила не шуметь. У меня со-се-ди! - с красным от гнева лицом говорила она. - Нет! Обязательно надо толкаться в коридоре, как будто здесь мало места.
- Перестань, ну что такого, - улыбаясь, возразила Лена. Ей было неудобно: Нина подчеркнула и без того оскорбительное поведение Юры.
- Не заводись, - добродушно посоветовал Макс.
- Поражает такая беспардонность, - с тем же возбужденным лицом продолжала Нина. - Они уйдут, а мне с этими людьми жить.
- Прекрати, - сказал Саша. Ему тоже были неприятны и Юра и Вика, но он не хотел скандала.
Вадим попытался все обернуть в шутку:
- Моя сестра редко находит дорогу в туалет.
Все знали эти вспышки бешенства у рассудительной Нины, они проходили так же быстро, как и начинались. И наступил тот переломный час новогодней ночи, когда все уже устали, хотят спать и раздражаются по пустякам.
Юра сел с Леной, положил руку ей на плечо, холодно сказал:
- Очередная истерика старой девы.
Юра сказал это спокойно, обдуманно, положив руку на плечо Лены и тем подчеркивая, что их отношения касаются только их двоих. У него это не вырвалось.
- Прикуси язык, Шарок! - Саша исподлобья смотрел на него. Теперь есть повод за все с ним рассчитаться. Это Юркина мать рассказала Сашиной маме об исключении из института, вылезла с новостью. Саша чувствовал за этим Юркину недоброжелательность.
- Все выпили… - примирительно начал Вадим.
- Я давно знал, чтоты такое, - продолжал Саша. - Хочешь обрадовать этим открытием и других?
Юра побледнел.
- Что ты знаешь? Что, скажи!
- Не место, не время и не всем интересно!
- А почему ты выбираешь время и место? Почему тыдиктуешь? Высоко себя ставишь. Вот и допрыгался.
- Заткнись! - сказал Макс.
- Удар ниже пояса, - пробормотал Вадим.
- Это касается только меня, - спокойно ответил Саша, - а никак не тебя и твоих родственников. Мое мнение о тебе? Ты мелкий эгоист и себялюбец. На этом моя сторона заканчивает дискуссию.
- А ты голый король, - ответил Юра, - генерал без армии. На этом моя сторона тоже заканчивает дискуссию. - Он встал. - Идем, Лена!
- Лена! - окликнул ее Саша.
- Что? - Лена обернулась, дружелюбной улыбкой пытаясь сгладить конфликт.
- Большего дерьма ты себе не нашла?
Лена залилась краской и выбежала из комнаты. Юра задержался в дверях, посмотрел на Сашу и вышел за ней.
- Зря ты его так, - беззлобно заметил Макс.
- Не люблю прохвостов, - ответил Саша мрачно.
Но стало еще грустней. Не сумел сдержать себя и испортил новогодний вечер.
9
Лучше бы мама плакала. Она застыла, онемела, не спрашивала о подробностях. С Сашей катастрофа - вот главное.
Ее остановившийся взгляд разрывал Саше сердце. Вечерами она читала, не видя букв, механически переворачивала страницы, днем и ночью думала только об одном: рядом с Сашей нет мужчины, она не сумела сохранить семью, их несчастная жизнь травмировала его с детства.
Павел Николаевич сообщил, что приедет, как только освободится, месяца через полтора. Софья Александровна знала мужа - он рассчитывал, что за эти полтора месяца все уладится без него. Спрашивал: "Неужели Марк не может ничего сделать?" Вечный упрек, адресованный ее родственникам! Она написала Марку. Тот ответил, что скоро приедет на съезд и надеется все уладить. Эти письма ее не успокоили, Саша по-прежнему беззащитен.
Софья Александровна стала надолго уходить из дома. Саша смотрел, как она идет по двору, маленькая, полная, седая, одинокая. Он сам разогревал обед, иногда не разогревал - обеда не было. Куда она исчезает? Он звонил ее сестрам - она там не появлялась. Ходит по учреждениям, хлопочет за него, ищет влиятельных знакомых? Но нет у нее таких знакомых, всех ее знакомых он знал наперечет.
- Где ты была, где ты пропадаешь?
Она отмалчивалась или отговаривалась - нигде не была, ходила по Арбату, сидела во дворе.
Саша тоже бродил по Арбату, по знакомым с детства переулкам, вдоль старых барских особняков: колонны, лепной орнамент, ярко-зеленые крыши, белые оштукатуренные фасады. В Кривоарбатском на месте школьной площадки теперь выстроил дом архитектор Мельников, странное круглое здание. В школе окна подвалов, занавешенные ситцевыми занавесками, светились по-прежнему - как и раньше, здесь жили технические работники.
Саша вспомнил, как он вожатым отряда ездил с пионерами в лагерь в Рублево. "Едем в лагерь мы в Рублево, там давно уж все готово, вещи там давно у них, не хватает нас одних…" Он наводил тогда дисциплину железной рукой, пионеры его побаивались, не мог справиться только с Костей Шабриным, сыном школьного столяра, озорным и непослушным мальчишкой. После очередного проступка Саша решил отправить его домой.
Школьная повариха сказала тогда:
- Не отсылай, Саша, убьет его отец.
Что значит, убьет? Никто не имеет права убивать. Саше было жалко Костю, ребята просили за него, но отменить распоряжение значило подорвать собственный авторитет.