Мужики шли сами, не прячась. Шли и бабы, испуганно сторонясь. Ребятишки пробирались - кто оврагом, кто канавой, вдоль учительского сада. Сквозь забор ныряли в смородинник. В сад к учителю пробрался и я. Там мы, ребятишки, залегли в лопухах.
Выстроили мужиков полукругом в два ряда. Сзади них - десять верховых с обнаженными шашками. В середине - пять. Остальные разъезжали по улице. Мужики стояли к нам спинами, но мы узнавали каждого по одежде, по картузам. Начал я приглядываться - тут ли Харитон? Тут! Тревожно забилось сердце: как бы не выдали его. А вон Лазарь, Иван Беспятый, Ворон. Увидел в первом ряду крестного Матвея, деда Сафрона, Федора, Настиного отца. Дальше и Василин Госпомил, с ним рядом Денис, с Денисом Орефий Жила, который уже оправился. С краю - Павлухин отец, сзади него - Спиридон Родин. Еще привалила толпа мужиков в сопровождении верховых. Следом за ними - молчаливая гурьба испуганных баб. Бабы остановились возле сгоревшей избы.
Ко мне подползли Павлушка с Авдоней и залегли в лопухах.
- Ты где был? - спросил я Павлушку.
- Во втором обществе.
- Там тоже сгоняют мужиков?
- Чего их сгонять. Они все вон лежат в саду Щигриных. Ждут, что будет.
Авдоня прошептал:
- Как бы тятька в драку не полез.
- Куда в драку! Живо исполосуют! - ответил Павлушка.
Мы лежали, еле дыша. Вдруг в дальнем конце улицы раздался звон колокольцев и бубенцов. Услышали и мужики, повернули головы.
Мимо церкви, мимо изб, пыля пронесся целый свадебный поезд. По бокам и впереди - верховые. С разгону остановились возле баб. Те шарахнулись в стороны, завизжали.
- Эй, тише! - прикрикнули на них.
В сопровождении стражников шли семь человек. Впереди урядник, за ним становой пристав, судебный следователь, земский начальник, за земским - управляющий Самсоныч, сзади - волостной старшина и писарь.
- Будет дело! - проговорил Павлушка. - Такого начальства сроду у нас не было.
Пройдя в полукруг, они, нарядные, чистые такие, остановились, о чем‑то посовещались. Из избы Апостола принесли стол, две скамейки. На стол положили книги, бумагу, поставили чернильницу. Волостной писарь и следователь уселись друг против друга.
- Тише! - крикнул старшина, хотя никто и не шумел. - Шапки долой!
Все сняли картузы и шапки. Пристав, в накидке, из‑под которой виднелись синий мундир и шашка, выступил вперед, посмотрел на свои лакированные сапоги, затем вверх - на ветлы щигринского сада, где кричали грачи, и, прищурившись, негромко начал:
- Ну что, и вы бунтовать вздумали? Сладок чужой хлебец? Посмотрим, как горько придется. Не пеняйте на нас, пеняйте на главарей. Дождались похмелья? Ну‑ка, поднимите шапки, кто ездил воровать хлеб?
Один за другим подняли мужики шапки и картузы.
- Та–ак. Все ездили. А теперь - на колени и головы к земле! К земле–матушке, пониже! Она - кормилица, она - поилица. Ну‑ка, отступники, арестанты, воры, на колени!
И опять один за другим стали мужики на колени. Только трое не стали.
- Вы что? Не слыхали? Глуховаты? Стать, воры!
На колени не стали Василий Госпомил, Денис и старик Никита.
- Мы не воры, - тихо проговорил Никита.
- Почему не воры?
- Мы не ездили.
- Не разговаривать! Почему не воры?
- Мы православные.
- Молчать! Иди сюда, ты, ты и ты!
Все трое вышли и стояли, опустив головы.
- Почему не ездил, когда все ездили? - спросил пристав Никиту.
- Так что, вашблагородие, грабить незаконно.
- Кто ездил?
- Вон все.
- Кто первый подбил?
- Этого не знаю.
- Что же ты знаешь, дурак? Где был?
- Так что гулявши на свадьбе.
- Весело гулял?
- Так что, вашблагородие, как по крестьянству.
- Почему не отговаривал от грабежа?
- Разь меня послушаются? Так что нельзя.
- На колени!
Никита стал на колени. Пристав подошел к Василию.
- Почему ты не ездил?
- Бога боюсь, ваше благородие.
- А если бы не боялся?
- Госпомилуй от напасти! - перекрестился Василий.
- Мужиков отговаривал?
- Изобьют. Круговая порука.
- На колени.
- Не могу, ваше благородие.
- Что–о?!
- Чирей…
- Не разговаривать!
- Чирей на коленке.
- Стать, мерзавец!
Беспомощно оглянувшись, Госпомил стал на одно колено, вытянув правую ногу.
- Поставить его! - крикнул пристав уряднику. Урядник быстро подошел к приставу и что‑то зашептал.
- Тем лучше. Пусть скажет.
С трудом уставив правое колено, Госпомил оперся на руки.
- Кто начал первый? - спросил его пристав.
- Н–не–знаю, - еле проговорил Василий, морщась от боли.
- Не знаешь? Что же вы, урядник, говорите? Урядник пожал плечами. Пристав совсем распалился.
- Ну‑ка, ты, - обратился он к Денису.
Тот, не дожидаясь приказа, сам стал на колени.
- Молодец! - похвалил пристав. - Видно, бывалый. Почему не ездил?
- По случаю свадьбы сына.
- Как? Как? - широко открыл глаза пристав. Денис спохватился, понял, что сказал не то.
- От чужого отговаривал?
- Все время.
- Как отговаривал?
- Сибирью прельщал.
- Что такое Сибирь?
- Брат у меня на поселении.
- Каторжник?
- По доброй воле. Земли вдоволь - луга, реки, рыба, пчелки. Я мечтаю, ваше соквородье.
- О Сибири мечтаешь? Обещаю Сибирь. Как хочешь ехать - на казенный счет или добровольно?
- Распродам - и трахну.
- Добровольно? Увидим. Скажи‑ка, кто у вас главари?
- Все отчаянны.
- Хорошо отвечаешь. Кто первый?
- Драка была у Гагары. Кто в именье тронулся, не знаю. Хмельной, сына женил…
- Сибирь тебе будет. На казенный счет отправим.
Пристав подозвал казачьего офицера и, указывая на трех мужиков, приказал:
- Для начала - по десять, и отпустить по домам.
Офицер подошел к мужикам, неестественно выпучив глаза, крикнул:
- Раздеваться!
Толпа женщин ахнула. Кто‑то завыл в голос.
Я шепнул Павлушке с Авдоней:
- Пойдемте поближе.
Пека мы лезли через лопухи и смородину, пока ползли, не видели, что происходило. Лишь пробравшись к оврагу вдоль сада, услышали вопль не то женщин, не то мужчин. Порка началась. Мы залегли в канаве. К порке готовился старик Никита. Госпомил и Денис, уже выпоротые, низко опустив головы, пробирались через толпу. Никита не то сопротивлялся, не то не мог снять штаны. Он что‑то кричал. Наконец, сняв штаны, он стал на колени и во весь голос крикнул приставу:
- Сын у меня, сын в солдатах! На усмирение в Белой Руси. Царю служит. Пожалейте! Не позорьте! Не вор я, не–ет…
Ему не дали больше кричать и повалили на скамью. Один стражник зажал между ног его голову, второй сел на ноги. Пороли нагайками два казака с двух сторон. Издали видны были темные полосы на бледном, дряблом теле старика. После шестого удара он уже не кричал. Когда опустился десятый удар, Никита не мог встать. На него плеснули ведро воды. Кто‑то оттащил его. Мужики безмолвно стояли на коленях. Что же ждет их, если этих, кто не ездил, выпороли?
- Встать! - скомандовал мужикам пристав.
Они встали.
- На колени! - снова раздалась команда.
Мужики грохнулись.
- Лечь!
Покорно легли.
- Звери! - раздалось из толпы баб.
Пристав выпрямился, посмотрел туда, грозно указал стражникам плеткой. Двое подскакали к толпе женщин, гарцуя, погрозились нагайками.
- Вста–ать, сволочи! - исказив лицо, заорал пристав.
Снова поднялись мужики.
- Смирно–о! Слушайте, Боры! Плети о вас не будем поганить. Требую выдать главарей, требую отвезти хлеб, требую построить амбары. Не выполните, вместе с семьями пойдете в арестантские роты за разбой, за грабеж, за избиение стражников. Милости не ждите. Господин капитан, - круто обратился он к офицеру, - начинайте! Не церемоньтесь. По долгу царской службы. Начинайте с крайнего. Подряд, подряд!
Широко расставляя ноги, офицер направился к крайнему мужику. Стал против него, в упор посмотрел, оперся на бедро рукой, в которой нагайка, и резко спросил:
- Кто первый начал?.
- Не знаю, ваше благородь.
- А так скажешь? - и с размаху из‑под низу ударил кулаком в подбородок.
Мужик запрокинулся, схватился за рот. Если бы сзади не поддержали, он упал бы. Кровь проступила сквозь пальцы. Офицер, не глядя, подошел к следующему.
- Кто первый?
Тот молча крутнул головой.
- Вот так! - ударил и этого.
Широколицый, приземистый офицер хлестал теперь направо и налево. Мужики почти все молчали, приготовившись к удару.
Очередь дошла до Лазаря. Офицер остановился против него. В народе послышался гул. Все знали характер Лазаря: не снесет удара, не утерпит.
- Кто первый? - спросил его офицер.
- Кто первый - не знаю, только не деритесь.
В это время кто‑то из толпы мужиков повелительно крикнул:
- Эй, Лазарь… Не надо!
В тот же миг Лазарь получил удар, и в тот же миг оба соседа цепко ухватили его за руки. Лазарь только крякнул и выругался.
Офицер шел дальше. Так до самого края. Никто не сказал ему - кто первый, никто не крикнул, что первыми были Харитон, Тимофей Ворон, кузнец Самсон и Лазарь.
- Опросить второй ряд! - крикнул пристав. - Сам опрошу. Я заставлю говорить! - погрозил он плеткой.
Начал не с краю, а с середины. Хлестал плеткой по лицам, по ушам. Мужики нагибали головы, закрывали окровавленные лица, а пристав все хлестал и хлестал, исступленно крича:
- Кто первый?
Так дошел он до Харитона. Тот стоял, заложив руки за спину. Пристав подошел к нему, вперил в него злые глаза и, коротко ударив рукояткой по виску, крикнул:
- Кто первый?
- Ты первый! - прозвучал ответ, и рука Харитона молниеносно мелькнула в воздухе.
Пристав рухнул наземь, как сырой сноп. В руке у Харитона - граненая полоса.
- Бей их! - заорал он, устремившись к столу.
- Мужики! - подхватил Лазарь: - Смерть так смерть!
Грозной лавиной, опрокинув стол, бросились все на опешивших казаков. Тех, что были не на лошадях, сразу свалили, не дав им вынуть шашек. Лазарь бросился на земского. Тот в испуге замахал на него руками, отступая. Ворон схватил скамейку, обрушил ее на голову офицера. Падая, офицер успел выстрелить, но промахнулся. Ворвались бабы. В стражников полетели кирпичи, головешки. Крики, выстрелы. Верховые, что стояли сзади, врезались в середину, давя народ Они секли плетьми направо и налево, их хватали за ноги.
Внезапно ударил набат. Загудел большой колокол. Е тот же момент рухнул и повалился огромный плетень щигринского сада. Оттуда хлынула лавина мужиков второго общества с вилами, топорами, кольями.
- Не сдава–ай! - закричали они.
- Пли!
Раздались беспорядочные выстрелы. Несколько человек упали под ноги лошадям. А колокол все бил и и бил. Стражники выхватили шашки.
- Руби!
Замелькали колья; кто‑то стаскивал жерди с крыши Апостолова двора. Кирпичи, палки, комья земли летели в этот огромный кипящий клубок людей и лошадей.
- Бей казаков!
Трех стражников, двух казаков прижали к плетню Апостолова двора. Из‑за плетня кто‑то всунул вилы одному в спину, потом в живот лошади. Но верховые не сдавались. Держась полукольцом, они теснили разъяренную толпу к оврагу. Харитон, окровавленный, с почти отсеченным ухом, железной полосой отбивался сразу от двух казаков. У одного сломал шашку, под другим перешиб ногу лошади. Скоро она грохнулась, подмяв и казака. Громадный Ворон сидел на офицере и бил его рукояткой выхваченного револьвера.
- Все равно пропадать! Все равно погибать! - кричал Ворон.
- Ба–абы! - крикнула из толпы жена Беспятого: - Какого черта–а!.. Пристава в овраг, бабыньки!
Несколько баб схватили пристава, поволокли к оврагу. С крутого берега бросили его в ров, где копают глину.
У меня, Павлушки, Авдони, Степки в кровь изодраны руки. Мы уже растащили полпечки. Уже плечи болят, но мы все бросаем и бросаем кирпичи в казаков. Меткость моя и Павлушкина в игре в бабки пригодилась. У нас не было промахов. Вон Самсон снова схватился с казаком. Размахнулся колом, ударил лошадь по носу. На Самсона сзади налетел второй казак, поднял шашку. Миг - и Самсон лежал бы, но казак не опустил шашки. Он качнулся в седле, схватившись за голову. Каленый дикарь, пущенный мною, попал ему в затылок. Я вскрикнул от радости и упал. Жгучий удар по плечу свалил меня. Мимо, едва не задавив, промчался стражник. Я отполз в сторону, поднялся и отбежал к бабам.
Снова забил набат, но уже в два колокола. Вдруг послышались испуганные крики женщин. Они шарахнулись в стороны. На улице - грохот. Мчались верховые. С разных стороны врезались они в прогал изб, и тогда крики испуга сменились криками радости. Это примчались верховые из Владенина, куда ездил брат Ворона Митька. Казаки ринулись им навстречу, но те открыли стрельбу. Скоро бросились врукопашную. У них длинные пики, вилы, подавалки, мотыги.
- Бабы, домой! - крикнул владенинский. - Ни одного живым не оставлять!
Казаки, теперь сами запертые на этой луговине, пытались проскочить в прогал между изб, но их теснили приехавшие. Казачьи лошади, измученные, храпели, вздымались на дыбы.
- Руби опричников! - крикнул Митька, брат Тимохи. - На вилы их!
Побросав лошадей, к саду Щигриных устремилось несколько казаков и стражников. Но их настигли там мужики, и возле плетня началась новая свалка.
- На ветлы стражников! Вожжи! Вожжи давайте!
- Братцы, не надо… братцы! Сами мужики! - взмолился один стражник, став на колени.
- Вспомнил, полицейская морда? Бей, один ответ!
- Никакого ответа. Революция, мужики! Рабочие с нами! Долой царя с престола! - крикнул Харитон.
У забора учительского сада голосило несколько Женщин. Мы побежали туда. В канаве лежал наш сосед старик Сафрой, с рассеченной головой. Мертвым унесли и Ивана Беспятого.
- Алю–лю! - раздалось в той стороне. - В овраг их! В овраг бросайте!
Нескольких верховых народ прижал к самому краю оврага. Верховые не отбивались, а толпились, толкая лошадьми друг друга.
- Прыгайте, прыгайте, ироды! - кричали им.
- Сваливай падаль! - ринулся на них с колом Ворон, и верховые один за другим начали бросаться вместе с лошадьми в обрыв. Некоторые успели спрыгнуть с лошадей.
- Тятька, урядник, сбежал! - закричал Авдоня. - К учителеву саду тронулся.
В мундире, бросив где‑то шинель, пригнувшись, вдоль плетня мчался урядник. За ним бросилось человек десять с кольями, двое верховых.
- А–а-а–а! - послышалось от сада.
Над канавой замелькали колья, вилы. Сквозь пронзительный крик были слышны глухие удары.
- Убили! Убили!
- Эй, казаки удирают!
- Лови! Не пускай их!
Пять казаков, топтавшихся на краю оврага, видя свою гибель, вдруг решили прорваться. Круто повернув лошадей на народ, они взмахнули нагайками и ударились в прогал повалившегося плетня Щигриных. Сучья яблонь хлестали их по лицам, сшибли с них фуражки. Выскочили из сада на улицу, потом - на церковную площадь и помчались в конец села.
- Гони за ними!
, Вдогонку взметнулось несколько верховых из Владенина.
Все кончилось…
Из оврага испуганно выбирались несколько казаков и стражников. Они без шашек и револьверов.
- Лезьте, лезьте, не тронем.
Под конвоем отвели их в пустующий амбар, где когда‑то сидел Лазарь. Он и запер их. Когда шли обратно, я вдруг вспомнил, зачем послал меня старик Федор. Дотронувшись до руки Лазаря, я громко прокричал:
- Дядя Лазарь, эй, ведь ваша корова отелилась!
- Что? - посмотрел он на меня, как на сумасшедшего.
21
Ни днем, ни ночью нет никому покоя. От стара до мала все толпятся на улицах. Возле церкви не раз собирались сельские сходы всех четырех обществ. Вчера на сходе выступали трое, приехавшие с Харитоном из города. Один из них - племянник Тимофея Ворона, телеграфист Мишка. Они, как и Харитон, называют мужиков "товарищами". Харитон привез еще оружие, книги, газеты, кучу объявлений. На сходах записывались в боевую дружину. Ходили по улицам с красными полотнами. На полотнах такие смелые слова: "Долой царя! Земля народу!", "Долой помещиков–крепостников!", "Союз рабочих и крестьян". На стенах, на крыльце въезжей избы, на сенях школы, на церковной ограде - воззвания. Их много. Вот крупная листовка о трех конституциях. Ее на сходе читал и пояснял Харитон. В одном столбце листовки сказано, чего хотят полиция и чиновники, в другом - чего хотят богачи и кулаки, в третьем - чего хотят рабочие. Полиция хочет, чтобы царь был таким же самодержавным, каким он и есть; богачи хотят, чтобы их самих избрали к царю в палату, а рабочие никакого царя не хотят. Они требуют, чтобы власть была выборной от трудового народа, от рабочих и крестьян. "Тогда, - сказано в листовке, - свободный, просвещенный народ сам будет вести свои дела, будет бороться за такие порядки, чтобы вся земля и все заводы принадлежали трудящимся".
То и дело приезжают мужики из других сел. Они о чем‑то договариваются с нашими. Слышно, уже восстали четыре волости, прогнали семнадцать помещиков. На вчерашнем сходе телеграфист Мишка прочитал перехваченную телеграмму. Телеграмма в Петербург, в министерство: "Жгут наши усадьбы, - кричат помещики, - грабят. Защиты нет, войска мало. Просим увеличить число войсковых частей и казаков Умоляем о помощи. Иначе - полное опустошение губернии". Под телеграммой семнадцать подписей, в том числе подпись нашей барыни.
Мне хочется быть все время в селе, но Захар за меня пасти не идет. Обо всем узнаю только вечером. Харитон наказал, чтобы и мы, пастухи, посматривали.
…Вечером, подгоняя стадо домой, мы увидели не обычную картину: мост через Варюшин овраг разобран, от кладбища к гумнам выкопана глубокая извилистая канава Впереди канавы бугор, перед ним на всем протяжении разбросана солома. Пригнав стадо, узнали, что канава - это окопы. Под соломой, вверх зубьями, бороны. Еще узнали, что во всех кузницах села куют копья, пики.
После ужина я направился было на улицу, но мать стала в дверях.
- Не пущу! Никуда не пущу! Убют. Это ты взбулгачил людей колоколом.
Не ожидал я этого от матери. Л она, чуть не плача, продолжала:
- Забрали бы уж Харитона с Лазарем. Теперь гляди, что пойдет. Всех постреляют.
- Пуль не хватит, - заметил я.
- Не твое дело лезть. Выстилку дам. Живо у меня залезешь на печь!
- И залезу. А ты иди, цыгоняй стадо!
- Черт и со стадом! - крикнула мать.
Отворилась дверь, вошел Павлушка. Мать сразу утихла. Она знала, что раз пришел Павлушка, я никуда не пойду, а буду говорить с ним.
- Что на улице?
- Плохо, - вздохнул он.
- Расскажи.
- Сам, слышь, губернатор с пушками и войском едет к нам.
У меня сердце упало.
- С пушками?
- Да. Бонбами будут грохать.
- Наши сдачи дадут.