- Ах, это как раз то, что я всегда вам твердил: мы вам не нравимся. А Бофорт нравится - потому что он так на нас не похож. - Арчер обвел взглядом пустую комнату, пустое взморье и безупречно белые деревенские домики, ровным рядом вытянувшиеся вдоль берега. - Мы невыносимо скучны. Мы лишены характера, разнообразия, красок. Не понимаю, почему вы не уезжаете назад?
Глаза ее потемнели, и он ждал негодующего ответа. Но она сидела молча, слозно обдумывая его замечание, и он испугался, как бы она не сказала, что и сама этого не понимает.
Наконец она проговорила:
- Думаю, что из-за вас.
Вряд ли можно было сделать признание более бесстрастно или тоном, который менее льстил бы тщеславию того, к кому оно относилось. Арчер покраснел до корней волос, но не смел ни шелохнуться, ни заговорить. Казалось, слова ее - какая-то редкостная бабочка, которая при малейшем движении встрепенется и улетит, но если ее не трогать, соберет вокруг себя всю стайку.
- Во всяком случае, - продолжала она, - именно вы помогли мне увидеть за этой скукой нечто столь тонкое, возвышенное и прекрасное, что многие вещи, которые я в другой своей жизни особенно ценила, кажутся мне по сравнению с этим дешевыми и ничтожными. Не знаю, как это лучше выразить, - сказала она, озабоченно нахмурив лоб, - но мне кажется, я никогда прежде не понимала, какой жестокостью, низостью и бесчестьем приходится порой платить за самые изысканные наслаждения.
"Изысканные наслаждения - о, они стоят того!" - чуть было не вырвалось у Арчера, но немая мольба в ее глазах помешала ему говорить.
- Я хочу быть абсолютно честной по отношению к вам и к самой себе, - продолжала она. - Я всегда надеялась, что рано или поздно мне представится возможность сказать вам, как вы мне помогли, что вы из меня сделали…
Арчер исподлобья смотрел на нее и наконец, рассмеявшись, прервал ее речь.
- А известно ли вам, что вы сделали из меня?
- Из вас? - спросила она, бледнея.
- Да. Ведь я - ваше произведение в гораздо большей степени, чем вы - мое. Я - человек, который женился на одной женщине, потому что так приказала ему другая.
Бледность ее на мгновение сменилась румянцем.
- Я думала… вы обещали… Вы не должны говорить мне об этом сегодня…
- Как это по-женски! Ни одна из вас не способна смотреть в глаза горькой правде!
- Неужели это горькая правда - для Мэй? - тихо промолвила она.
Стоя у окна, он барабанил пальцами по стеклу, каждой клеточкой ощущая проникновенную нежность, с которой она произнесла имя двоюродной сестры.
- Мы всегда должны помнить, что важны не слова, а дела. Разве вы сами не подали мне пример?
- Подал вам пример? - машинально повторил он, все еще не сводя безучастного взгляда с моря.
- А если нет, - продолжала она, с мучительной настойчивостью развивая свою мысль, - если не стоило отказываться от всего, чтобы избавить других от разочарования и горя, - тогда все, ради чего я вернулась домой, все, по сравнению с чем та моя жизнь казалась такой пустой и убогой, потому что там никто об этом не думает, значит, все это - фальшь и химера…
Он обернулся, не двигаясь с места.
- Ив этом случае ничто на свете не может помешать вам вернуться? - закончил он за нее.
В полном отчаянии она не спускала с него глаз.
- О, неужели и вправду ничто?
- Нет, если вы пожертвовали всем ради моего семейного счастья. Мое семейное счастье едва ли удержит вас здесь! - вне себя вскричал он и, так как она ничего не ответила, продолжал: - К чему все это? Благодаря вам я впервые в жизни смог хоть краем глаза увидеть настоящую жизнь, но вы тотчас же велели мне и дальше довольствоваться фальшью. Терпеть это - свыше сил человеческих… вот и все.
- О, не говорите так, ведь я это терплю! - вырвалось у нее, и глаза ее наполнились слезами.
Она уронила руки на стол и, словно забыв обо всем на свете в минуту смертельной опасности, открыла его взгляду свое лицо. Оно выдавало ее так, как будто перед ним было все ее существо, вся ее душа. Арчер молча стоял, потрясенный тем, что оно внезапно ему сказало.
- Как - и вы? И вы тоже? Все это время? Ответом были лишь слезы, которые наполнили ее глаза и медленно потекли по щекам.
Чуть ли не половина комнаты все еще отделяла их друг от друга, и ни один из них не сделал ни малейшего движения. Арчер был как-то странно равнодушен к ее физическому присутствию, он даже едва ли бы его заметил, если бы рука, которую она уронила на стол, не привлекла к себе его взгляд, как в тот день, когда в маленьком домике на 23-й улице он не сводил глаз с ее руки, чтобы не смотреть ей в лицо. Теперь его воображение металось вокруг этой руки, словно по краю водоворота; но он все еще не сделал попытки приблизиться. Он знал любовь, которая питается ласками и питает их, но эта страсть поразила его до мозга костей, и было ясно, что легко и бездумно ее не удовлетворить. Он страшился лишь одного - как бы не сделать чего-нибудь, что могло бы стереть звук и значение ее слов, думал лишь об одном - теперь он никогда не будет совсем одинок.
Но уже в следующее мгновенье его охватило чувство безысходности и невозвратимой утраты. Вот они оба здесь - так близко, так надежно укрытые от посторонних взоров, и тем не менее каждый так крепко прикозан к своей одинокой судьбе, как если бы их отделял друг от друга весь мир.
- К чему это все - если вы вернетесь обратно? - вырвалось у него, а за словами стоял безнадежный вопль: "Какими силами я могу вас удержать?"
Она сидела неподвижно, опустив глаза.
- О… Я пока не вернусь!
- Пока? Значит, потом, и вы уже назначили срок? В ответ она подняла на него ясный взор.
- Я обещаю вам - я не уеду до тех пор, пока вы будете держаться. До тех пор, пока мы сможем прямо смотреть в глаза друг другу - так, как сейчас.
Он рухнул на стул. Ответ ее значил одно: "ЕсХи вы шевельнете хоть пальцем, вы прогоните меня обратно - обратно ко всем мерзостям, о которых вы знаете, и ко всем соблазнам, о которых вы можете только догадываться". Он понял все это так ясно, как если бы она выразила это словами, и эта мысль удерживала его за столом в какой-то растроганной благоговейной покорности.
- Что за жизнь это будет для вас! - простонал он.
- О, ничего страшного - до тех пор, пока эта жизнь будет частью вашей!
- А моя - частью вашей? Она утвердительно кивнула.
- И это будет все - для нас обоих?
- Но ведь это так и есть - разве я ошибаюсь? При этих словах он вскочил, забыв обо всем на свете, кроме ее прелестного лица. Она тоже поднялась - не за тем, чтобы пойти к нему навстречу или от него бежать, а спокойно, словно самое трудное уже позади и теперь ей остается только ждать, так спокойно, что, когда он приблизился, ее протянутые руки его не оттолкнули, а, напротив, повели. Взяв его за руки, она мягко отстранила его на такое расстояние, откуда ее отрешенное лицо могло договорить остальное.
Они стояли так очень долго или, быть может, всегс лишь мгновенье, но вполне достаточно для того, чтобы ее молчание поведало все, что она хотела сказать, а он понял, что важно только одно. Он не должен делать ничего такого, чтобы эта встреча стала последней, он должен вверить ей их будущее и просить лишь о том, чтобы она не выпускала его из рук.
- О, вы не должны быть несчастливы, - прерывающимся голосом промолвила она, отнимая руки.
- Вы не вернетесь, вы не вернетесь туда? - отозвался он, словно это было единственное, чего он не в силах перенести.
- Нет, не вернусь, - ответила она, отстранилась, открыла дверь и прошла в общую столовую.
Шумливые учителя собирали свои пожитки, готовясь всем скопом ринуться на пристань. На взморье у причала стоял белый пароход, а над солнечным заливом полосою дымки смутно вырисовывался Бостон.
25
Когда Арчер вновь очутился на палубе среди посторонних, на него снизошел покой, который, как ни странно, укрепил его душевные силы. Итог дня, если мерить его ходячими мерками, был до смешного плачевным - он даже не коснулся губами госпожи Оленской и не добился от нее ни единого слова, сулившего возможность новых встреч. И тем не менее человек, мучимый неутоленной страстью и на неопределенное время покидающий предмет своей любви, едва ли мог чувствовать себя столь унизительно смиренным и довольным. Его взволновало, однако же и успокоило то идеальное равновесие, которое она сумела установить между их верностью другим и честностью друг к другу, - равновесие, бывшее отнюдь не следствием хитрого расчета, о чем свидетельствовали ее колебания и слезы, а, напротив, естественно вытекавшее из ее неподдельной искренности. Теперь, когда опасность миновала, он был преисполнен трепетной нежности и благодарности судьбе за то, что ни тщеславие, ни сознание, будто он играет какую-то роль перед многоопытными зрителями, не ввели его в соблазн соблазнить также и ее. Даже после того, как они обменялись рукопожатием на фолл-риверском вокзале и он ушел оттуда один, у него осталась уверенность, что от их встречи он получил гораздо больше, чем потерял.
Он воротился в клуб и, сидя в пустой библиотеке, снова и снова воскрешал в памяти каждую секунду, проведенную ими вдвоем. Ему было ясно, а по здравом размышлении стало еще яснее, что если она в конце концов решит вернуться в Европу - или, иными словами, к мужу, - то не потому, что соблазнится прежней своей жизнью даже на новых условиях, которые ей теперь предлагали. Нет, она уедет лишь в том случае, если почувствует, что ввела Арчера в соблазн выйти за те строгие рамки, которые они сами себе поставили. Она останется близ него до тех пор, пока он не попросит ее подойти еще ближе, и в его власти удержать ее здесь, на безопасном, хотя и дальнем расстоянии.
В поезде эти мысли по-прежнему его не оставляли. Они как бы окутывали его золотистою дымкой, сквозь которую лица окружающих казались далекими и смутными, и у него было такое ощущение, что, если он заговорит со своими попутчиками, они его просто не поймут. В состоянии такой рассеянности он пробудился на следующее утро к реальности душного сентябрьского Нью-Йорка. Когда он, направляясь к выходу с вокзала, сквозь тот же золотистый туман глядел на изнуренные зноем лица проходивших мимо пассажиров длинного поезда, одно из этих лиц неожиданно отделилось от общей массы, приблизилось и привлекло к себе его внимание. Он тотчас вспомнил, что это лицо молодого человека, которого он накануне видел у дверей Паркер-хауса, и заметил, как резко оно отличается от типической физиономии постояльца американской гостиницы.
То же самое поразило его и теперь, снова пробудив неясные ассоциации с чем-то виденным прежде. Молодой человек стоял, растерянно осматриваясь вокруг, словно иностранец, попавший во власть грубой стихии, жертвой которой становится каждый путешествующий по Америке, затем подошел к Арчеру и, приподняв шляпу, сказал по-английски:
- Если я не ошибаюсь, сударь, мы с вами встречались в Лондоне.
- Да, да, разумеется, в Лондоне! - с любопытством и участием воскликнул Арчер, схватив его за руку. - Значит, вы все-таки сюда приехали? - добавил он, бросая удивленный взгляд на умное худощавое лицо французского учителя юного Карфрая.
- Приехал, как видите, - слегка улыбнулся мосье Ривьер. - Но не надолго - послезавтра я возвращаюсь обратно.
Он стоял, держа рукою, аккуратно обтянутой перчаткой, легкий саквояж и испуганно, ошарашенно, чуть ли не умоляюще глядя на Арчера.
- Я подумал, сударь, раз уж мне посчастливилось встретить вас… не могу ли я…
- Я как раз хотел пригласить вас со мною позавтракать. Если вы зайдете за мною в контору, мы отправимся в один очень приличный ресторан неподалеку, в деловой части города.
Мосье Ривьер был явно удивлен и тронут.
- Вы очень добры, сударь, но я хотел всего лишь спросить вас, как мне найти какой-нибудь экипаж. Здесь нет носильщиков, и никто не хочет слушать…
- Да, наши американские вокзалы, разумеется, должны вас удивить. Если вы спросите носильщика, вам предложат жевательную резинку. Пойдемте, я постараюсь вам помочь, но вы непременно должны со мной позавтракать.
Молодой человек, несколько поколебавшись, рассыпался в благодарностях и не очень убедительным тоном отвечал, что, к сожалению, занят, однако, когда они наконец очутились на улице в относительно спокойной обстановке, спросил, не может ли он посетить Арчера днем.
Арчер, не слишком обремененный делами ввиду летнего времени, назначил ему час и записал адрес, который француз, сняв шляпу и еще раз поблагодарив, положил себе в карман. Проводив его на конку, Арчер отправился восвояси.
Точно в назначенный час мосье Ривьер явился в контору, чисто выбритый и причесанный, но по-прежнему с серьезным и озабоченным видом. Арчер был один у себя в кабинете, и молодой человек, прежде чем сесть на предложенный ему стул, с места в карьер заявил:
- Мне кажется, сударь, я видел вас вчера в Бостоне. Замечание было вполне невинным, и Арчер уже готов был ответить утвердительно, как вдруг что-то загадочное и в то же время многозначительное в пристальном взгляде гостя его остановило.
- Поразительно, просто поразительно, что мы встретились при таких обстоятельствах, - продолжал мосье Ривьер.
- О каких обстоятельствах вы говорите? - спросил Арчер, у которого мелькнула довольно банальная мысль, что его собеседник нуждается в деньгах.
Мосье Ривьер не сводил с него застенчивого взгляда.
- Я приехал сюда не за тем, чтобы искать себе место, как мы с вами в прошлый раз говорили, а по особому поручению.
- А! - воскликнул Арчер, мгновенно связав две их последние встречи. Он умолк, чтобы обдумать положение, вдруг представшее перед ним в новом свете, и мосье Ривьер тоже молчал, словно сознавая, что сказал уже достаточно.
- По особому поручению… - после долгой паузы повторил Арчер.
Молодой француз слегка развел руками, и оба молча смотрели друг на друга через письменный стол, пока наконец Арчер не предложил мосье Ривьеру сесть, и тот, усевшись на стоявший в дальнем конце комнаты стул, снова застыл в ожидании.
- Вы хотели поговорить со мной об этом поручении? - спросил наконец Арчер.
Мосье Ривьер наклонил голову.
- Не от своего имени - с тем, что мне было поручено, я справился сам. Я хотел бы - если вы позволите - поговорить с вами о графине Оленской.
Арчер уже некоторое время ожидал этих слов, но, когда он их услышал, кровь прилила ему к вискам, словно он зацепился за изогнутую ветку в чаще.
- От чьего же имени вы хотите это сделать? Мосье Ривьер, не дрогнув, встретил этот вопрос.
- Я мог бы сказать, что от имени графини, если б это не звучало некоторой вольностью. Быть может, лучше было бы сказать - во имя абстрактной справедливости?
Арчер иронически на него посмотрел.
- Иными словами, вы посланец графа Оленского? Теперь румянцем - только еще более густым - покрылось бледное лицо мосье Ривьера.
- Да, но меня посылали не к вам, сударь. Если я пришел к вам, то по совершенно иным причинам.
- Что дает вам право, принимая во внимание нынешние обстоятельства, выставлять какие-либо иные причины? - возразил Арчер. - Одно из двух - либо вы по сланец, либо нет.
Молодой человек задумался.
- Моя миссия окончена. Поскольку речь идет о графине Оленской, она потерпела неудачу.
- Ничем не могу вам в этом помочь, - таким же ироническим тоном отозвался Арчер.
- Без сомнения, но вы можете помочь в другом… - мосье Ривьер умолк; руки его, все еще аккуратно обтянутые перчатками, перевернули шляпу, он заглянул внутрь и снова перевел взгляд на Арчера. - Я убежден, сударь, что вы можете способствовать неудаче моей миссии также и у ее семейства.
Арчер отодвинул стул и поднялся.
- И, видит бог, я это сделаю! - воскликнул он. Заложив руки в карманы, он стоял, в бешенстве гляди сверху вниз на маленького француза, лицо которого, хотя он тоже встал, было все равно дюйма на два ниже уровня глаз Арчера.
Лицо мосье Ривьера покрылось его обычной бледностью - бледнее он, казалось, стать уже не мог.
- Какого черта вы вообразили, - гневно продолжал Арчер, - поскольку, как я полагаю, вы обращаетесь ко мне по причине моего родства с госпожою Оленской, что я придерживаюсь мнения, противоположного мнению ее семьи?
Некоторое время единственным ответом мосье Ривьера оставалась перемена в его лице. Застенчивость его сменилась глубоким отчаянием - обычно такой живой и находчивый, он едва ли мог показаться более беспомощным и беззащитным.
- О, сударь…
- Не понимаю, почему вы явились ко мне, когда есть множество людей, гораздо более близких графине, и почему вы вообразили, что я буду менее глух к доводам, с помощью которых вы должны были, очевидно, на нее воздействовать.
Мосье Ривьер встретил эту атаку с обезоруживающим смирением.
- Доводы, которые я намерен перед вами выдвинуть, сударь, принадлежат мне, а не тому, кто меня послал.
- В таком случае у меня еще меньше оснований их выслушивать.
Мосье Ривьер снова оглядел внутренность своей шляпы, словно раздумывая, не содержится ли в этих последних словах достаточно откровенного намека на то, что ему следует надеть ее и удалиться. Затем, внезапно преисполнившись решимости, сказал:
- Сударь, позвольте мне спросить у вас одну вещь. Считаете ли вы, что я не вправе находиться здесь? Или, быть может, по-вашему, вопрос уже решен?
Его невозмутимая настойчивость заставила Арчера почувствовать, насколько неуместными были его шумные выпады. Мосье Ривьеру несомненно удалось произвести на него впечатление. Слегка покраснев, Арчер снова сел и знаком пригласил молодого человека последовать его примеру.
- Простите, но почему вы думаете, что вопрос не решен?
Мосье Ривьер сокрушенно ответил на его взгляд.
- Следовательно, вы разделяете мнение остальных членов семьи, что ввиду новых предложений мадам Оленская едва ли сможет не вернуться к мужу?
- О, господи! - вскричал Арчер, а гость его тихонько пробормотал что-то в подтверждение своих слов.
- Прежде чем повидаться с нею, я - по просьбе графа Оленского - встретился с мистером Лавелом Минготтом, с которым перед отъездом в Бостон неоднократно беседовал. Сколько я понимаю, он выражает мнение своей матушки, а миссис Мэнсон Минготт пользуется большим влиянием в семье.
Арчер сидел молча с таким чувством, будто он цепляется за скользкие края разверзшейся у него под ногами пропасти. Неожиданное открытие, что его отстранили от участия в этих переговорах и даже не известили, что они ведутся, повергло его в изумление, перед которым померкло даже еще более сильное изумление по поводу того, о чем он сейчас услышал. Его внезапно осенило, что если родственники перестали с ним советоваться, значит, какой-то глубокий родовой инстинкт внушил им, что он уже не на их стороне; и теперь ему вспомнились вдруг обретшие новый смысл слова Мэй, сказанные ею по пути домой от миссис Мэнсон Минготт в день состязания лучников: "Быть может, Эллен все-таки была бы счастливее с мужем".