* * *
Они поднимались утром. Город внизу уменьшался, небо расширялось и обливало их светом. Но смотрел на небо редко, больше под ноги. Один раз он уже бывал в горах, в Баварских Альпах, с Муткой; Серафим пропел перед восхождением молитву горным духам, но тропы были комфортабельными, перевал невысоким, а за ним скатертью-самобранкой развернулся гастхауз, где варили отличное пиво… Подъем на Трон Соломона был другим. Тяжелым, мокрым, с боем в ушах. Мимо шли толпы женщин. "Хотят детей", – пояснил Кадыр, провожатый. "Кого?" – "Детей. Из других городов приходят. Эти вот… наманганские. Детей нет, пришли Сулаймона просить".
Босые ступни женщин. Видел, как снимали свою обувь внизу, оставляли под присмотр. Одна, видимо, порезалась о камни. Шла, оставляя красный след. Десятки женщин. Лиц он, разумеется, не видел. Попадались и мужчины.
Наконец поднялись. Отец Кирилл отер ледяной лоб. Небо втекало в глаза, ноздри, уши.
На камне сидело трое мулл. Кадыр пошел договариваться. Один из троих поднялся.
Отцу Кириллу показали каменные следы колен Соломона. Следы пальцев Соломона. Следы его слез. Огромный, плоский Трон Соломона, отполированный до серого блеска.
По трону вниз животом съезжали женщины.
– Странные у них географические понятия, – говорил вечером отец Кирилл. – Соломон – это ж Ближний Восток, Иерусалим…
– Они считают Соломона пророком, – отозвался отец Василий. – А у пророков – своя география. И еще верят, что Соломон переносился сюда с помощью духов. А это, согласитесь, весьма быстроходный вид сообщения… Берите вот айву, сочная.
Стол у отца Василия был как из "Тысячи одной ночи". Фисташки, сушеный урюк, халва, фрукты.
Поздно вечером, помолившись, отец Кирилл тихонько выскользнул из причтового дома. На улице его уже ждали. Арба заскрипела огромным, в человеческий рост, колесом. Город засыпал рано, на улицах – пустота. Быстро добрались до подножия.
– Вы снова взобрались на гору? – Пенсне Казадупова блеснуло.
– Меня подняли. Двое молодцов подхватили, и наверх. Сам бы, наверное, не смог. Было уже темно. И ноги после дневного болели.
– Подробнее… Лица…
– Лиц не помню. Обычные, туземные. Тропу знали как свои пять пальцев. Один раз только остановились: осыпь пошла.
Он слышал только их быстрое дыхание. Один держал его за плечи, другой – за ноги. Видно, так втаскивают туда тех паломников, кто не может подниматься сам. Несли почти бегом. Дыхание, запах пота. Вдруг замерли. Посыпались камни. Сыпались и летели в темноту.
– Когда поднялись, там уже были люди. Десять, может, больше. Кажется, женщины тоже. Дальше помню плохо. Поднесли пиалу с чем-то горячим, сказали, чтобы выпил.
– Заставили?
– Нет. Обращались вежливо. На земле стояло блюдо с коконами шелкопряда. Каждый подходил и брал один. Меня подпустили первым. Возле блюда на корточках сидел старик. Заставлял открыть рот и вкладывал туда кокон. Когда все взяли, блюдо облили чем-то и подожгли. Стал виден огромный камень. Ну, тот самый, Трон Соломона, по которому днем съезжали женщины. Над ним держали горящее блюдо.
– А на самом Троне сидел…
– Мальчик.
Нос Казадупова покрылся каплями пота. Пенсне съехало, оголились серые, с болотным ободком глаза.
– Вы уверены?
– Да. Возле камня на коленях стояли двое. Один старик, кажется, тот, который сидел возле блюда. Думаю, это и был Курпа. Меня втолкнули между ними.
– Вы что-нибудь чувствовали?
– Да. Радость… – Помолчал. – Наверное, от той пиалы. Не знаю, что там было. Но не кукнар.
Отец Кирилл поглядел на ветку вишни.
Дерево еще не отцвело.
Пчелы.
* * *
Спустили его тем же способом. Проскрипела по пустым лабиринтам арба. Чуть пошатываясь, прошел по спящему дому. По ошибке ткнул дверь хозяйской спальни; отец Василий открыл глаза: "Отец Кирилл, там горшок у кровати, нечего во двор в такую темень…" Прикрыл дверь, нашел свою комнату. Икона Богородицы в грубом казацком окладе. Ватными губами молился. Так на коленях и заснул. Проснулся поздно, вышел; отец Василий уже за чаем, свежий, седой, умытый. Отец Кирилл тоже привел себя в порядок; в голове была тяжесть, но за чаем и разговором прошла. А потом тот вой, и стук в окно, и деревянная птица в руках отца Василия.
– Вы никак не связывали того мальчика, которого видели на горе, с тем, из-за которого… – спросил Казадупов.
– Нет. Я ведь и не знал, из-за чего там началось. А на следующий день уехал.
Вечером он ходил по еврейским домам, подвергшимся погрому. В одних не открывали, боялись. В других впускали, косились на его рясу, молчали. В третьих брали за руку, подводили к выбитым окнам, камням, задирали рукава, показывали ушибы. Выходили старики с синими ладонями – красильщики, выходили их жены в тяжелых платьях. Местные, туземные евреи; иранская речь, всхлипы. Он оставлял деньги, небольшие суммы из полученных в Верном, и быстро уходил. Только в одном доме задержался. Не то чтобы дом этот сильно пострадал; никто не вышел к нему, под ноги бросилась тощая коза. Было темно и бедно; некрасивая женщина качала ребенка; обхватив голову, сидел мужчина. Отца Кирилла они словно не увидели. Женщина продолжала качать, только улыбнулась, обнаружив отсутствие переднего зуба, а мужчина так и сидел и дергал слегка ногою. Отец Кирилл положил рядом с лампой деньги и вышел.
Зеленое небо, окаменевшие слезы царя Соломона. Бездетные женщины с кровавыми стопами. "Папаня сказал, чтобы дома сидели, непорядок в городе!"
* * *
Они в комнате. Казадупов – поджав ноги по-турецки, отец Кирилл – возле "арапчат".
– Неужели вы, батюшка, не побоялись подняться на гору? Могли ведь и убить.
– После одного случая у меня почти исчез страх смерти, – отвечает отец Кирилл. – Осталось только детское любопытство.
Парк Уэно. Дует ветер. Он прячет револьвер и бежит за своей шляпой.
– Да и служба у священника такая – возле смерти отираться. Привыкаешь. К тому же я надеялся, что наконец узнаю…
– Что?
– Курпа написал, что ему известно… Известно, где находится Николай Триярский.
– Ваш дядя, тот самый? Попавший в плен к киргизам и проданный в Бухару?
– Да.
* * *
Бухара, 26 апреля 1861 года
Раб человек в Бухаре уважаемый. Особенно перед продажей которая для раба как свадьба только гостей не зовут и песен не запевают а вместо муллы приходит маклер тряся бородой и сделку благословляет. Уважение же к рабу происходит оттого что раб имеет цену и его можно продать а что можно продать то священно. Вот видишь пошел человек нет не этот а вот тот маленький серый как мышь тюбетейкой накрыть можно водоноша или сиделец в лавке или еще какое-нибудь мелкое базарное насекомое какая ему цена? правильно нет ему цены накроет его судьба своей свинцовой тюбетейкой и омин! бегите за мастером из квартала обмывальщиков трупов жизнь такого человека дымок от светильника фу! и где он? как дым не имел стоимости и рассеялся едва пощекотав ноздри.
Абдулла-Живот отошел от окна и уселся на ковер в пальцах защелкали четки. Даже четки Абдулла перебирает как счетные кости деловито и с прищуром. Торговый человек Абдулла умный человек Абдулла истинный бухарец. Раннее утро шевелится за стеной караван-сарая наполняя улицы всхлипами веников плевками водоношей и скрежетом городских ворот. Абдулла слушает эту музыку и гладит себя по крепкому как арбуз животу признаку здоровья и благосостояния. За формой своего живота Абдулла тщательно следит и в бане в особой комнатке для сбривания волос строго осматривает его в зеркальце не нарушилась ли его приятная форма не начал ли свисать или набок как курдюк заваливаться? ухаживать за таким красивым животом в его годы дело хлопотное.
Впрочем кому как не Абдулле знать цену человеческому телу приятному на ощупь и отдохновительному для глаз? скольким рабам он смог придать товарный вид творя цветущие розы из пыли и рахат-лукумы из нечистот а уж какие безнадежные случаи бывали такой товар завезут что аппетит теряешь и даже музыка эта утешительница разбитого торговыми неудачами сердца не помогает. Или окажется раб с болезнью он раб существо хитрое чуть что не по нему тут же болеет траться на разные лекарства и амулеты или даже болеть ленится и сразу умирает негодяй знает что Абдулла человек добрый похороны устроит с плакальщицами муллою и другими непредвиденными расходами. Опять Абдулла ночи не спит кальяна не курит переживает что от этих забот живот усохнет или дряблым сделается или набок как курдюк завалится. Бежит в баню вытирает от пара зеркальце и нитью окружность живота измеряет трижды хвала! сияет живот Абдуллы полной луной в сумерках бани и плещет на него Абдулла воду из ковшика. А там и амулеты и заговоры помогут и раб идет на поправку томный сонный готовый к продаже. Но сегодня Абдулла чувствует что пройдут торги как песня как свадьба даром что гостей не позовут и карнаи под самые небеса не взлетят чтобы даже самым глухим ангелам удовольствие было.
Как в каждом истинном работорговце в Абдулле жил поэт. Нравились Абдулле беловолосые рабы с северного десятого климата со светлыми как лезвие клинка глазами в самую грудь Абдуллы входил такой клинок и будь у Абдуллы сердце но как у истинного работорговца сердца у Абдуллы не было вот живот был виден а сердце нет. Оттого вся поэзия помещалась у Абдуллы не в сердце а в животе нежном и отзывчивом к поглаживанию веточкой райхона и если водить веточкой по животу то перед взором начинают возникать разные локоны родинки и шайтан знает что. Поэтому ценил и уважал Абдулла тех рабов которые умели с его животом обращаться и превращать таким образом его Абдуллу в поэта а если поступал товар с северного климата то Абдулла даже без этих упражнений в поэта превращался потому что ценится северный раб в Бухаре как товар толковый и образованный.
* * *
Раб за стеной разлепил глаз. Темная, как внутренность протухшего яйца, худжра. Руки связаны, пошевелил затекшими пальцами.
Это его третья продажа. Дважды он бежал, дважды ловили и возвращали. Ему прожигали подушечку большого пальца на левой руке, его кормили солью, он провел ночь в зиндане в живом саване из клопов. Ему грозились отсечь язык, его лечили, за ним ухаживали; его хотели женить, даже показали издали будущую жену; будущая жена читала книжку, а потом стала подбрасывать и ловить два граната; книжка означала тонкость души, подбрасывание гранатов – ловкость и веселость нрава. Но он бежал; его ловили, секли, продавали новым хозяевам; никто не мог понять, что же ему еще нужно.
Десять лет рабства, побегов, пыток почти не отразились на нем. Все то же молодое тело, только слегка выгорели брови, осунулись щеки, голубые глаза стали казаться еще больше и синей. Самым удивительным был голос – чистый, как ручей, останавливавший не раз руку с поднятой плетью и язык, изрекающий смертный приговор…
Пленник повернулся на другой бок. В ушах забившейся мухой жужжала речь Абдуллы-Живота, который ходил по худжре и разговаривал сам с собой.
* * *
Если покупаешь раба то будь внимателен ибо покупать людей наука трудная. Много хороших рабов а если посмотреть на них ученым глазом то выйдет наоборот. Многие полагают что покупать рабов дело торговое но знай что покупка рабов это наука и относится она к философии. Ибо познать человека при покупке можно только наукой проницательности а наука проницательности целиком входит в философию.
Первое условие проницательности таково когда покупаешь раба хорошенько все обдумай ибо покупатели на рабов бывают различные бывают такие что смотрят на лицо а на тело и остальное не смотрят бывают и такие что не смотрят на лицо а смотрят на тело и остальное хотят тонкого и изящного или жирного и мясистого. Смотри однако на лицо лишь затем на тело ибо лицо его всегда придется видеть а тело только по временам. Прежде всего смотри на глаза и брови потом на нос и губы и зубы потом смотри на волосы ибо Господь великий и славный всем людям красоту вложил в глаза и брови а изящество в нос а сладость в губы и зубы а свежесть в кожу лица а волосы на голове сотворил украшающими все это.
Раб которого покупаешь для личных покоев и общения должен быть в меру высок и низок с мягким мясом и тонкой кожей с длинными ресницами и прямым носом тонкой талией и жирным задом и должен он быть с округлым подбородком и красными губами и белыми и ровными зубами. А признаки раба годного для наук таковы он должен быть стройный с умеренными волосами и умеренным мясом белый розоватый с широкой ладонью большим промежутком между пальцами широким лбом темно-серыми глазами безгранично склонным к смеху. А признаки раба годного для музыки таковы с мягким мясом и сухощавый и с тонкими пальцами подошва ног ровная но остерегайся раба у которого мясистое лицо ничему болван не научится. А признаки раба годного для охраны гарема таковы темнокожий с кислым лицом сухощавый с тонкими волосами и жидким голосом тощими ногами и толстыми губами приплюснутым носом короткими пальцами но берегись рыжих и чтобы в глазах у него влажность такие любят женщин и сводничают.
* * *
Раб пошевелил затекшими пальцами. Медленно, медленно прорастала в нем, как болезнь, сквозь звук ветра и дыхание его музыка.
Пять ладов-макамов из двенадцати.
Макамат ушшак, Солнце в башне Овна. Гаспар рождается в десятом климате, где властвует северный ветер, солнце в летние дни не заходит и похоже на перезрелый плод хурмы, люди там с белой кожей, характер холодный и влажный, мужчины не бреют головы, не обрезывают крайней плоти и любят разные приспособления, а женщины оголяют себя и мало едят. Как и положено младенцам десятого климата, его опускают в воду и поют над ним молитву в макамате ушшак, рядом стоят его родители с поднятыми руками, на траве резвится овен, на яшмовом столбе вьет гнездо голубка. Солнце в башне Овна, макамат ушшак.
Макамат хусейни, Солнце в башне Тельца. По оговору его заточают в тюрьму в десятом, северном, климате, рядом с ним кувшин, к краю зиндана приходит его сестра, которая тайно принесла ему хлеб и финики; она отрезает от своих волос локон и протягивает ему. Рядом с зинданом на троне сидит Великий Белый царь, властитель десятого климата, с головой тельца, перед ним огромный кумган с вином, не имеющим цвета, но имеющим великую пьянящую силу, и юноши-музыканты, исполняющие макамат хусейни, в то время как взгляд Белого царя устремлен на лицо сестры. ("Бедная Варенька, что ей пришлось претерпеть… Бесчестье, исчезновение Левушки, беременность, роды в монастыре, потеря Ионы, побег…") Солнце в башне Тельца, макамат хусейни.
Макамат раст, Солнце в башне Близнецов. Благодаря заступничеству сестры, он помилован и сослан в крепость Нау-Юрт, что в восьмом климате, где властвуют северный и западный ветры, земля плоская, люди ленивы, мужчины то обрезывают крайнюю плоть, то не обрезывают. В крепости он встречает своего Близнеца, владетеля двух звезд, посвященного. Из-за козней местного лекаря Близнеца казнят под макамат раст, он падает на землю и умирает. Гаспар оплакивает его и срезает локон. ("Павлуша Волохов, обитатель гошпиталя. Простите, прогуливаюсь вот, знаете. Господин Казадупов, фельдшер, прогнали меня гулять, делай, говорят, моцион, а то сидишь и сидишь, а сидеть вредно. Вот и брожу, пока они по мне не соскучатся и обратно в помещение не пригласят…") Солнце в башне Близнецов, макамат раст.
Макамат буселик, Солнце в башне Рака. Он, беглец из крепости Нау-Юрт, плененный Беком Темиром, продан в рабство в седьмой, благословенный, климат. Характер людей здесь сухой и горячий, они склонны к мздоимству и тайным учениям, их женщины стыдливы, однако те, кто отбрасывают стыд, ведут себя подобно самкам джейрана. Он пытается бежать, его ловят, бросают в зиндан. Вторая продажа, его покупает старик купец, оказавшийся тайным сводником. Целый день его не кормят, под вечер дают возбуждающие кушанья и сдают ради утех одной вдове, чье имя он так и не узнал, знал только, что она родилась под созвездием Рака и потому самым чувствительным ее местом является грудь. Он долго занимался ее грудью, доводя вдову до исступления без прикосновения к другим местам, а вдова, проведав, что он родился под знаком Овна, уделяла внимание его голове, лаская языком, смоченным гранатовым соком, за его ушами и покусывая бритый затылок. Когда он уже был без сил, она забиралась на него и не спускалась до самой утренней звезды, которая поднималась над ее разметанными волосами. Слепой старик музыкант, которого вдова держала для украшения их свиданий музыкой и пением, исполнял, в макамате буселик, песню о соловье, обращавшемся со словами любви к розе, и потом отвечал голосом розы. На рассвете они, соловей и роза, от изнеможения лишались чувств; старик оборачивал музыкальный инструмент куском материи и уходил с мальчиком-поводырем.
Прожив так в башне Рака, пленник почувствовал усталость, и жизнь в седьмом климате стала для него безрадостна. Подслушав разговор старика с поводырем, он узнал, что силу вдове сообщает макамат буселик, который вместе с макаматами ушшак и наво дает силу и удовольствие. Он подговаривает старика переменить макамат во время своего пребывания с вдовой. Старик, испытывая приязнь к пленнику и предчувствуя скорый конец своих дней, соглашается. Когда вдова изнемогала от ласк и ее эфирное тело, поднимаясь все выше в стихии огня, дошло до сферы белого пламени, музыкант неожиданно заиграл макамат рахави, по телу вдовы прошла судорога и она испустила дух. ("Я с трудом поднялся; ледяной сок затекал в глаза и рот. Она лежала, раскинув тяжелые некрасивые ноги. Я не хотел ее смерти, но жизни ее – такой – я не хотел еще больше. Наклонившись, я поцеловал ее в левую грудь, грудь была еще теплой и ответила легким вздрогом; правая грудь словно смотрела на меня с укором. Я отрезал локон от волос вдовы. Нужно было бежать".) Солнце в башне Рака, макамат буселик…
Теперь он в макамат рахави, Солнце в башне Льва. После бегства он странствовал с артелью бродячих строителей, возводил купола и арки. Был опознан как беглый раб, брошен в ров с львами, ему является ангел, львы отходят. Ангел отрезает от гривы льва локон, дает ему. Через три дня он поднят на солнце. Слух о его чудесном спасении разносится по всему седьмому климату, его считают святым, поклоняются ему и снова продают в рабство. Абдулла-Живот готовит его к продаже: покрывает его тело розовым маслом, отбеливает зубы древесным углем с солью, подкрашивает губы соком граната…