Одним эти рыцари отличаются от того образа, который создали наши романисты. Если почитать величайшего сочинителя рыцарских романов Вальтера Скотта, создается впечатление, что все средневековые рыцари – мускулистые силачи в расцвете сил: Бриан де Буагильбер, Реджинальд Фрон де Беф, Ричард, Айвенго, герцог Роберт и все остальные. Но у Фруассара многие из самых известных рыцарей – это старые слепые калеки. Чандосу, лучшему кавалеристу своего времени, было за семьдесят, когда он погиб от удара в голову с той стороны, с которой еще раньше лишился глаза. Он был близок к этому возрасту, когда у Наваретты выехал из строя английского войска и в поединке убил лучшего испанского воина молодого Мартена Феррару. Молодость и сила, конечно же, были важны, особенно там, где необходимо было носить тяжелые латы, но во время боя верхом сила благородного коня возмещала старческую дряхлость наездника. И сейчас во время охоты какой-нибудь немощный старичок, оказавшись в знакомом седле, может дать фору иному юному атлету. То же самое происходило и у рыцарей, и те из них, кому удавалось дожить до преклонного возраста, во время очередной битвы имели возможность проявить свой опыт, свое умение управляться с оружием и, самое главное, свое бесстрашие.
Нельзя отрицать, что, несмотря на глянец рыцарства, многие из этих воинов были жестокими и безжалостными варварами. На войне такой человек не знал пощады, кроме тех случаев, когда была надежда получить за врага выкуп. Впрочем, несмотря на свирепость, он был беззаботен, как ребенок, играющий в страшную игру, где льется кровь и люди умирают по-настоящему. К тому же он придерживался определенного кодекса чести и чувства его при встрече с равным по классу были искренними и благожелательными, даже когда они встречались на поле брани. Тогда противники не испытывали личной неприязни или даже ненависти, как это бывает сейчас, когда, скажем, француз воюет с немцем. В разговоре противники, наоборот, были вежливы и любезны друг с другом. "Могу ли я освободить вас от какой-либо клятвы?" или "Не хотели бы вы узнать, кто из нас лучше владеет оружием?" Они могли прервать бой для отдыха, и в это время спокойно беседовать, обмениваясь комплиментами в адрес доблести друг друга. Когда шотландец Ситон устал отбиваться от группы французских рыцарей, он сказал: "Благодарю вас, господа. Благодарю!" – и ускакал прочь. Один английский рыцарь – "ради собственных успехов и во славу своей дамы" – поклялся, что поскачет к славному городу Парижу и коснется его оборонительной стены копьем изнутри. Эта история очень характерна для тех времен. Когда он галопом подъехал к стенам Парижа, стоящие там французские рыцари увидели, что англичанин связан клятвой и не тронули его, даже сказали, что восхищаются подобным мужеством. Однако когда рыцарь тот поскакал обратно, на дороге ему встретился невежественный мясник с топором на длинном древке, который этим простым орудием сбил рыцаря с лошади и прикончил. Что было дальше, хроникер не описывает, но я уверен, что мясник тот горько пожалел о своем поступке, потому что французские рыцари не стали бы сложа руки смотреть, как представитель их ордена, пусть даже из вражеского лагеря, погибает от руки плебея.
Филипп де Комин как хроникер нам ближе и потому более понятен, чем Фруассар. Но сочинитель исторических романов найдет в этой каменоломне немало камней для постройки собственного маленького здания. Наверняка, "Квентин Дорвард" сошел со страниц де Комина. История Людовика XI и его отношения с Карлом Смелым, странная жизнь в Плесси-ле-Тур, льстивые придворные, брадобрей, палач, астрологи, перемежение безумной жестокости и рабских предрассудков – все это здесь есть. Можно было бы подумать, что такой монарх уникален, что подобное сочетание странных качеств и чудовищных преступлений просто не может повториться, но сходные причины порождают сходные результаты. Почитайте "Жизнь Ивана Грозного" Валевского, и вы узнаете, что веком позже в России правил монарх, который был еще более беспощаден, но жизнь его проходила точно так же, вплоть до мелочей. Такая же дьявольская жестокость, такое же суеверие, такие же астрологи, такие же советчики-простолюдины, такая же резиденция, расположенная вдали от больших городов, – схожесть удивительная. Если вам показалось мало жестокости грозного Ивана, почитайте жизнеописание великого Петра того же автора. Что это за страна! Какая череда монархов! Кровь, снег и сталь! И Иван, и Петр убили своих сыновей. И все это замешано на религии, отчего становится еще страшнее. Попади наш Генрих VIII в Россию, там его посчитали бы мудрым и добрым правителем.
Раз уж речь зашла о романах и рыцарях, взгляните вон на ту книгу в потрепанной обложке. Это "Хроника покорения Гранады" Вашингтона Ирвинга. Мне не известно, откуда черпал он материал (думаю, из испанских хроник), но войны между маврами и воинами-христианами были одним из самых ярких примеров рыцарства. Я не могу назвать другую книгу, которая передавала бы красоту и романтизм той эпохи лучше. Шлемы конных воинов с копьями сверкают над темными шеренгами. Красные костры полыхают на скалах, грозное спокойствие закованных в броню христиан, благодушная снисходительность и бесстрашие пестро разодетых мусульман. Если бы Вашингтон Ирвинг не написал ничего другого, эта книга и так стала бы непременным атрибутом любой библиотеки. Я люблю все его книги, потому что никто не писал более чистым и свежим языком, чем он, но все же "Хронику покорения Гранады" я перечитываю чаще всего.
Давайте на секунду вернемся к историческим романам. Вот стоят рядом две необычные книги, которые вносят привкус новизны. Это произведения зарубежных писателей, каждый из которых, насколько мне известно, написал всего лишь две книги. В этом зеленом с золотом томе – обе работы померанца Вильгельма Мейнхольда в прекрасном переводе леди Уайльд: "Колдунья Сидония" и "Янтарная ведьма". Более странного взгляда на средние века я не встречал нигде. Необычные подробности простой повседневной жизни неожиданно перемежаются совершенно дикими проявлениями жестокости. Самые странные и варварские вещи преподносится как нечто естественное и обыденное. Один эпизод производит особенное впечатление и запоминается надолго, а именно тот, в котором палач торгуется с жителями деревни по поводу того, сколько ему должны заплатить за то, что он подвергнет пытке молодую ведьму. В результате он поднимает цену с одной бочки яблок до полторы на том основании, что уже не молод, ревматизм замучил, мол, тяжело ему наклоняться и напрягаться. Сделать это нужно на пригорке, замечает он, "чтоб и детишкам видно было". И "Сидония", и "Янтарная ведьма" дают такую картину средневековой Германии, которой я не встречал более нигде.
Но Мейнхольд – представитель ушедшего поколения. Другой автор, наделенный свежим взглядом и большим талантом, – Дмитрий Мережковский . Если я не ошибаюсь, он еще молод, и карьера его только начинается. "Воскресшие боги. Леонардо да Винчи" и "Смерть богов. Юлиан Отступник" – это две его книги, которые мне удалось раздобыть, но картины Италии эпохи Ренессанса в первой и Рима периода упадка во второй я считаю шедеврами художественной литературы. Признаюсь, читая их, я испытал удовольствие, поняв, насколько мой разум восприимчив к новым впечатлениям, ведь самая большая опасность, с которой сталкивается человек по мере взросления, заключается в том, что привязанность к старым вкусам может не оставить места для нового и заставить считать, будто дни великих достижений остались позади, хотя в действительности дело в том, что это его бедный мозг начинает окостеневать. Чтобы понять, насколько широко распространена эта болезнь, достаточно раскрыть любую критическую газету. Впрочем, вся история литературы свидетельствует: так было всегда, и, если молодого автора обескураживают неблагоприятные сравнения, он должен помнить, что такова участь всех его собратьев по перу с самого начала. Лучшее, что он может сделать, – это не обращать внимания на критику и попытаться соответствовать своим высоким стандартам, оставив остальное на суд времени и читателей. Рядом с моими книжными полками, как видите, висит лист с коротеньким стишком, который в минуты тревоги может успокоить начинающего писателя и указать ему на правильный путь:
Критик дает добро – нам все равно!
Критик ругается – зря надрывается!
Сам приложи старание – … на понимание!
XI
До сих пор о героях и благородных рыцарях я говорил в прошедшем времени, но их дни еще не прошли. Когда на Земле не останется белых пятен, когда будет усмирен последний дикарь, когда будет переплавлена последняя пушка и мир погрузится в безмятежное и невообразимо скучное спокойствие, люди будут вспоминать наши времена и восхищаться нашей жизнью и – да-да! – нашим мужеством, точно так же, как мы сейчас восхищаемся теми, кто жил задолго до нас. "Удивительны свершения этих людей, которые имели в своем распоряжении лишь примитивные орудия и инструменты!" – вот что они скажут, прочитав о наших исследованиях, о наших экспедициях и о наших войнах.
А теперь взгляните на первую книгу на моей полке, где собраны рассказы о путешествиях. Это "Плавание "Сокола"" Эдварда Фредерика Найта . Природа не зря вложила такую душу в тело с такой фамилией . Прочитайте его книгу и скажите, есть ли что-нибудь столь же захватывающее у Гаклюйта . Двое обычных людей, не моряков (если не ошибаюсь, адвокатов), выходят на набережную в Саутгемптоне , там к ним присоединяется еще один юноша, они садятся в маленькую яхту и отправляются в плавание. И куда же они приплыли, спросите вы? В Буэнос-Айрес! Оттуда они направляются в Парагвай, потом опять попадают в Вест-Индию , продают свое суденышко и возвращаются домой. Можно ли ожидать большего от мореплавателей елизаветинских времен? Испанские галеоны , которые могли бы нарушить спокойствие подобного путешествия, уже не бороздят моря. Но, если бы бороздили, я думаю, наши мореплаватели получили бы свою долю дублонов . Но насколько благороднее должно быть сердце человека, который отправляется в такое путешествие не в погоне за золотом, а из-за любви к приключениям, поддавшись зову моря! Старый дух еще живет, его не скроют ни цилиндры, ни сюртуки, ни прочие прозаические декорации, которые, возможно, тоже будут казаться романтическими, когда прошедшие века превратят их лишь в смутное воспоминание.
Еще одна книга, в которой показаны романтика и героизм, сохранившиеся на нашей земле, – это "Путешествие "Дискавери" в Антарктиду" Роберта Скотта . Написанная простым, характерным для моряков языком, без попыток добавить красок или преувеличить, она тем не менее (или тем более) оставляет глубокий след в душе читателя. Эта книга будто раскрывает глаза на лучшие качества, присущие британцам. У каждого народа есть свои храбрецы. У каждого народа есть люди, которые не могут сидеть без дела. Но среди них есть такой тип людей, которые соединяют в себе храбрость и энергию со спокойной сдержанностью и мальчишеской веселостью, и это лучший тип людей. В экспедиции Скотта вся команда пропиталась духом своего капитана. Никто не дрожал, никто не жаловался, все тяготы встречались с шуткой, все были настроены только на одно: успех предприятия. Когда читаешь столь подробный рассказ о столь долгих лишениях, становится как-то стыдно показывать свое недовольство обычными повседневными неурядицами. Почитайте, как люди Скотта, ослепленные, оциноженные, упрямо шли к своей цели. Сможете ли вы после этого жаловаться на жару или пыль на проселочной дороге?
Это одна из слабостей современных людей. Мы слишком много жалуемся. Жалобы не кажутся нам чем-то постыдным. Но были времена, когда дело обстояло иначе. Жалобы считались уделом женщин. Мужчина неизменно должен оставаться стóиком, которого мелкие неудобства не могут заставить волноваться. "Похоже, вы замерзли, сэр", – сказал английский джентльмен, окидывая сочувствующим взглядом французского émigré . Бывший дворянин в изношенном сюртуке, гордо выпрямившись, отвечает: "Сэр, джентльмену не бывает холодно". Забота о других должна идти рука об руку с самоуважением. Подобная сдержанность и утаивание боли – это noblesse oblige характеристики настоящего мужчины, которые в наше время стали чем-то большим, чем обычная традиция. Люди должны относиться к этому серьезнее. Тот мужчина, который прыгает от боли с порезанной ногой, или машет руками, разбив костяшки пальцев, достоин не жалости, а презрения.
Американцы, как и мы, англичане, считают исследование Арктики благородным занятием. Давайте возьмем с полки следующую книгу. Это "Арктическая служба" Адольфуса Грили , и она достойна соседства с "Путешествием "Дискавери"" Скотта. В ней есть несколько очень запоминающихся эпизодов. Особенно та часть, в которой описывается, как двадцать с лишним человек лежат на ужасной, почти отвесной скале и умирают один за другим от холода, голода и цинги. По сравнению с этим меркнут все наши мелкие трагедии. Или как голодный не меньше остальных командир экспедиции читает лекцию об абстрактной науке, чтобы отвлечь мысли умирающих людей от их страданий. Какая ужасная картина! Тяжело страдать от холода, тяжело мучиться от голода, непросто жить в темноте, но те люди смогли прожить в таких условиях шесть месяцев, и то, что кто-то из них выжил, чтобы рассказать об этом, – истинное чудо. Сколько чувства в словах несчастного умирающего лейтенанта: "Как… это… тяжело…" – простонал он и отвернулся к стене.