В настоящем Собрании сочинений представлены все художественные произведения Михаила Булгакова, созданные им на протяжении 20 лет литературной работы (романы, повести, рассказы, драматические произведения, фельетоны и очерки), а также эпистолярное наследие писателя.
Второй том Собрания сочинений Михаила Булгакова составили повести, рассказы, фельетоны и очерки, написанные автором в период 1924–1925 (по март) гг.
Михаил Булгаков. Собрание сочинений
Том 2
Роковые яйца
Виктор Петелин. Год перемен и надежд
Кажется, все потихоньку налаживалось в жизни Михаила Булгакова, ничто не предвещало никаких особых неприятностей. Есть дело, за которое он получал деньги на "хлеб", есть возможность ночами работать над любимыми произведениями о недавно пережитом, есть любимые книги, которыми можно наслаждаться опять же по ночам, когда в квартире все угомонятся. Да и многое из написанного опубликовано. Что еще нужно человеку, который решительно посвятил себя художественному творчеству? Есть, наконец, круг литературных знакомств, в котором не чувствуешь себя одиноко в "чужом" городе. Да и Любовь Евгеньевна Белозерская так быстро вошла в круг его интересов и друзей, что стала просто необходимой ему помощницей и другом. И нет в этом ничего удивительного: прекрасная рассказчица, много повидавшая на своем молодом веку, она стала неотъемлемой частью того круга друзей и знакомых, который образовался к тому времени около Булгакова.
Правда, появились симптомы той болезни, которая так терзала его во Владикавказе: то и дело стали появляться статьи разносные, вульгарные, с какими-то непристойными хулиганскими выходками против серьезных больших писателей, но все это казалось каким-то мальчишеским удальством полуграмотных "деятелей" от литературы и искусства. К тому же хулиганствующим критикам давали отпор солидные и уважаемые писатели, так что здесь-то, в Москве, все будет по-другому, чем в провинциальном Владикавказе. Подлинное в жизни и в литературе сумеет постоять за себя. Но Михаил Булгаков ошибся: то, что произошло во Владикавказе, повторилось и в Москве, и Петрограде, только в еще больших масштабах и с более драматическим финалом…
В марте 1969 года в журнале "Огонек" была опубликована моя статья "М.А. Булгаков и "Дни Турбиных"". Вскоре после этого в редакцию журнала "Молодая гвардия", где я работал, позвонила Любовь Евгеньевна Белозерская и пригласила приехать на Большую Пироговскую: именно здесь, вспомнилось мне, на Большой Пироговской, она прожила вместе с Михаилом Афанасьевичем несколько лет конца 20-х и начала 30-х годов. Пожалуй, это были его самые плодотворные творческие годы. Естественно, что через какое-то время я уже звонил Белозерской. Дверь открыла пожилая женщина, которая с первых же слов вызывала какую-то необъяснимую симпатию. Следы былой красоты и женского обаяния, как сказали бы романисты, все еще были заметны в облике Любови Евгеньевны.
Долго просидел я у нее. Любовь Евгеньевна о многом вспоминала, но меня очень интересовал тогда вопрос, как они познакомились в начале 20-х годов, как молодой Булгаков выглядел, как одевался, что запомнилось ей в литературном быте и нравах того времени…
- Впервые я увидела Булгакова на вечере, который устроила группа писателей-"сменовеховцев", недавно вернувшихся из Берлина. В пышном особняке в Денежном переулке выступали Юрий Слезкин, Дмитрий Стонов, мой муж Василевский (Не-Буква)… Среди выступавших был и Михаил Булгаков, который очень много и плодотворно сотрудничал с газетой "Накануне", выходившей, как вы, конечно, знаете, в Берлине, но широко распространенной в России. Слушая выступления Слезкина, я не переставала удивляться: неужели это тот самый петербургско-петроградский любимец, об успехах которого у женщин ходили легенды? Ладный, темноволосый, с живыми черными глазами, с родинкой на щеке на погибель дамским сердцам… Вот только рот неприятный, жесткий, чуть лягушачий, что ли. Вы, может, читали его нашумевший роман "Ольга Орг"?
- Да, читал, но, увы, совсем недавно, после того, как прочитал статью Булгакова о творчестве Юрия Слезкина, там очень хорошо говорится об этом романе.
- А интересно, что же там говорится? Я совершенно не помню содержания этой статьи, хотя и знаю, конечно, что они были очень дружны.
- Приблизительно я могу передать содержание этой статьи, к сожалению, мало известной даже специалистам. Статья называется "Юрий Слезкин (Силуэт)", опубликованная в берлинском журнале "Сполохи" в 1922 году, в декабрьском, двенадцатом номере. И начинается она очень по-булгаковски: точно и резко определяет он свою тему и свое отношение к предмету статьи. Какое место отвести Слезкину на литературном Олимпе наших дней? На какую полку поставить разнокалиберные тома и томики "Помещика Галдина", "Ольгу Орг", "Господина в цилиндре", "Ветер"? - спрашивает он. Казнь египетская всех русских писателей - бесчисленные критики и рецензенты глянули на Ю. Слезкина, почти без исключений, светло и благосклонно. Он сразу заинтересовал, многим сразу понравился. Булгаков дает яркую и точную творческую характеристику своему собрату по перу, своему старшему товарищу…
- А как же все-таки он относится к "Ольге Орг"? Ведь этот роман много раз переиздавался, начиная с пятнадцатого года, и, если память мне не изменяет, по этому произведению был поставлен фильм "Опаленные крылья". Балерина Коралли играла главную роль. Все рыдали… - вспоминала Любовь Евгеньевна.
- Как раз к фильму-то отношение у Булгакова несколько ироничное. Да, говорил он, Юрий Слезкин - словесный киномастер, стремительный и скупой. У него, как и в кино, быстро летят картины, словно вспыхивают и тотчас же гаснут, уступая свое место другим. Как в кино ценен каждый метр ленты, его не истратят даром, так и он не истратит даром ни одной страницы. Жестоко ошибется тот, кто подумает, что это плохо. Быть может, ни у одного из русских беллетристов нашего времени нет такой выраженной способности обращаться со словом бережно. Юрий Слезкин неизменно скуп и сжат. На его страницах можно найти все, кроме воды. И это очень нравится Булгакову, нравится то, что Слезкин скупо роняет описания, не размазывает нудных страниц. В этом он видит выигрыш художника. Там, где другой не развернул бы и половины своей панорамы, Слезкин открывает всю ее целиком. Вот почему у него обильные происшествия не лезут друг на друга, увязая в болотной тине словоизвержения, а стройной чередой бегут, меняясь и искрясь. Как в ленте кино, складной ленте. Недаром по выходе "Ольги Орг", вспоминает Михаил Афанасьевич, как раз этот роман пронырливые киношники выпотрошили для экрана. Так и написал, это я запомнил… Лучше бы было, если б Слезкин сам написал сценарий… И вы знаете, Любовь Евгеньевна, все, что Булгаков говорил в этой статье о Слезкине, можно отнести и к самому Булгакову.
- Да, вы правы. Видимо, общность каких-то задач и целей чисто художественных и сблизила их в свое время. Булгаков, как и Юрий Слезкин, был таким же выдумщиком и фантазером. Он всегда любил повторять, что жизнь куда хитрее на выдумки самого хитрого выдумщика. Вся задача лишь в том, чтобы ее оправдать. Исполнил это - хороший фабулист, нет - неудачный выдумщик… Так вот, я и увидела их рядом на том памятном вечере. Я читала Михаила Булгакова в "Накануне", там ведь и мой муж работал, читала его "Записки на манжетах" и фельетоны. Нельзя было не обратить внимания на необыкновенно свежий язык его, мастерство диалога и на такой его неназойливый юмор. Мне нравилось все, что принадлежало его перу. Вы не помните, в каком фельетоне он мирно беседует со своей женой и речь заходит о голубях? "Голуби - тоже сволочь порядочная", - говорит он.
Нет, я не помнил. (Потом только, перелистывая сборник фельетонов, я обнаружил эту фразу в фельетоне "День нашей жизни", опубликованный действительно в "Накануне" ("Литературное приложение", 2 сентября 1923 г.)
- Прямо эпически-гоголевская фраза, - продолжала Любовь Евгеньевна. - Сразу чувствуется, что в жизни что-то не заладилось… После вечера нас познакомили. Передо мной стоял человек лет тридцати - тридцати двух, волосы светлые, гладко причесанные на косой пробор. Глаза голубые, черты лица неправильные, ноздри глубоко вырезаны, когда говорит, морщит лоб. Но лицо в общем привлекательное, лицо больших возможностей. Я долго мучилась, прежде чем сообразила, на кого же он походил. И вдруг осенило - на Шаляпина! А вот одет он был далеко не по-шаляпински… Какая-то глухая черная толстовка без пояса, этакой "распашонкой", была на нем. Я не привыкла к такому мужскому силуэту. Он показался мне комичным слегка, так же, как и лакированные ботинки с ярко-желтым верхом, которые я сразу окрестила "цыплячьими". Только потом, когда мы познакомились поближе, он сказал мне не без горечи: "Если бы нарядная и надушенная дама знала, с каким трудом достались мне эти ботинки, она бы не смеялась…" Тогда я и поняла, что он обидчив и легко раним. На этом же вечере он подсел к роялю и стал напевать какой-то итальянский романс и наигрывать вальс из "Фауста"… Было это где-то в начале января. Москва только что отпраздновала встречу Нового года, 1924-го… Второй раз я встретилась с ним случайно, на улице, уже слегка пригревало солнце, но все еще морозило. Он шел и улыбался. Заметив меня, остановился. Разговорились. Он попросил мой новый адрес и стал часто заходить к моим родственникам Тарновским, где я временно остановилась на житье (как раз в это время я расходилась с моим первым мужем). Глава этой замечательной семьи Евгений Никитич Тарновский, по-домашнему - Дей, был кладезем знаний. Он мог процитировать Вольтера в подлиннике, мог сказать танку, стихотворение в три строки на японском языке. Но он никогда не поучал и ничего не навязывал. Он просто по-настоящему много знал, и этого было достаточно для его непререкаемого авторитета… Стоило Булгакову и Тарновскому один раз поговорить, и завязалась крепкая дружба. Дей, как и все мы, полностью подпал под обаяние Булгакова…
А вскоре и началась наша совместная жизнь с Михаилом Афанасьевичем. На первых порах нас приютила его сестра, Надежда Афанасьевна Земская, она была директором школы и жила на антресолях здания бывшей гимназии. Получился "терем-теремок", где жили: она сама, муж ее, Андрей Михайлович Земский, их маленькая дочь Оля, его сестра Катя и сестра Надежды Афанасьевны Вера. Ждали приезда из Киева младшей сестры Елены Булгаковой. А тут еще появились мы… И знаете, как-то все хорошо устраивалось. Было трудно, но и весело… Потом мы переехали в покосившийся флигелек во дворе дома № 9 по Чистому переулку, раньше он назывался Обухов. Дом свой мы прозвали "голубятней", но этой голубятне повезло: здесь написана пьеса "Дни Турбиных", повести "Роковые яйца" и "Собачье сердце" (кстати, посвященное мне). Но все это будет несколько позже, а пока Михаил Афанасьевич работает фельетонистом в газете "Гудок", он берет мой маленький чемодан по прозванию "щенок" (мы любим прозвища) и уходит в редакцию. Домой в "щенке" он приносит письма частных лиц и рабкоров. Часто вечером мы их читаем вслух и отбираем наиболее интересные для фельетона…
Любовь Евгеньевна показывала книги М.А. Булгакова, подаренные ей с нежными надписями. Показывала "книги" в единственном экземпляре, в которых много было забавного и шутливого: рисунки, эпиграммы, дружеские шаржи.
По-новому раскрылись мне после этой встречи некоторые стороны творческой личности Михаила Булгакова. Вот почему об этой встрече и об этом нашем разговоре и захотелось здесь рассказать.
Это был счастливый период жизни Булгакова. Еще ничто не омрачало ее. Булгаков не умел и не желал лукавить, приспосабливаться ни в жизни, ни в литературе. Он был на редкость цельным человеком, что, естественно, проявлялось и в его творчестве.
Любовь Евгеньевна напомнила, что как раз в это время в "Гудке" работали Валентин Катаев, Юрий Олеша, Евгений Петров и многие другие, ставшие впоследствии известными писателями. Фельетоны Михаил Афанасьевич писал быстро, и Любовь Евгеньевна спросила меня, помню ли я то место в автобиографии Булгакова, где он рассказывает, как писались эти фельетоны: "…Сочинение фельетона строк в семьдесят пять - сто отнимало у меня, включая сюда и курение и посвистывание, от восемнадцати до двадцати минут. Переписка на машинке, включая сюда и хихиканье с машинисткой, - восемь минут. Словом, в полчаса все заканчивалось".
Да, это место из автобиографического произведения Булгакова я помнил…
И в 1924, и в 1925 годах Михаил Булгаков писал фельетоны… "Коллекция гнилых фактов", "Праздник с сифилисом", "Просвещение с кровопролитием", "Пустыня Сахара", "Крысиный разговор", "Как школа провалилась в преисподнюю"…
Булгаков беспощадно и гневно обрушивался на пьянство и алкоголизм как одно из вреднейших и разрушительных зол нового общества, мешающих нормальной жизни.
Бытовые нелепости, неурядицы семейной жизни, безделье и невежество, бескультурье и безграмотность и многие другие недостатки строящейся жизни - все это подвергается критическому анализу на страницах "Гудка", в фельетонах М. Булгакова, Ю. Олеши, В. Катаева… Булгаков шутит над мелкими промахами полуграмотных железнодорожников, едко язвит, беспощадно высмеивает бюрократов, формалистов, чиновников советского аппарата. Его смех, то злой, то добродушный, далеко слышен, достигая не только конкретных носителей зла, но и долетая до высоких этажей Власти. Потому и занимался газетной работой Булгаков, что видел в ней очистительную силу, способную хоть немного, хоть чуть-чуть поубавить мусора и грязи в нашей стране.
Булгаков становится особенно безжалостен и беспощаден, когда видит, что сильный, дорвавшийся до власти, угнетает слабого, давно знакомого нам по литературе "маленького человека". Казалось бы, примелькались эти персонажи. Но Булгаков вновь и вновь возвращается к этому столкновению двух социальных сил, потому что за каждым таким столкновением конкретные судьбы конкретных людей.
Пустяковый вроде бы факт. Тихо, мирно жил десятник на станции ЮЗа Славутского участка, но пришло время, и он женился. При встрече с ним, счастливым молодоженом, заведующий разработкой на участке "спрашивает в служебном тоне, побрякивая цепочкой от часов:
- Как вы смели, уважаемый, жениться без моего ведома?
У меня даже язык отнялся, рассказывает десятник. Помилуйте, что я - крепостной… И мучает раздумье: а если моей жене придет в голову наделить меня потомством в размере одного ребенка - к Логинову бежать?.. А если октябрины? А если теща умрет? Имеет она право без Логинова?"
"Со слов десятника записал Михаил Б." и опубликовал фельетон в "Гудке" 12 августа 1924 года под названием "На каком основании десятник женился! (Быт)".
А 29 августа 1924 года в том же "Гудке" опубликован фельетон "Сотрудник с массой, или Свинство по профессиональной линии (рассказ-фотография)". В центре - тоже чиновник невысокого ранга, но какое самомнение сквозит в каждом его слове, в каждом поступке. Сколько чванства и этого "ячества". Его заранее попросили сделать доклад о дорожном строительстве, но он не готовился к этому докладу, пренебрежительно отнесясь к массе собравшихся. Да и вообще он-то думал, что его ждет начальство, он даже испытал что-то вроде беспокойства, когда прилетевшая Дунька, "как буря", сообщила, что его "кличут"; потом, узнав, что его ждет собрание, даже "плюнул с крыльца": экая досада, что беспокоился. Высказав презрительное отношение к массе, "чтоб ей ни дна, ни покрышки", и пообещав жене, что скоро вернется, "я там прохлаждаться не буду… с этой массой", товарищ Опишков пошел на собрание. Председатель собрания встал ему навстречу и "нежно улыбнулся". Но Опишков в ответ только пробурчал что-то нечленораздельное. Крайне изумился Опишков, когда узнал, что он должен выступать с докладом на собрании: "Я доклады делаю ежедневно Пе-Че, а чего еще этим?.."
"Председатель густо покраснел, а масса зашевелилась. В задних рядах поднялись головы…"
Нехотя начал свое сообщение Опишков, выдавливая слова, как тяжелые камни ворочал. Всем было ясно, что Опишков не хочет делать доклад, считая ниже своего достоинства отчитываться перед массой. И на мягкое замечание председателя собрания, что нужно было подготовиться, раз его просили, Опишков вдруг заорал.
"- Я вам не подчиняюсь!.. Ну вас к Богу!.. Надоели вы мне, и разговаривать я с вами больше не желаю".
"- Вот так свинство учинил! - кто-то крикнул в зале.
Председатель сидел как оплеванный и звонил в колокольчик. И чей-то рабкоровский голос покрыл гул и звон:
- Вот я ему напишу в "Гудок"! Там ему загнут салазки!! Чтобы на массу не плевал!!"
24 сентября 1924 года Булгаков публикует фельетон "Колыбель начальника станции", в котором клеймит все то же свинство: на общее собрание рабочих и служащих станции Щелухово Казанской дороги не явился докладчик - начальник станции, прислав записку, что "лег спать". И кто-то бросил из зала:
"- Колыбель начальника станции - есть могила общего собрания", так как собрание объявили закрытым.
Да, это был год перемен и надежд… И не все так просто было, как обрисовала мне Любовь Евгеньевна в первые наши встречи… Много лет спустя вышла в свет ее книга "Воспоминания" в издательстве "Художественная литература", в 1990 году, из которой можно узнать интересные подробности переживаний тех лет…