24
Между двух высоких сопок капитан Казимура вышел из машины. Шофер прилег. До утра он должен ждать: мало ли что может случиться с разведчиком. Казимура, пригибаясь и испытывая настойчивое желание повернуться и побежать обратно к мягкому, нагретому телом сиденью автомашины, спускался с перевала. Вот от того камня, похожего на куриную голову, останется сто метров до границы. От него еле заметным распадком начинается Куриная падь. Чудовищными горбами чернели силуэты сопок, слышались загадочные ночные шорохи. Капитан вздрогнул: если взорвать гранату и выстрелить несколько раз? Шофер подтвердит, что переход не удался... А утром найдут стреляные гильзы. Нет! За ним тоже следят... И, может быть, этот же шофер. С досадой прикусив губу, капитан пополз. Уже около рубежа им овладело суеверное чувство: через падь перебежал заяц, высоко подскакивая и шевеля ушами. Капитан двинулся вдоль распаханной полосы. Недалеко, всего в двухстах метрах, болото, которого так боялся русский. Он, дурак, не знает: если не пить той воды, ничего дурного случиться не может. Как они пугливы! Обретя мужество в трусости другого, Казимура пополз быстрее. Мысленно он уже наметил линию перехода: от камыша на этой стороне до камня у родника на той. Тучи прятали луну. Все шло как будто хорошо. Еще ни один звук не выдал присутствия капитана. Сказывались годы ежедневных тренировок, выучка харбинской школы разведчиков.
Вот и болото. Еще пятнадцать метров - и он выйдет на берег. А там спасительные камни распадка укроют до следующей ночи. Теперь успех зависел только от его собственного терпения и выдержки. Нет причин опасаться: в болоте - сап. Русским, должно быть, это известно. Они поили здесь коней...
Камыши зашуршали, задвигались. По воде застучали быстрые, мелкие капельки дождя. За их шумом пропало легкое журчание родника, и капитану показалось - последние следы беспокойства смыл этот частый теплый дождик. Ночь ожила, наполнившись плеском.
Казимура сполз в воду. Прибрежные камыши он прошел спокойно. Скользнул между камнями и присел в расщелине. Кое-как отжав из одежды воду, двинулся к вершине сопки. Шумел дождь.
Пройдена первая линия. Где-то неподалеку должны быть дозоры и патрули. Казимура забился в щель между нависшими глыбами камня и с наслаждением зарылся в ворохе сухой травы. Теперь пусть будет рассвет. Вечером Казимура двинется в путь и, еще до развода караулов, пройдет опасную зону. Собак бояться нечего: следы смыл дождь. Казимура улегся поудобнее. Совсем как в гостинице! Не хватает только простыней.
В падь спустился туман.
26
Едва солнце коснулось далекой островерхой сопки, хорошо тренированная воля разбудила Казимуру словно по звонку. Высунувшись из своей щели, будто торбаган из норы, капитан огляделся: дорога в пади была пустынна.
Спускались сумерки. Степь медленно засыпала. Дождавшись звезд, Казимура пополз к колодцу. Зачерпнув фуражкой воды, с наслаждением напился. Вдали послышался неясный шум. Будто сильный порыв ветра зашуршал травами. Покатились мелкие камешки. Блеснул свет! Шли машины-тягачи с орудиями. Казимура насчитал их сорок две. Еще не осела пыль, поднятая артиллерией, пошла пехота. Казимура отчетливо слышал каждое слово.
- Привал вправо! - раздалась команда.
Люди обрадованно зашумели. Несколько человек начали подниматься по косогору.
- Здесь колодец, - уверенно говорил один, - на карте обозначено...
Остального Казимура не расслышал. Он ящерицей скользнул в сторону и через пять минут, запыхавшийся и мокрый, снова забился в щель. В последних агентурных сведениях говорилось "В районе Н. передвижений войск нет. Положение стабилизировалось. Пополнений не ожидается раньше зимы..."
Осторожные шаги. Кто-то пошевелил траву над замершим Казимурой и прошел дальше. Вскоре все стихло.
Не успел капитан успокоиться - снова шум на дороге. Немного погодя - шаги рядом с расщелиной. И так всю ночь. Мучила невыносимая жажда. К утру нервы капитана начали сдавать: он вздрагивал от малейшего шороха. Но днем он все-таки выспался, а на вторую ночь решил изменить тактику. С наступлением темноты подполз к колодцу и долго пил, не в силах оторваться от воды. Не отдыхая, двинулся к дороге. Навстречу ему лошадь везла телегу с бочкой. Рядом с повозкой шли два солдата с винтовками. Следом за ними громыхали еще повозки. Едва Казимура успел вернуться в свое убежище, на дороге остановилась колонна автомашин, и водители с ведерками в руках окружили колодец. Послышались оживленные голоса.
Тяжелая ненависть к этим людям все больше и больше овладевала капитаном. Раньше он как-то не испытывал такого жгучего желания убивать всех без разбора. Но теперь... Генерал Исии! Вот кто станет национальным героем японского народа на тысячи лет!..
Прошла вторая, еще более тревожная ночь. Утром Казимура почувствовал, что третью ночь уже не переживет. Даже днем ему чудились движение и говор - совсем рядом, хотя никого не было видно. Капитан установил: около болота постоянного поста нет, патруль охраняет метров пятьсот границы только ночью. Но и днем на этот раз, несмотря на полную безопасность, он не смог сомкнуть глаз.
В полдень, когда от жажды трескаются губы, капитану пришел в голову блестящий план. Казимура даже вздрогнул от радости. Пусть будет выполнена только половина задания, но он посеет смерть в войсках, а не в тылу. Здесь у колодца проходит за ночь шесть-восемь колонн. Пьют все. Набирают фляги. Какие-то части берут воду в бочки. Великолепно! Главное - дожить до вечера. Волнуясь, капитан достал портсигар Исии. Крышка снялась свободно. Капитан вздохнул, вытер потное, грязное лицо.
Еще не стемнело, когда Казимура, гонимый нетерпением, подполз к колодцу. Захлебываясь и кашляя, он сначала напился. Потом, сдерживая дрожь, достал портсигар. Донесся грохот колес. Казимура отполз в сторону и затаился. Подъехала повозка. Солдат, поставив винтовку, неторопливо начал черпать воду, неловко управляясь одной рукой; другая, раненая или ушибленная, покоилась на перевязи. Прошло полчаса. Солдат, наконец, наполнил бочку, повесил ведро, закурил, закинул винтовку за спину и повел лошадь на дорогу.
Казимура страдал: не поддайся он слабости, невидимые солдаты из генеральского портсигара уже вступили бы в бой! Ничего, не сегодня, так завтра. Они покажут себя, питомцы таинственного профессора Исии, доставленные сюда им, Казимурой, будущим губернаторам...
Торопливо раздавив склянки, капитан бросил их вместе с портсигаром в колодец. Они утонули без всплеска. Светлая рябь пошла по водной глади. Несколько осколков блеснуло на камнях. Казимура хотел смахнуть их в воду, но замер с поднятой рукой... Если царапина?! Послышался далекий рокот моторов. Капитан бросил горсть земли на осколки и отполз от колодца. Шла автоколонна.
Утром следующего дня Казимура дописывал рапорт. Он сидел в своей комнате подтянутый и оживленный. Устный доклад был принят благосклонно, нежданным передвижением советских войск горячо заинтересовались в штабе. Русскому атаману придется теперь попыхтеть: ни одно слово его агентурной сводки не подтвердилось! Казимура рассмеялся: он укажет надлежащее место этому старому дураку.
27
Сержант Кашин на рытье окопов повредил руку, и санинструктор Зайцев добился, как ни сопротивлялся сержант, чтобы его перевели на кухню. Кашина определили в водовозы, и он теперь "командовал" бочкой. В руке - вожжи, за плечами - винтовка, сбоку позвякивает ведро. Наливать воду одной рукой не очень-то удобно, но Кашин приноровился. Вода нужна была постоянно, и Кашина торопили. Он и не заметил, как прошел первый день на новой службе.
- Эй, ты! - покрикивал он на ленивого меринка. - Ошибка природы! Прибавь скорости - хлеба дам!
Рано утром старший повар сам разбудил Кашина и велел запрягать. Ночью всю воду израсходовали, а нужно кипятить чай. Невыспавшийся, хмурый, сержант, зажав винтовку между колен, тронул лошадь.
Степь просыпалась. Лето было в разгаре, но сопки слегка желтели, как желтеет степь в России осенью. Было около трех утра. Как раз то время, когда петухи сбиваются со счета и кричат бестолку: радуются наступающему дню. Но это дома, на Рязанщине, а тут... какие петухи!.. Под легкими, еле ощутимыми порывами ветра волновались травы. Падь, заросшая сочными кустами ириса, казалась сине-желтой от его пышных цветов. Кое-где виднелись кусты вечнозеленого багульника с острыми, словно точеными листочками. Никогда в России не видел Кашин такого многоцветья. Тут, в Забайкалье, все ярче, пышнее. Травы словно торопятся отцвести, пока солнце не сожгло их.
Меринок неторопливо дотрусил до колодца, остановился и потянулся к траве, уморительно шлепая отвисшими мягкими губами. Кашин засмеялся и, спрыгнув с бочки, ухватился здоровой рукой за ведро. Его рассеянный взгляд скользнул по камням, окружавшим колодец, и остановился на блестящем стеклышке, чуть присыпанном землей. Недоумевая, Кашин опустился на колени, пристально вглядываясь в осколок, покрытый тонкой беловатой пленкой. Потом, озадаченно сдвинув пилотку на затылок, прошелся вокруг колодца. Разглядел след, шедший к границе: на примятой траве росы не было, отчетливо виднелись темные пятна зелени. Значит, человек прошел недавно. Кашин опасливо заглянул в колодец и, увидев на черном дне что-то белое, отпрянул. Забыв о боли в раненой руке, сдернул с плеча винтовку. А что, как поднимешь ложную тревогу? Скажут - следов испугался. Может быть, это подходил пограничник. Но зачем пограничнику красться? Кашин был уверен - человек крался. Роса с верхушек острых длинных листьев ириса была стерта. Поднял винтовку: ну и пусть смеются! "А вода? - тут же подумал он. - А завтрак?" И винтовка опустилась. Еще раз, очень медленно, обошел колодец, ступая точно в свои следы. Кто-то был здесь чужой! Вон там, за камнем, он лежал, прижав голову к лишайнику. Весь камень был седым от росы, и только одно пятно зеленело. Наконец, решительно подняв винтовку, сержант выстрелил.
Вскоре подъехали двое пограничников и быстро спешились. Кашин указал им на следы и осколки. Старшина покопался в седельной сумке, достал фанеру и прикрепил ее к раскладному шесту. "Воду не брать!" - написал он химическим карандашом. - "Заражена". Потом проверил бочку, хотя Кашин и уверял его клятвенно, что ни разу еще не успел зачерпнуть. Собрав в плотную пергаментную бумагу осколки стекла вместе с землей, старшина распряг мерина и приказал Кашину срочно, "аллюр три креста", лететь к врачу в санитарную роту.
Чуть занималась заря, когда Кашин остановил взмыленного мерина возле землянки полкового врача. Через минуту к нему вышел капитан Плотников, заспанный и сердитый. Голова его была туго обвязана белой косынкой. Кашин невольно улыбнулся. Заметив его улыбку, Плотников сорвал косынку. Непокрытые волосы его сейчас же взъерошились.
...Обратно Кашин ехал не торопясь. Показалось солнце. Цветы поникли. Куда ни погляди - однообразная желто-зеленая степь с редкими пятнами серых или белых скал. Иногда возле вершины мелькнет полосатая земля - обнаженный слой красного песчаника с тонкими прожилками, белыми, черными, желтыми.
28
Ван Ю с тоской поглядывал на подернутый синеватой дымкой город. Родной город, Хайлар. Там, на одной из окраин, стояла убогая фанза отца, на попечении которого остались теперь беременная жена и дети Вана. Сын и дочь - золотые дети, говорят люди... Рядом с Ван Ю крошил киркой каменистую землю худой старый китаец. Он нанялся сюда, чтобы заработать денег для постройки фанзы: старая сгорела. Изнемогая, изо дня в день трудился он, надеясь снова обрести очаг и крышу над головой. Но сил все меньше. Другие знают, что денег он не получит, что сам останется здесь, сам выроет себе могилу, а он не знает этого. Он верит и мечтает.
И вот сегодня старик упал на камни. Ван Ю взглянул на него, хотел помочь ему подняться, но тут как тут - надсмотрщик-японец.
Безразличный ко всему, он сноровисто и сильно хлестнул плеткой потерявшего сознание человека и, убедившись, что тот не встанет, свистком подозвал двух солдат.
- Убрать! - приказал он и не спеша двинулся прочь, изредка подхлестывая "нерадивых".
Солдаты понесли старика за сопку.
- Смотри ты, такой худой, а тяжелый, - недовольно бросил шедший первым.
- Помирает, - сожалеюще сказал второй, - а дома, наверное, дети...
- Скоро они все передохнут, как мухи осенью. - Первый ускорил шаги. - Уж не жалеешь ли ты его?
Второй промолчал.
Вскоре за сопкой прозвучал выстрел. "Это" случалось каждый день и уже не вызывало у работавших того болезненного волнения, которое испытывал каждый в первые дни, проведенные здесь.
Второй год трудились китайцы на "великих жертвенных работах", объявленных японскими оккупантами в Маньчжурии. Против советских городов по границе строились укрепленные районы, вокруг близких к рубежу маньчжурских селений возводились неприступные крепости. Командование Квантунской армии готовилось к длительной и упорной войне, к прочному, "вечному завоеванию пространств Сибири и Дальнего Востока". В глубокой пади, изнемогая от жары и духоты, работали полуголые люди. Кирками и ломами они долбили в сопке тоннель для подземной железной дороги, которая будет связывать основные узлы укрепленного района - пять сопок, окружающих город Хайлар.
...Ван Ю долбил камень, сосредоточенно раздумывая, каким путем добраться до Хингана, до гор, до родного партизанского отряда, с которым был связан чуть ли нее первого дня его существования. Конечно, Чы Де-эне уже знает, что Ван пропал, и предлагает комиссару планы освобождения - один фантастичнее другого. Шин Чи-бао серьезно выслушивает и терпеливо отвергает их - один за другим... Проплывали в памяти Вана лица боевых друзей, и горько, и радостно становилось на сердце от этих воспоминаний. Ему иногда хотелось думать, что тут, на японской каторге, он, в конце концов, выполняет одно из заданий партии. Он расскажет обо всем, что увидел, и пусть узнают люди еще об одном злодеянии слуг дзайбацу!
Но усталость иногда брала свое, уныние вселялось в душу. Уныние, которое подчас страшнее равнодушия. Жертвенные работы! Мог ли предполагать связной партизанского отряда Ван Ю, уходя утром на завод, что вечером он уже не вернется к семье, к Лин Тай, такой ласковой и близкой, к ребятишкам, ожидающим его прихода на углу улицы. С хохотом и визгом, перегоняя друг друга, дети бросались к нему, и он нес их на плечах до дома... В тот день его вызвал к себе управляющий. Это был, конечно, предлог: в приемной управляющего Вана уже ждали солдаты-японцы, они связали его, бросили в крытый грузовик. И - каторга... Мог ли коммунист Ван Ю предвидеть такую случайность? Возможно, и не мог, но был обязан! Он знал, его предупреждали старшие - сейчас каждый коммунист стоит под расстрелом, помни, что каждая твоя ошибка может нанести непоправимый урон делу партии. Он в чем-то ошибся, чем-то дал повод врагу заподозрить его. Был неосторожен... Снова и снова вспоминал Ван Ю события последних дней и не видел ошибки ни в чем. Может быть, случайность?
В конце дня снова прозвучал выстрел за сопкой, и Ван с тоской подумал, что скоро наступит и его очередь, и его отнесут безразличные ко всему солдаты и бросят в каменную могилу к сотням таких же неудачников, как он. Нет, бежать! Ван Ю вздрогнул: на спину, рассекая кожу, со свистом упала плеть надсмотрщика - и равнодушный голос:
- Задумался, свинья!
Жили каторжники в тесном, наспех сбитом из досок бараке, покрытом рваной парусиной. После работы люди валились на нары без мыслей, без желаний. Непосильная работа притупляла чувства.
Сосед Вана по нарам, тоже молодой, недавно завербованный деревенский парень, сходил за ужином - похлебкой из тухлой рыбы и чумизы. Они поели и улеглись рядом, перешептываясь о самом сокровенном - о свободе.
- Как? - чуть не со слезами шептал Цзе-ши, сжимая кулаки.
- Не знаю, - чистосердечно ответил Ван Ю. - Но надо. Иначе гибель.
- Сам знаю... Но как?
- Есть один способ, но скорее всего убьют.
- Это лучше!
Ван Ю помолчал, размышляя о побеге. Эта мысль не давала ему покоя с первых дней каторги.
- Стены барака тонкие... Фундамента нет. Если выбрать ночь потемнее и подрыть...
Они долго шептались, намечая дорогу.
...Дни тянулись годами, а ночь летела птицей. Люди не успевали отдохнуть, как надсмотрщики будили на работу. Желанная ночь наступила в июле. Весь день шел дождь. Небо затянули темные тучи, скрыли луну. Молния разбила столб электролинии. Барак и будки охраны погрузились в темноту. Ван Ю и Цзе-ши, ломая ногти, прорыли лаз под стену. Шум ливня скрадывал шорохи, и они работали, почти не опасаясь, что их услышат. К тому же охрана была уверена, что измученные люди не способны убежать: такого еще никогда не было.
Первым выполз Ван Ю, глотнул прохладного, влажного воздуха, и словно оцепенел.
- Пошли, товарищ! - поторопил Цзе-ши, и они поползли, направляясь к реке, стараясь держаться подальше от темных, молчаливых будок охраны.