Разумеется, я прекрасно понимал, что от всех этих разговоров мое положение в доме Бассетов станет еще неприятнее, но бывают минуты, когда необходимо пустить в дело нож хирурга. Кроме того, меня поддерживала мысль, что как только я смогу выбраться из-за дивана, будет проще простого прокрасться туда, где меня уже ждет, закусив удила, автомобиль, и рвануть в Лондон, не задерживаясь, чтобы попрощаться и поблагодарить за гостеприимство. Таким образом, я сразу избавлюсь от всех возможных неприятностей.
Мадлен все никак не могла успокоиться.
- О Господи! О Боже мой! - причитала она.
- Да, мисс.
- Какой удар!
- Мне понятны ваши чувства, мисс.
- Вы давно об этом знали?
- С тех пор, как поступил в услужение к мистеру Вустеру.
- О Боже, Боже мой! Благодарю вас, Дживс.
- Не за что, мисс.
Должно быть, Дживс дематериализовался, - интересно, уместен ли тут этот глагол? - ибо наступила полная тишина, и какое-то время ничего не происходило, не считая того, что у меня защекотало в носу. Не пожалел бы десяти соверенов, лишь бы чихнуть, однако подобный поступок, безусловно, не укладывался в рамки принятого мной стратегического курса. И я продолжал тихо сидеть, скрючившись в своей норе и размышляя о том о сем, как вдруг дверь снова отворилась: в гостиную явились участники массовой сцены. Я насчитал три пары ног и вывел заключение, что они принадлежат Споду, папаше Бассету и Планку. Спод, если помните, ушел за папашей Бассетом, а Планк, вероятно, увязался за ними в надежде пропустить рюмку-другую на посошок.
Спод заговорил первым, и в его голосе слышалось торжество победителя, застукавшего на месте преступления опасного соперника.
- А вот и мы, - сказал он. - Я привел сэра Уоткина, чтобы он подтвердил мои слова о том, что Вустер - жалкий воришка, который тащит все, что не приколочено гвоздями. Согласны со мной, сэр Уоткин?
- Конечно, Родерик. Не далее как месяц назад он со своей теткой похитил у меня корову-сливочник.
- Что это еще за корова-сливочник? - поинтересовался Планк.
- Серебряный кувшинчик для сливок, жемчужина моей коллекции.
- Неужели им удалось улизнуть?
- Да.
- Ах, - сказал Планк. - В таком случае мне необходимо выпить виски с содовой.
Папаша Бассет вошел в раж. Его голос заглушил шипение сифона, которым орудовал Планк.
- Только по милости Провидения Вустер не похитил у меня зонт в тот раз, на Бромптон-роуд. Самый большой порок этого молодого человека состоит в том, что он не ведает разницы между meum и tuum. Однажды он предстал передо мной в суде по обвинению в краже каски у полисмена. Не устаю сожалеть, что тогда я ограничился всего лишь штрафом в пять фунтов.
- Неуместная доброта, - припечатал Спод.
- Я и сам это чувствую, Родерик. Суровое наказание могло бы сослужить Вустеру хорошую службу.
- Таким типам ничего не должно сходить с рук, - сказал Планк. - В Мозамбике у меня был мальчик слуга. Так он повадился таскать у меня сигары. Я по глупости его простил - он меня заверил, что больше этого не повторится, так как он уверовал в Бога. Недели не прошло, как мальчишка удрал, прихватив ящик гаванских сигар и мою вставную челюсть, которую продал соседнему туземному вождю. Чтобы получить ее назад, пришлось пожертвовать ящиком контрабандного джина и двумя нитками бус. Строгость и еще раз строгость. Железная рука. Иного не дано, все прочее воспринимается как признак слабости.
Мадлен всхлипнула, во всяком случае, звук, который мне послышался, был похож на всхлип.
- Но, папа…
- Да?
- Как я понимаю, Берти ничего не может с собой поделать.
- Но, дитя мое, именно за эту привычку потакать своим склонностям и тащить все, что под руку попадется, мы его и осуждаем.
- Я хотела сказать, что у него клептомания.
- Да ну? Кто тебе сказал?
- Дживс.
- Странно. Почему об этом зашла речь?
- Потому что Дживс отдал мне это. Он ее нашел в комнате у Берти. Он был очень встревожен.
Последовало молчание, я бы сказал, ошеломленное молчание. Потом папаша Бассет воскликнул: "Боже правый!", Спод произнес: "Боже мой!", а Планк проговорил с удивлением: "Но это же та самая статуэтка, которую я продал вам, Бассет, помните?". Мадлен снова всхлипнула, а у меня опять защекотало в носу.
- Поразительно! - сказал папаша Бассет. - Говоришь, Дживс ее нашел в комнате Вустера?
- Да, под стопкой белья.
Папаша Бассет крякнул, точно издыхающая утка.
- Как правы были вы, Родерик! Вы ведь мне говорили, что Вустер явился сюда, чтобы похитить статуэтку. Но не понимаю, как он проник в комнату, где хранится коллекция.
- У этой публики свои приемы.
- Похоже, на эту штуку большой спрос, - сказал Планк. - Только вчера у меня дома какой-то фрукт с лицом преступника пытался продать ее мне.
- Вустер!
- Нет, не Вустер. Моего фрукта зовут Тирольский Джо.
- Может, это кличка Вустера.
- Может. Об этом я как-то не подумал.
- Ну, а теперь, после всего этого… - сказал папаша Бассет.
- Да, после этого, - подхватил Спод, - ты ведь не выйдешь за него замуж, правда, Мадлен? Он еще хуже, чем Финк-Ноттл.
- Кто такой Финк-Ноттл? - поинтересовался Планк.
- Тот тип, который сбежал с Эмералд Стокер, - сказал папаша Бассет.
- Кто такая Эмералд Стокер? - спросил Планк. Никогда не встречал человека, которого бы в такой степени терзал информационный голод.
- Повариха.
- Ах, да. Вспомнил, вы же мне говорили. Этот парень знает, что делает. Я решительно против любого брака, но если уж идти на этот отчаянный шаг, то стоит извлечь из него какую-то выгоду, женившись на женщине, которая сумеет управиться с куском мяса. Я знавал одного парня в Федеральных штатах Малайи, так он…
Вероятно, Планк собирался поведать какую-то забавную историю, но Спод не дал ему договорить. Адресуясь к Мадлен, он сказал:
- Я знаю, что тебе надо сделать. Выйти замуж за меня. И пожалуйста, не спорь со мной. Ну так как?
- Да, Родерик, я согласна стать твоей женой.
Спод издал воинственный клич, от которого у меня еще сильнее защекотало в носу.
- Вот то-то! Совсем другой разговор! Идем в сад. Мне надо так много тебе сказать.
Тут он, должно быть, заключил Мадлен в объятия и потащил прочь. Я услышал, как за ними захлопнулась дверь, после чего папаша Бассет в свою очередь тоже издал пронзительный клич, по мощности не уступающий тому, что недавно сорвался с губ Спода. Очевидно, старикашку охватил буйный восторг, причину которого нетрудно понять. Отец, чья дочь чуть не вышла за Гасси Финк-Ноттла, потом чуть не вышла за меня, а потом, наконец, прозрела и подцепила видного представителя британской аристократии, имеет право быть вне себя от счастья. Лично мне Спод не нравился, и пырни его кинжалом какая-нибудь перуанская матрона, я бы только порадовался, но было бы нелепо отрицать, что с матримониальной точки зрения он лакомый кусочек.
- Леди Сидкап! - старикашка смаковал эти два слова, будто драгоценный марочный портвейн.
- Кто такая леди Сидкап? - спросил одержимый жаждой познания Планк.
- Моя дочь скоро станет ею. Одна из древнейших фамилий Англии. Тот молодой человек, который только что здесь был - это лорд Сидкап.
- Я думал, его зовут Родерик.
- Родерик - это его имя.
- А! Теперь понял. Теперь картина мне ясна. Ваша дочь собиралась выйти за малого по фамилии Финк-Ноттл?
- Да.
- Затем переметнулась к этому самому Вустеру, он же, возможно, Тирольский Джо.
- Да.
- А теперь она решила выйти за лорда Сидкапа?
- Да.
- Ясно, как Божий день, - сказал Планк. - Я знал, что в конце концов разберусь. Всего лишь вопрос концентрации внимания и исключения второстепенного. Вы одобряете этот брак? Разумеется, в той степени, - добавил он, - в какой вообще можно одобрять брак.
- В высшей степени одобряю.
- В таком случае выпью-ка еще стакан виски с содовой.
- Присоединяюсь, - подхватил папаша Бассет.
В эту минуту, не в силах больше сдерживаться, я чихнул.
- Говорил же я, что там за диваном кто-то есть, - сказал Планк, обогнул диван и воззрился на меня так, будто я туземный вождь, не способный усвоить правила игры в регби.
- Отсюда доносились подозрительные звуки. Господи, это же Тирольский Джо.
- Это Вустер!
- Кто такой Вустер? Ах, да, вспомнил, вы мне о нем говорили. Какие шаги вы собираетесь предпринять?
- Я вызвал Баттерфилда.
- Кто такой Баттерфилд?
- Дворецкий.
- Зачем вам дворецкий?
- Велю ему позвать Оутса.
- Кто такой Оутс?
- Здешний полисмен. Он пошел на кухню пропустить стаканчик виски.
- Виски! - задумчиво произнес Планк и, будто вспомнив о чем-то, направился к столу, где стояли напитки.
Дверь отворилась.
- Баттерфилд, пожалуйста, попросите Оутса прийти сюда.
- Слушаю, сэр Уоткин.
- Бедолага, он не совсем в форме, - сказал Планк, глядя вслед удаляющемуся Баттерфилду. - Две-три футбольные тренировки, и будет, как огурчик. Что собираетесь делать с Тирольским Джо? Предъявите обвинение?
- А как же. Он, конечно, надеется, что я этого не сделаю, потому что испугаюсь скандала, но он ошибается. Я дам делу законный ход.
- Правильно. Припаяйте ему на полную катушку. Вы ведь здешний мировой судья, правда?
- Да, и я намерен дать ему двадцать восемь суток по второму разряду.
- Может быть, шестьдесят? Хорошая круглая цифра. А на шесть месяцев не получится?
- Боюсь, не получится.
- Да, вероятно, у вас существуют строгие тарифы. Ладно, двадцать восемь дней лучше, чем ничего.
- Констебль Оутс, - сказал появившийся в дверях Баттерфилд.
24
Не знаю почему, но когда вас ведут в полицейский застенок, вы себя чувствуете довольно глупо. По крайней мере, со мной дело обстояло именно так. Я хочу сказать, что если вы шествуете бок о бок со стражем закона, у вас возникает ощущение, будто в каком-то смысле вы у него в гостях и вам следует проявлять к нему всяческий интерес и вызывать на разговор. Однако на самом деле задача это непосильная - ни живого обмена мыслями, ни легкой беседы не получается. Помнится, в частной школе, той самой, где я получил приз за знание Библии, достопочтенный Обри Апджон, наш главный принципал, имел обыкновение брать нас по одному на воскресные образовательные прогулки, и, когда подходила моя очередь, я отнюдь не блистал красноречием. Вот и теперь со мной случилось то же самое. Как ни старался я быть небрежным и раскованным, когда в сопровождении констебля Оутса держал путь к деревенской кутузке, мне не удавалось выдавить из себя ни слова.
Возможно, будь я преступником высокого класса, которому светит лет десять за грабеж, поджог или еще что-нибудь такое, вот тогда совсем другое дело. Но я был мелкая сошка, тянул всего на каких-то двадцать восемь суток по второму разряду и не мог избавиться от ощущения, что констебль смотрит на меня сверху вниз, не презрительно, пожалуй, в прямом смысле слова, но надменно. Должно быть, он считал, что с такой мелочью не стоит и связываться.
Да, и вот еще что. Рассказывая о своем предыдущем посещении "Тотли-Тауэрса", я упомянул, что когда папаша Бассет заточил меня в моей комнате, то внизу на лужайке он сосредоточил местные полицейские силы, чтобы я не улизнул через окно. Местные полицейские силы, естественно, были представлены в лице все того же Оутса, а поскольку в ту ночь дождь лил, как из ведра, думаю, не ошибусь, если скажу, что упомянутый Оутс затаил на меня зло. Даже самый добрый констебль и то не мог бы благожелательно взирать на арестанта, по чьей вине рисковал схватить сильную простуду в самый разгар служебной карьеры.
Как бы то ни было, сейчас Оутс выказал себя человеком не слова, но дела, и деловито запер меня в тюремную камеру. В Тотли таковая имелась в единственном числе и вся целиком была предоставлена в мое распоряжение. Камера оказалась уютной комнаткой об одно окошко, незапертое, но слишком маленькое, - через него не пролезешь, - с зарешеченной дверью, нарами и крепким запахом пьянства и хулиганства, который всегда стоит в гостеприимных местах заключения и отдыха. Затрудняюсь решить, был ли этот застенок лучше или хуже того, что мне отвели на Бошер-стрит. По правде говоря, хрен редьки не слаще.
Сказать, что я рухнул на нары и забылся сном, значило бы обмануть моего читателя. Ночь я провел беспокойно. Мог бы поклясться, что глаз не сомкнул, но, видимо, все-таки сомкнул, потому что вдруг увидел солнечный свет, бьющий в окно, и моего тюремщика, который принес мне завтрак.
Я умял его с аппетитом, не свойственным мне в столь ранний час. Покончив с едой, выудил из кармана старый конверт и принялся за работу, которую, бывало, проделывал и прежде, когда Провидение начинало размахивать своей дубинкой у меня над головой, а именно: стал подводить баланс "Приход - Расход", чем, помнится, имел обыкновение заниматься Робинзон Крузо. Цель у меня была простая - посмотреть, где я на данный момент в выигрыше, а где терплю убытки.
Итог у меня получился такой.
Приход / Расход
Завтрак недурен. Кофе вполне хороший. Удивлен. / Хватит думать о желудке, арестант несчастный.
Это кто арестант? / Арестант - это ты.
Ладно, пусть так, если угодно. Но я невиновен. Руки мои чисты. / А лицо не очень.
Вид не так чтобы очень, что? / Тебя как будто кошка из мусорной кучи притащила.
Принять ванну - и все дела. / В тюрьме? Держи карман шире.
Думаешь, действительно засадят? / Ты же слышал, что сказал папаша Бассет.
Интересно, каково это - отсидеть двадцать восемь суток? До сих пор ограничивался одной ночью. / Узнаешь, почем фунт лиха. Умрешь от тоски.
Не знаю, не знаю. Там дают мыло и молитвенник, если не ошибаюсь. / Какая тебе польза от мыла и молитвенника?
Могу устроить из них какую-нибудь настольную игру. Зато не должен буду жениться на Мадлен. Что скажешь на это? /
Тут уж "Расход" прикусил язык. Неплохо я его поддел.
Ища в тарелке, не завалялась ли где крошка хлеба, не замеченная мною, я все же чувствовал себя щедро вознагражденным за все выпавшие на мою долю неприятности. Некоторое время я предавался размышлениям, все больше и больше примиряясь со своей участью, как вдруг послышался серебряный голосок, и от неожиданности я подскочил, как вспугнутый кузнечик. В первую минуту я не понял, откуда эти звуки исходят, и подумал, что явился мой ангел-хранитель, хотя всегда, не знаю почему, считал, что он особа мужского пола. Потом увидел за решеткой нечто вроде человеческого лица и, присмотревшись, узнал Стиффи.
Сердечно поздоровавшись с ней, я поинтересовался, как она сюда попала.
- Вот уж не думал, что Оутс тебя впустит. Или сегодня день посещений?
Стиффи сказала, что бдительный страж ушел в "Тотли-Тауэрс" для объяснения с дядей Уоткином, и она проскользнула сюда, как только он удалился.
- Берти, - сказала она. - Может, принести тебе напильник?
- Зачем мне напильник?
- Осел! Чтобы распилить решетку на окне.
- На окне нет решетки.
- Разве? Жаль. Ну да ладно. Ты завтракал?
- Только что.
- Ну и как, ничего?
- Вполне.
- Вот хорошо, а то я мучилась угрызениями совести.
- Ты? Почему?
- Пошевели мозгами. Если бы я не стащила статуэтку, тебя бы сюда не заперли.
- Ладно. Не огорчайся.
- Не могу. Хочешь, скажу дяде Уоткину, что ты ни при чем, что это моих рук дело? Надо смыть пятно с твоего имени.
Я с величайшей поспешностью отверг ее предложение.
- Ни в коем случае. И не мечтай.
- Разве ты не хочешь смыть пятно со своего имени?
- Не такой ценой. Не хочу перекладывать ответственность на тебя.
- Не беспокойся. Меня дядя Уоткин не засадит в кутузку.
- Надеюсь. Но если Раззява Пинкер все узнает, его хватит удар.
- Ой! Я об этом не подумала.
- Ну так хоть сейчас подумай. Он поневоле начнет сомневаться, стоит ли ему, викарию, навеки связывать свою судьбу с твоей. Будет раздумывать, правильно ли он поступает, колебаться. Другое дело, если бы ты была подружкой гангстера. Тогда, пожалуйста, тащи, что под руку попадет, он тебя за это только по головке погладит. А с Раззявой Пинкером все иначе. Как жена викария ты станешь хранительницей приходской казны. Если Раззява узнает про этот случай, он не будет ведать ни минуты покоя.
- Да, понимаю. Наверно, ты прав.
- Представляешь себе, как он будет вздрагивать, увидев тебя у ящика с церковными пожертвованиями? Нет, ты должна быть нема, как могила.
Она вздохнула, видно, ее все еще мучили угрызения совести, но мои доводы были слишком убедительны.
- Конечно, ты прав, но меня бесит, что ты в тюрьме.
- Выкинь из головы. Ущерб возмещен.
- Чем?
- Мне не надо идти на эшафот.
- Идти на…? А, понимаю. Не надо жениться на Мадлен.
- Конечно. Я ничего дурного о Мадлен не хочу сказать, как я тебе однажды уже объяснял, но при мысли о том, чтобы связать себя с нею священными узами, меня бросает в дрожь. Однако этот факт ни в коей мере не умаляет достоинств Мадлен. Множество самых блестящих женщин, если бы мне пришлось на них жениться, вызвали бы у меня точно такие же ощущения. Я их уважаю, восхищаюсь ими, преклоняюсь перед ними, - но только на расстоянии, и Мадлен как раз из их числа.
Развивая эту тему, я приготовился было поговорить о народных песнях, но тут какой-то хриплый голос ворвался в наш tete-a-tete, если данное выражение подходит в случае, когда собеседники находятся по разные стороны железной решетки. Голос принадлежал констеблю Оутсу, вернувшемуся из "Тотли-Тауэрса". Присутствие Стиффи явно ему не понравилось, и он строго спросил:
- Это что такое?
- Что - это? - не долго думая нанесла ответный удар Стиффи, и я еще подумал, как ловко она его уела.
- Разговаривать с заключенными запрещается, мисс.
- Оутс, вы осел, - сказала Стиффи.
Это была истинная правда, но констебль обиделся и возмущенно отверг такое обвинение. Тогда Стиффи предложила ему заткнуться.
- Эх вы, полиция! Я же только хотела немного ободрить заключенного.
Констебль хмыкнул, как мне показалось, с досадой, и минуту спустя мое впечатление подтвердилось.
- Это я нуждаюсь в ободрении, - мрачно сказал он. - Я виделся с сэром Уоткином, и он мне сказал, что не будет выдвигать обвинение.
- Что? - вскричал я.
- Что? - взвизгнула Стиффи.
- То, - сказал констебль, и мне стало ясно, что хоть солнце на небе давно, а в душе его темно. Честное слово, я ему даже посочувствовал. Для служителя закона нет горше обиды, чем если преступник ускользает из рук. Это все равно что крокодилу где-нибудь на Замбези или пуме в Бразилии видеть, как Планк, которым они собирались позавтракать, взмывает у них из-под носа на дерево недосягаемой высоты.