Отис опять закрыл глаза, на сей раз - в экстазе. Он давно подозревал, что есть ангелы, но не надеялся их встретить, а уж тем более не надеялся, что ангел согласится на пять тысяч.
Открыв глаза, он увидел, что Билла нет - то ли вернулся на небо, то ли ушел на террасу. Выведя велосипед и птицей взлетев в седло, он покатил по аллее. Когда-то, в Париже, ему удалось взлелеять в себе солидный пессимизм, но теперь он был оптимистом, от бакенбард до подошв.
Пройди тут случайно Пиппа и скажи, что Бог на небе и все хорошо на свете, он бы пожал ей руку и вскричал: "Как я вас понимаю!"
2
Билл не вознесся на небо, он пошел на террасу, куда через некоторое время явился и пятый граф, заметно посвежевший. Увидев молодого друга, он кинулся к нему, крича:
- Поздравляю!
Билл удивился такой прозорливости, но граф объяснил, что сходство с серафимом или херувимом, поющим "Осанна!", могло бы и само по себе обо всем рассказать.
- Хотя вообще-то, - прибавил он, - рассказал мне один знакомый, который ехал на велосипеде. Точнее, он уже не ехал, а лежал, мягко хихикая, но рассказать - рассказал. Насколько я понял, он видел все, от начала до конца. О технике вашей он самого высокого мнения. Схватили за руку?
- Да.
- Трясли?
- Да.
- Прижали, осыпали?
- Да.
- Чего же вы хотите! Метод Икенхема. Самая гордая красавица сдается в тот же миг. Наверное, жалеете, что потратили впустую столько лет?
- Не без этого.
- Робкое поклонение ничего не дает. Сегодня я беседовал с прекрасной Элзи, и она мне сообщила, что раскачать констебля было нелегко. Он жевал усы и говорил о положении в Китае, пока однажды вечером она не сказала: "Ну, хватит!". С тех пор все у них в порядке.
- Здорово, - откликнулся Билл, думая о Гермионе. - Констебль? А, да! У вас нет свежей вырезки?
- Простите, нету. Зачем она вам?
- Элзи сейчас просила, как раз для Поттера. Кто-то дал ему в глаз.
- Вот как! Кто же?
- Не знаю. Я плохо понял. Что-то про Мартышку, но он никогда не ударит полисмена.
- Да, вряд ли.
- Наверное, я не расслышал. В общем, кто-то дал в глаз. Он хочет уходить со службы. Сегодня его толкнули в пруд, теперь - это. Собирается купить кабачок.
Лорд Икенхем со вкусом вздохнул. Он был доволен собой, и мы его не осудим. Человек, считающий своей целью счастье любящих сердец, имеет право похвалить себя, когда счастливые развязки так и хлопают, словно шутихи.
- Это приятная новость, Билл Окшот, - признал он. - Как вы говорите? Да, "здорово". Вы счастливы, Мартышка счастлив, теперь - и прекрасная Элзи. Просто финал оперетты. - Он посмотрел на Билла. - Вы носите шерстяное белье?
- Я? Нет. А что такое?
- Как-то вы ежитесь, чешетесь, что ли… Билл стал темно-малиновым.
- Я места себе не нахожу, - объяснил он. - Ну, сами знаете.
- Знаю. И я жил в Аркадии. Тут хороша долгая прогулка. Идите, спустите пары.
- Ничего, что я вас брошу?
- Тяжело вас терять, но иначе вы лопнете. Au revoir, мой дорогой. Будьте счастливы.
Билл бросился в парк, словно пес, спущенный с поводка, и набрал такую скорость, что только на дороге вспомнил: надо было сказать про Планка. Он остановился, подумал, решил, что уже поздно, - и все графы и майоры сменились сладостным звоном свадебных колоколов.
3
Он оказался прав, было поздно, ибо не успел он уйти, как на террасе появился Планк, вытирая губы.
- Привет, Зараза, - сказал он графу. - Пончиков нету, я все съел. Красота, а не пончики. - Он сунул платок в карман. - Не ждал меня встретить? Думал, твоя взяла? Понимаешь, та откормленная дева сообщила, что конкурс отменен.
Лорд Икенхем удивился, но вида не подал.
- Вот как? - спросил он. - Отменен? Почему же?
- Эпидемия. Корь косит народ.
- Значит, ты меня выдал?
- Еще как!
- Балбес расстроился?
- О, да!
- Представляю… Все тебе неймется, Зад! Казалось бы, старый хрыч…
- Неймется! - вскричал майор. - Я охраняю свою честь. Почему "старый"? Я на год моложе тебя. Вот Балбес - старый хрыч, и никто иной. Прямо Мафусаил какой-то, осталось есть траву…
- Мафусаил траву не ел.
- Ел.
- Никогда в жизни. Это Навуходоносор.
- Да? Ну, неважно, суть одна. Тебе еще повезло, ты не был в этой комнате. Балбес открыл там трибунал.
- Что он открыл?
- Военный суд. Когда я доедал пончики, пришел констебль с подбитым глазом. В одной руке он держал молодого человека с бледно-желтыми волосами, в другой - исключительно хорошенькую девушку. Насколько я понял, она толкнула его в пруд, а молодой человек дал ему в глаз. Балбес разбирает дело. Кажется, он местный судья. Мне лично их жаль, особенно - девушку в красном.
Лорд Икенхем покрутил ус.
- Оставь меня, Зад, - сказал он. - Я должен подумать.
- Подумать? Ладно, думай, - согласился майор. - Надо мне доесть клубнику.
Он ушел обратно, а лорд Икенхем принялся шагать взад-вперед. Судя по выражению лица, проворный мозг работал, как машина.
Вскоре это дало результаты. Лицо прояснилось, граф улыбнулся довольной улыбкой, пересек террасу и вошел в музей.
4
Сэр Эйлмер сидел один в музее и тоже улыбался. Впервые за этот вечер он был доволен, так доволен, как лев в Колизее, которому дали отборных христиан. Нельзя сказать, что он посмотрел на гостя приветливо, но он его не укусил.
- Ха! - воскликнул он. - Это ты?
- А, Балбес!.. - кротко откликнулся пятый граф. - Значит, ты видел нашего Зада. Ну, как он тебе? Он говорит, ты сильно постарел. Где Салли?
- Кто?
- Я слышал, она была здесь.
- Ты знаешь эту девушку?
- Как собственную племянницу.
Баронет ощутил то мягкое тепло, которое дарует нам тонизирующий эликсир доктора Смита. Все получалось еще лучше, чем он предполагал.
- Ах, вон что? - осведомился он. - Тогда тебе будет интересно, что я ей припаял тридцать суток без обжалования.
- Суровый приговор.
- Что поделаешь! Злодейство, каких мало. Толкают полицейских в пруд, а потом…
- Зачем же он вводит в искушение? Девушки - это девушки.
- Я им покажу!
- А как же милость? Она, понимаешь, нисходит с высоты на тех…
- К черту!
- Слышал бы тебя Шекспир! Значит, приговор не отменишь?
- Ни в коем случае. А теперь поговорим о тебе. Лорд Икенхем кивнул.
- Да, я надеялся, что ты уделишь мне минутку. Только постой, вызову свидетеля.
Подойдя к двери, он позвал: "Зад!", и появился майор, недоевший клубнику.
- Зайди-ка сюда, ты мне нужен. Наверное, мой рассказ тебя шокирует…
- Не про типа из Калькутты? Это я слышал.
- Нет, он в другом роде, но тоже потрясет твое нравственное чувство. Начать с начала?
- Вроде бы так лучше.
- Да, лучше. Жила-была американка по имени Элис. Приехала она в Лондон, купила кой-какие камушки, намереваясь отвезти их в Америку и там - носить…
- Что вы тут… - начал сэр Эйлмер, но граф на него посмотрел.
- Балбес, - сказал он, - если ты еще раз меня прервешь, всыплю шесть горячих. Зад с удовольствием тебя подержит.
- Как в старое время… - умилился Планк.
- Великолепно. Итак, продолжаю. На чем мы остановились?
- Американка купила драгоценности.
- Так. Но ей пришло в голову, что на нью-йоркской таможне придется много платить. Она платить не хотела.
- Что ж, естественно.
- И вот, по своей девичьей простоте она решилась на контрабанду.
- Молодец. Я всегда говорю, нечего платить этим гадам. У них и без того слишком много денег.
- Именно это ощущала мисс Ванситтер. Но контрабанда нелегка.
- Что верно, то верно. Помню, хотел я провезти сигары…
- Она поразмыслила, - поспешил сказать лорд Икенхем, - и ей пришел в голову замечательный способ. У не была подруга, молодой скульптор. Она пошла к ней, и от положили камни в новый бюст. Наша американка решила, что эти гады скажут: "А, бюст!" и больше ничего.
- Очень тонко.
- Да. Но… держись за кресло, Зад, скульпторша лепила это время самого Балбеса.
- Зачем? - удивился майор.
- Для местного клуба.
- Вот это да!
- Во время сеансов она ему сказала, что оставляет первый бюст у меня, недалеко отсюда, чтобы забрать потом. А Балбес… Нет, не могу! Не надо тебе знать такие вещи.
- Ничего, ничего.
- Ты не поверишь, но вчера Балбес проник ко мне и украл бюст.
- В котором камни?
- Да.
Перспективы, описанные графом, не удержали сэра Эйлмера.
- Это ложь!
Лорд Икенхем поднял брови.
- Помилуй, к чему этот пыл? Неужели ты думаешь, что я выдвину такое обвинение без солидных доказательств? Да, Зад, он проник ко мне, охмурил дворецкого…
- Неправда! Он меня не пустил.
- Коггз говорит иначе. Он признался, что впустил тебя и оставил без присмотра. Мало того, он видел, что у тебя под пиджаком что-то есть. Не надо, Балбес, не стоит. Лучше, я бы так сказал - мужественней признаться во всем и положиться на нашу милость.
- Да, - согласился майор, - гораздо мужественней.
- Перейду к доказательствам. У тебя, Зад, хорошая, большая нога. Подойди, будь любезен, вон к тому шкафу и вышиби дверь.
- С удовольствием! - сказал майор.
Лорд Икенхем не переоценил его ногу. Хрупкая дверца только крякнула.
- Видишь бюст? - спросил граф.
- Вижу.
- Тащи сюда.
Баронет смотрел на бюст, как смотрят на змею. Он ничего не понимал. Жена бы ему объяснила, но ее не было.
- Как он сюда попал? Граф изящно улыбнулся.
- Ну, Балбес, нельзя же так! Правда, Зад?
- Конечно.
- Разбей ему голову.
- Бюсту? Сейчас! - отвечал майор и разбил ее. Лорд Икенхем поднял из обломков замшевый мешочек, развязал завязки и высыпал сверкающие камни прямо перед сэром Эйлмером. Майор с нескрываемым восторгом глядел на баронета.
Третий друг собрал драгоценности и положил мешочек в карман.
- Ну, вот, - сказал он. - Ты спрашивал, Балбес, почему я явился под чужим именем. Я хотел уладить все тихо. Скоро выборы, скандал тебе не нужен, а что до самого дела - человек слаб… Мы понимаем, соблазны. Понимаем, Зад?
- Как не понять!
- Замнем это все?
- О чем речь!
- Ты никому не проговоришься?
- Ну, в клубе кому-нибудь, а вообще - конечно.
- Итак, все забыто. Естественно, свой беспощадный приговор ты отменяешь. Отменяешь, Балбес? - проверил он, заметив, что хозяин как-то сник.
Сэр Эйлмер снова уподобился загарпуненному киту.
- Что? - проговорил он. - Да, отменяю.
- Молодец, - похвалил его граф. - Так я и думал. А то - тридцать суток за детскую шалость! Какая-то Звездная Палата. Вы, большие начальники, привыкаете помыкать своими ближними. Ну, что ж, пойдем к Поттеру, пусть освободит узников. Насколько я понял, они в кладовке.
И он повел друга под руку, мягко увещевая начать новую жизнь. В конце концов, прибавил лорд Икенхем, подняться может всяк, поправ дурное "я", отмерший пласт.
Уже не слыша его голоса, майор Брабазон-Планк постоял, отрешенно глядя на экспонаты. Разум его отдыхал. Но тут, как бывало в лесах Бразилии, он вспомнил, что не доделано какое-то важное дело.
Подумав немного, он повернулся и пошел доедать клубнику.
Время пить коктейли
1
Ход событий, приведших к появлению прославленного романа, был запущен часа в два, в пятницу, летом, а если говорить о пространстве - в клубе "Трутни". Два трутня переваривали пищу при помощи кофе, когда к ним подошел Мартышка Твистлтон с высоким, изящным, но бравым человеком лет шестидесяти, который держал сигару так, словно это знамя со странным призывом: "Excelsior".
- Привет, - сказал Первый трутень.
- Привет, - сказал и Второй.
- Привет, - отвечал Мартышка. - Вы знакомы с моим дядей, лордом Икенхемом?
- Как же, как же! - воскликнул Первый.
- Добрый день, - прибавил Второй.
- Добрый, - согласился граф. - Мало того, очень добрый. - И трутни поняли, что перед ними человек, обитающий на седьмом небе. Вид у него был такой, что, не забудь он шляпу, она сидела бы под самым лихим углом.
Действительно, пятый граф Икенхемский радовался жизни. Он сел, увернувшись от куска сахара, который метнула в него дружеская рука, и расплылся, как Чеширский кот. Если бы Браунинг заметил, что жаворонок и улитка - там, где им положено быть, а Бог - на небе, он бы вскричал: "Ну, в самую точку!" или "Золотые слова".
- Нет, до чего же хорошо! - сказал бравый граф. - Румянец, блеск очей и жар в крови. Одно слово, Лондон! Он всегда на меня так действует.
Мартышка дернулся, и не потому, что в него угодил кусок сахара - в клубе "Трутни" это естественно, - а потому, что дядины слова его испугали. Зная с детства, как опасен пятый граф, он все больше убеждался, что место ему - в хорошей частной лечебнице. Слова о Лондоне и о блеске очей ничего хорошего не предвещали; безумный пэр явно собирался выразить себя. А когда Фредерик Алтамонт Корнуоллис Твистлтон, граф Икенхемский, выражал себя, даже такие люди, как Мартышка, дрожали не хуже камертона.
[Мартышка и граф видят из окна, что из клуба "Демосфен", расположенного напротив, вышел сэр Раймонд Бастабл, прозванный Бифштексом, сводный брат его жены.]
Пятый граф любил сэра Раймонда, но не все одобрял в нем. Ему казалось, что прославленный юрист немного напыщен, важен, доволен собой. Он не ошибся. Может быть, кто-то в Лондоне думал о сэре Раймонде так же хорошо, как он сам, но людей этих еще надо найти. К племяннику по имени Космо, дворецкому по фамилии Пизмарч, лакеям клуба "Демосфен" и сестре, которая вела его дом, постепенно превращаясь в желе из чистых слез, он относился как племенной бог к племени. Вот почему граф полагал, что ему будет полезно, если сбить с него орехом цилиндр.
- Дядя Фред, не надо! - вскричал Мартышка. - Это же брат тети Джейн!
- Сводный брат, если выражаться точнее. Ну, что ж, по старому мудрому присловью, лучше сводный брат, чем сводный враг.
- Если тетя узнает…
- Не узнает. Этим я и живу. Но не будем терять время, мой друг. Вон такси. Добыча уходит.
И граф метнул свой снаряд, не зная при этом, что обогащает английскую словесность. Часто спорят и гадают, как возникла та или иная книга. Скажем, если бы Милтона спросили, что подсказало ему "Потерянный рай", он ответил бы: "Да так, знаете… Пришло в голову…". Но о сэре Раймонде Бастабле гадать не надо. Романом "Время пить коктейли" он обязан твердой руке лорда Икенхема. Если бы граф хуже стрелял, если бы он промазал - чего не бывает! - мы бы не знали этой книги.
2
[Встретившись чуть позже с сэром Раймондом, граф беседует с ним о своем крестнике Джоне, у которого юрист снял на время усадьбу]
- Ты ведь снял усадьбу?
- Да, скоро перееду. Это твой крестник?
- Естественно.
- То-то Джейн ко мне пристала!
- Мотивы ее, Бифштекс, неоднозначны. Конечно, ради меня она хлопотала о Джоне, но думала - о тебе, о твоем счастье. Вы с этой усадьбой созданы друг для друга. Рыбная ловля, гольф, летом - мушиная охота… Словом, тебе понравится. Джон - приятен, молод…
- Молод?
- Вполне.
- Тогда пусть держится подальше. Если ко мне подойдет молодой человек, спущу собаку.
Лорд Икенхем удивился.
- Что с тобой, Бифштекс? Откуда эта горечь? Чем тебе плохи молодые люди, эти цветы жизни?
- Всем.
- Почему?
- Потому что один из них сбил с меня цилиндр.
- Какой ужас! Зонтиком?
- Орехом.
[Сэр Раймонд хочет подать на обидчика в суд, лорд Икенхем его отговаривает - во-первых, неизвестно, кто это сделал, во-вторых, это может помешать юристу на предстоящих выборах в Палату общин.]
- Все равно, - сказал он, поднимая любимую шляпу, - я этого так не оставлю. Надо что-то сделать.
- Что - вот в чем вопрос. Можно… нет, нельзя. Или… нет, ни в коем случае. Ничего не придумать, Бифштекс. Жаль, что ты не пишешь.
- Почему?
- Написал бы о новом поколении, облегчил бы душу. Знаешь, вроде Ивлина Во, скажем - "Мерзкая плоть". Горько, остроумно… Молодые увидят себя, как в зеркале. Они еще пожалеют об этом орехе! Но что там, ты же не пишешь. Пока, мой дорогой, надо со многими поздороваться. Прости, что не помог. Придет что-нибудь в голову - немедленно сообщу.
Глядя ему вслед, сэр Раймонд кипел от ярости. Почему это он не пишет? Кому-кому, а не Икенхему об этом судить.
Бифштекс вообще не любил таких разговоров. Давно, в школьные годы, он съел семь порций мороженого, ибо приятели утверждали, что столько съесть нельзя. Заморозив нутро, он три дня провел в больнице, но свое доказал, а с тех пор - не изменился.
До самой ночи и ночью он думал о наглых словах Икенхема, а утром встал, преисполненный решимости.
Написать роман?
Да пожалуйста! Говорят, каждый носит в себе свою книгу; а мы прибавим, что ярость помогает ей родиться. Спросите Данте. Спросите Ювенала, в конце концов!
Однако и Данте, и Ювенал скажут, что писать не так просто. Сядешь за письменный стол, скажут они, и прошу - лей пот, лей кровь, лей слезы. Правда, Суинберн возразил бы, что, как ни вьются реки, вольются в океан, и был бы прав. Настал день, когда сэр Раймонд гордо оглядел кипу листов, испещренных буквами. Первый из них украшали слова:
РИЧАРД БЛАНТ
Время пить коктейли
Всю душу вложил юрист в едкое, гневное заглавие. Посудите сами, чем живут молодые люди? То-то и оно. Да, он вложил душу и горько горевал, что не может назвать себя.
Хорошо вашим Данте и Ювеналам, но человек, представляющий консерваторов от Боттлтон-Ист, вправе написать, и то в самом лучшем случае, какую-нибудь "Жизнь Талейрана" или трактат о машиностроении. "Мерзкая плоть" не поможет, а помешает на пути к парламенту.