Лорд Эмсворт немного оживился. Ванесса ему нравилась; а что может быть лучше, чем излить свои беды понимающему человеку?
- Конни посылает меня встретить этого Траута. Не помню, когда он приедет. Ваулз помнит. А мне нельзя оставлять Императрицу, я ей нужен!
- Почему бы так и не сказать леди Констанс?
Лорд Эмсворт оторопел; эта мятежная мысль не приходила ему в голову. Если Конни велела, ничего не поделаешь. Галахад, тот может, но он пережил сотни битв с букмекерами и приставами. Сверкнет моноклем - любая сестра дрогнет. В пенсне этого не добьешься.
- Я не могу!.. - отвечал он, дрожа от одного помышления.
- А что такого?
- Она рассердится.
Зашуршал гравий, показалась машина, Ваулз сидел за рулем.
- Ой, Господи! - сказал граф.
- Вот что, - сказала Ванесса, - давайте я его встречу.
Лорд Эмсворт так вздрогнул, что пенсне свалилось, и, ловя его, он благоговейно на нее смотрел. Когда он ездил на свадьбу Конни и Скунмейкера, ему очень понравились американки, но и от них он не ждал такого величия души.
- Правда? - проверил он. - Нет, вы правда поедете?
- Конечно. С большим удовольствием.
- А Конни говорить не надо.
- Нив коем случае.
- Какая вы добрая! Спасибо, спасибо!
- Не за что.
- Понимаете, я ей нужен…
- Естественно. Ваше место - рядом с ней.
- Я не должен ее оставлять. Врач сказал, беспокоиться незачем, но картошку она не съела!
- Нехорошо.
- Что там, страшно! Очень хорошая картошка, а она понюхала и…
- Махнула рукой?
- Примерно. Понюхала и ушла. Как тут не беспокоиться?
- Да, это невозможно.
- Если бы я мог посоветоваться с Вольфом-Леманом!
- Посоветуйтесь.
- Он умер.
- Жаль. А если покрутить столик? Граф несколько растерялся.
- Значит, вы поедете на станцию?
- Еду, еду.
- Мне так неудобно. Трудно говорить с незнакомыми.
- Мы знакомы. Я его знала там.
- Где?
- В Америке.
- А, да, конечно. Не здесь, а там, у вас. Прекрасно, прекрасно, превосходно.
Поезд подошел к перрону одновременно с машиной. Увидев Уилбура Траута, Ванесса приветливо воскликнула: "Эй!", на что он ответил так же приветливо и односложно. Он не смутился. Если бы он смущался, встречая тех, кого любил и утратил, ему бы пришлось постоянно краснеть и постукивать пальцами. На перроне - старый друг, вот и хорошо. Правда, он назвал ее Полиной, но она возразила, и тут он уж совсем точно вспомнил, что перед ним - та единственная, на которой он так и не женился.
Ванесса объяснила, почему она здесь, они потолковали о прошлом - о его приемах, о гостях и о том, как он прыгнул в фонтан, не сняв вечерний костюм. Но все это были пустяки. Не об этом он думал.
- Можно тут где-нибудь выпить? - спросил он, и она справедливо ответила, что выпить можно в "Гербе Эмсвортов". Да, в Маркет Бландинге были другие заведения - мы не забыли "Гуся и Гусыню", "Веселых Лодочников", "Отдых Возницы" или, скажем, "Жука", - но они годились скорее для пролетариев, чем для приезжих миллионеров. Ванесса сообщила об этом Уилбуру, обрадовала Ваулза, посоветовав ему присесть к стойке, и повела спутника в дивный сад, чтобы выразить мысль, томившую ее с момента встречи.
- Уилли, - сказала она, - у тебя жуткий вид.
Он не обиделся. Он и сам так подумал, глядясь утром в зеркало.
- Я много пережил, - со вздохом ответил он.
- А что такое?
- Долго рассказывать.
- Тогда сперва объясни мне, почему тебя занесло в Бландингский замок.
- Это все к тому же.
- Ладно, тогда - слушаю.
Для вдохновения он выпил свой джин с тоником, подумал и начал:
- Сперва я развелся.
- С кем? С Луэллой?
- Нет.
- С Марлен?
- Нет, нет. С Женевьевой.
- А, с Женевьевой! Читала.
- Я очень страдал.
Ванесса подумала, что можно бы и привыкнуть, но по тактичности своей ничего не сказала. Видимо, утрата третьей жены, вечно жевавшей резинку и сюсюкающей, сильно огорчила его.
- Я любил ее, Полина, я ее обожал. А она меня бросила ради какого-то лабуха. Из самого поганого джаза.
- Нехорошо, - сказала Ванесса только из вежливости. Жалела она джазиста. Нет, это подумать - неудачник, прикован к поганому джазу, а тут еще Женевьева Траут!
Уилбур подозвал официанта и заказал два джина. Сердце сердцем, но разумный человек не забывает и о деле.
- На чем я остановился?
- На том, что ты ее любишь.
- Это верно.
- До сих пор?
- Еще бы! Лежу по ночам и думаю. Иногда слышу ее голос. Она говорила очень интересные вещи.
- Могу себе представить.
- Вот все говорят "розы", а она - "возы".
- Да…
- А "кролик" - "кволик".
- Помню.
- Сама понимаешь, что со мной было, когда я увидел эту картину.
- Какую?
- Такую, знаешь, в витрине, на Бонд-стрит. Вылитая Женевьева.
- Портрет?
- Ну что ты! Просто картина, какой-то француз написал. Я решил купить.
- А к ней прилагался билет в Бландинг?
- Не шути этим, пожалуйста.
- Я не шучу. Я не понимаю, при чем тут замок.
- Это все герцог.
- Какой еще герцог?
- Он говорит, Данстаблский.
Ванесса воздела руки к небу. Уилбур всегда все путал, но это уж Бог знает что!
- Не понимаю, - сказала она. - Хорошо, ты купил картину. При чем тут замок?
Уилбур пригорюнился. То, что было дальше, терзало его, как хищная птица.
- Да не купил я, в том-то и дело. Я пошел перекусить в один клуб, у меня гостевая карточка, и ко мне подсел этот герцог. Поговорили об ихнем правительстве, выпили, то-се, и я сам не заметил, как ему все рассказал.
- А он побежал, купил картину и хочет тебе перепродать? Уилбур онемел от удивления.
- Как ты догадалась? - проговорил он, благоговейно глядя на ясновидящую.
- Я знаю твоего герцога. Жмот, каких мало. Наверное, эта самая картина висит в портретной галерее.
- Это верно, - согласился Траут. - Именно - жмот. Да, влип я здорово.
- Почему? Ты - здесь, картина - здесь. Сопри ее. Уилбур крякнул, как большая лягушка. Люди, не привыкшие мыслить, с трудом принимают новые идеи.
- Спереть? То есть спереть?
- А что такого?
- Я не могу, - сказал Траут, как говорил недавно лорд Эмсворт, и Ванесса ответила:
- Хорошо. А я - могу.
- Можешь?
- Конечно. Надо только все обдумать. Кое-что я наметила, но тогда придется впутать Чесни.
- Кто это?
- Один гость. Вроде бы жулик, но кто его знает!.. Проверим.
- Да, да.
- Надеюсь, я в нем не ошиблась. Главное - уесть герцога. Нельзя безнаказанно обманывать невинную душу. Ну, ладно, оттащи от стойки шофера, и поехали.
Глава шестая
1
Когда Джон вернулся в Лондон, уже стемнело. Паддингтонский вокзал был тих и утончен, как всегда, и растерянный вид так же не вязался с ним, как с "Гербом Эмсвортов". Носильщики на этом вокзале любят улыбку. Они пожалеют человека с блуждающим взором, но будут его чуждаться, равно как и кочегары, полисмены или буфетчицы. Словом, весь вокзальный персонал вздохнул с облегчением, когда Джон взял такси и уехал домой.
Беседа с Галли совсем расстроила его. Он очень надеялся попасть в замок, а уж в замке он повел бы дело, ничего не упуская, только бы добиться примирения. Если бы Линда села за стол переговоров, если бы она услышала дрожь в его голосе, увидела муку в глазах, все было бы хорошо.
Но Галли не смог его пригласить - и все рухнуло. Напутственные слова ничего не изменили. Да, сам он играл на девичьих чувствах, как на арфе, - но что с того? Опыта не передашь, посредник не поможет, все могут решить только влюбленные.
Улица, на которой он жил, - угрюмый тупичок, где шныряли кошки и порхали газеты, - веселья не прибавила. Единственным достоинством этих мест была дешевизна. Дом, где он два года снимал квартиру, населяли, главным образом, журналисты, вроде Джерри Шусмита, издававшего некогда газету "Светские сплетни", или авторы детективов, вроде Джефа Миллера. Джон унаследовал квартиру Джефа, когда тот женился и уехал в Нью-Йорк, а с нею - и матушку Бальзам, которая за ним и присматривала. Сейчас, не успел он отпереть дверь, она вынырнула из кухни, а он сказал ей: "Добрый вечер", надеясь, что голос его не слишком похож на перестук костей.
- Добрый вечер, сэр, - сказала и она. - Слава Богу, вернулись. Хорошо в деревне?
Джон постарался не ответить глухим хохотом. Зачем этой доброй женщине знать, что перед ней - истерзанная душа? Да и сам он не вынесет сочувствия, тем более - такого, на какое она способна.
- Неплохо, - сказал он, отсчитав до десяти.
- Где это вы были?
- В Шропшире.
- Далеко!..
- Да.
- Хорошо хоть погода держится.
- Да.
- Нет хуже, если дождь.
- Да.
- Ну, что ж, - заключила матушка Бальзам, - а вам все звонил этот Фергюсон.
- Кто?
- Может, Восток. Ну, такой, обедать приходит. В очках. Голос тонкий.
- Вероятно, Джо Бендер?
- Вот, вот. Вроде художник.
- Хозяин галереи.
- Значит, он ее бросил, все вам звонил. Очень беспокоился. "Когда приедет?" да "Когда приедет?". Я уж его поругала, а то я говорю - вас нету, а он выражается. Просил позвонить, как вы будете.
Джон задумался. Звонить ему не хотелось. Джо Бендера он любил, общался с ним охотно, но сейчас ему было не до того. Однако победила доброта. Джо, решил он, не станет звонить без очень важной причины. Наверное, у него беда, пусть поплачется в жилетку.
- Да, матушка, - сказал он, - позвоните ему, пожалуйста. Я пойду, сполоснусь. Если придет, когда я в ванной, пусть подождет.
Когда Джон вышел из ванной, немного приободрившись, он застал беседу Джо Бендера с матушкой Бальзам. Точнее, то был монолог под аккомпанемент урчания. Как хорошая хозяйка, матушка вовлекла в процесс и новоприбывшего.
- Вот я говорю мистеру Буруру, что он плохо выглядит, - сказала она. - Сразу видно.
Да, это было видно. Так и казалось, что Джо Бендер прожил не двадцать восемь лет, а двадцать восемь суровейших зим. Он выглядел хуже Джона, настолько хуже, что тот, забыв о своих печалях, издал сочувственный вопль:
- Господи, что это с тобой?
- Вот и я спросила, - вмешалась матушка Бальзам. - Я так думаю, заболел. Такой самый вид был у Бальзама. Смотрю, ноги не ходят.
Тут Джо Бендер опустился в кресло.
- А там и пятнами пошел. Позвали бы вы доктора, мистер Муруру!
- Незачем, - отвечал гость.
- Тогда пойду, молочка вам погрею, - сообщила она, твердо веря, что теплое молоко если не отгонит, то подуспокоит ангела смерти.
Когда дверь за ней закрылась, Джо с облегчением вздохнул.
- Я уж думал, она не уйдет, - простонал он. - Скажи ей, что я не хочу никакого молока.
- Выпей лучше виски с содовой.
- Да, вот это - дело.
Джон пошел на кухню и все уладил, хотя матушка Бальзам и заметила: "Он тут у нас ноги протянет. Что ж, вам виднее".
- Ну вот, - сказал он другу. - Что случилось?
Может быть, раньше Джо рассказал бы все постепенно - он был деликатен и не любил пугать. Но за день он вымотался вконец, и весть выскочила из него, как пробка из бутылки.
- Картина фальшивая!
- Картина? Какая картина?
- Какая? Ну, знаешь! Да Робишо. Которую мы продали герцогу. Ты что, не слышишь? Это подделка.
Теперь Джон понял, и эффект был такой, словно матушка Бальзам, подкравшись сзади, вылила на него ведро ледяной воды. Против всяких ожиданий, он забыл о Линде. Речь он обрел не сразу, а когда обрел, пролепетал:
- Ты уверен?
- Еще бы! Настоящую освидетельствовал Мортимер Бейлис, а если уж он говорит: "Настоящая", - спорить нечего.
Джон смутно понял, что есть не одна, а две ню кисти покойного Клода Робишо, - все остальное было в тумане.
- Объясни с начала, - попросил он. - Откуда ты взял эту, которая у герцога?
- Купил в Париже у румынской парочки. Такая галерейка недалеко от Мадлен. Нет, надо было знать! - горько воскликнул он. - Надо было спросить: "Бендер, если бы ты написал поддельную картину, куда бы ты ее отнес?" Ответ ясен, к каким-нибудь румынам.
- А другая откуда, настоящая?
- Она была у моего отца. Просто ужас какой-то, прямо у нас и висела! Видимо, отец ее придерживал.
- Так почему?..
- Потому что он отдал ее почистить. Сегодня ее принесли. Что нам делать, Джон?
- Отдать герцогу настоящую.
- Да он нас ославит! Разоримся, моргнуть не успеем. Картинная галерея - очень нежная штука. Она живет своей репутацией. Нет, говорить ничего нельзя, иначе нам конец.
- Нельзя же брать деньги за подделку.
- Да, ты прав.
- Так что же?
- Выкупим ее, хоть за двойную цену.
- А как мы это объясним?
- Не знаю.
- Он заподозрит ловушку и взвинтит цену. Я много о нем слышал от крестного, говорит - сквалыга, каких мало. Обдерет как липку. Лучше ее подменить.
- Лучше, ничего не скажешь. А как?
Джон признал, что вопрос хороший, и они помолчали. Джо выпил еще виски.
- Да, - сказал он, - надо стащить подделку и заменить настоящей. Хоть бы мы знали, где она, то есть подделка.
- У герцога.
- А герцог?
- В Бландингском замке.
- Значит, нужно получить приглашение.
- Господи! - закричал Джон, и матушка Бальзам покачала на кухне головой, думая о том, как портит ее хозяина общение с этим Туруру.
Джо пролил на брюки почти все виски.
- Галли! - завопил Джон, и матушка Бальзам совсем разогорчалась, таких ругательств она и не слышала. - Галли в замке!
- Да? - переспросил Джо. Он много слышал о Галахаде, и слабая надежда замерцала за его очками. - Значит…
- Он все и решит, он может. Завтра еду в Маркет Бландинг, - сказал Джон.
2
Поехать он смог только в середине дня, утром слушалось дело Онапулос и Онапулос против компании, занимавшейся разливом вина в бутылки. Дело он проиграл, снискав ворчание судьи и резкость обоих Онапулосов, считавших, что только тупость адвоката помешала их торжеству. Когда же он садился в поезд два тридцать три, весь вокзал ужасался, резонно полагая, что он еще хуже, чем вчера.
Прощание с матушкой Бальзам его не утешило. Когда заботливая женщина видит, что ее подопечный готовится к путешествию, хотя только что приехал, ею овладевает любознательность, и она ее не подавляет. Пока Джон складывал чемоданчик, шел такой разговор:
- Едете, а?
- Да.
- Только что ездили.
- Да.
- Куда ж на этот раз?
- В Шропшир.
- Вы ж там были!
- Да.
- Так чего ехать?
- Надо повидать одного человека.
- Это в Шропшире?
- Да.
- А где?
- В одном местечке, Маркет Бландинге.
- Не слыхала!
- Бывает.
- А вы туда ездили?
- Да.
- Вот и остались бы.
- Сегодня у меня был суд.
- Бальзам тоже все ходил в суд. А что это? Вроде пакет.
- Картина.
- Везете туда?
- Везу.
- Послали бы, оно дешевле.
- Да.
- Вот и пошлите.
- Ой, не могу! - сказал Джон, и матушка поняла, что влияние мистера Вуруру еще тлетворней, чем она думала.
Когда последний из пеликанов узнал от Биджа, что звонил крестник, он не обрадовался. Прирожденный вождь не любит, чтобы нарушали его инструкции. Поэтому, придя в "Герб Эмсвортов", он был сдержан.
- Сказано тебе, сиди в Лондоне, - напомнил он. Джон не испугался.
- Я по другому делу.
- То есть как?
- Не из-за Линды.
- Да?
- Да.
- Тогда из-за чего? Если я тащился по жаре из-за каких-то пустяков… Что ты хихикаешь?
- Я не хихикаю, - поправил Джон. - Я глухо смеюсь. Рассмешило меня слово "пустяки". Мне очень жаль, что вы шли пожаре…
- По жаре? Я как все три отрока в печи.
- … но дело очень важное. Нам нужна ваша помощь.
- Кому это?
- Мне и Джо Бендеру.
- Кто такой Джо Бендер?
- Я вам говорил, вы забыли, у него галерея.
- А, да! Ты вложил туда деньги.
- Все, какие у меня есть. А сейчас они пропадут, если вы не поможете.
- Дорогой мой, что я могу? Нам, младшим сыновьям, не положено иметь деньги. Двадцать фунтов дам, но что это? Да и то вряд ли наскребу.
- Спасибо. Деньги мне не нужны.
- Тогда зачем ты их просишь?
- Я не прошу.
- Так получилось.
- Простите, Галли. Мне надо украсть две картины.
- Что?
- Да, звучит странно, но это легко объяснить.
- Вот и объясни.
- Хорошо.
Как мы уже говорили, Галли лучше рассказывал, чем слушал, но на этот раз не дал повода к недовольству. Он впитывал каждое слово, не прерывал и даже не сказал, что нечто похожее случилось с одним пеликаном. Выслушав, он заметил, что сделать это - легче легкого, а к тому же и приятно. В сельской местности, пояснил он, некуда девать время, и такие дела - истинное благодеяние.
- Картину привез? - деловито спросил он. - Как сказал бы мой брат Кларенс, прекрасно, прекрасно. Где она?
- Наверху, в моей комнате.
- Сейчас я ее не возьму.
- Как же так?
- Дорогой мой, подумай сам! Что я скажу, если встречу Конни?
- Да, вы правы.
- Действовать надо ночью. Договоримся, где встретиться. Где же? Не в развалинах часовни, их просто нет. Здешних мест ты не знаешь. Похожу, подумаю.
Он походил и подумал, видимо - успешно, ибо после одиннадцатого круга сообщил:
- У свиньи!
- Где?
- Там, где живет премированная свинья моего брата. Место идеальное. Как бы темно ни было, запах ни с чем не спутаешь. Рядом - огород. Дойди до него, а дальше - по нюху. Когда ты еще не родился, пели песенку, и припев начинался так: "Не все благоухает розой". Прямо про нашу свинью! Как у тебя с обонянием? Все в порядке? Тогда не ошибешься. Надо спешить. Сделаем все сегодня. Данстабл хочет перепродать эту картину Трауту, а Траут вчера приехал. Значит, в полночь, у свинарника.
Запоздалое раскаяние терзало Джона. Он впервые подумал о том, что просит слишком много.
- Мне очень стыдно, Галли, - сказал он. - Не надо бы вас впутывать.
- Ничего, развлекусь.
- Не слишком поздно для вас? Все ж полночь.
- Это вообще не ночь, это вечер.
- А если вас поймают?
- Не поймают. Меня никогда не ловят. Я - тень.